​​забалдел, как вы, должно быть, заметили, от сериала «Чернобыль», но первые — безоговорочные — восторги сменились более сложной эмоцией. по-прежнему, впрочем, не считаю третью серию провалом: горняки — выпуклые, смерть — страшная, Щербина и Легасов стали бы идеальными running mates на выборах президента РСФСР.

много думаю об образе Горбачева — точнее, о том, нарочно ли он таким необаятельным здесь выведен. веером разложенные выпуски Die Welt и Los Angeles Times, телефонные звонки оттуда — этот человек, может, и не потворствует глупостям, но слишком уж переживает за то, чтобы хорошо выглядеть в глазах партнеров. по «Чернобылю» кажется, что желание нравиться Западу (а не заботиться о соотечественниках) и было его основной политической мотивацией, и от этого как-то особенно тяжело на сердце.

другое соображение — о местной культуре подвига, которую не хочется сводить к успехам пропаганды; не в одной политической индоктринации дело. в России любят поговорить об отсутствии профессиональной этики, трагическом презрении к ежедневному труду, генетическом, а как же, разгильдяйстве. и тут хорошо бы держать в уме, что ликвидаторы аварии — взять тех же комичных шахтеров, — это, в первую очередь, специалисты, чья бесспорная самоотверженность есть производная от квалификации. по-видимому, без этой головокружительной подземной операции вполне можно было обойтись, но проделать ее их обязывал долг — в равной степени человеческий и трудовой.

79 (бы)

пурпурную развивая тему: молодой Мишель Уэльбек выглядит так, словно сыграет в третьем сезоне сериала «Утопия» — помните такое британское неуютное?

я это все к чему: прикидываю уже, что в свободное от забот время перечитать летом, и упрямо возвращаюсь мыслями к «Элементарным частицам» и «Карте и территории» — которые (каждая по-своему) бесят и который год далеко от себя не отпускают; или это все гениальные названия.

Энтони Хопкинс читает тютчевское «Silentium!» в переводе Набокова (подмечено моей подругой Сашей). по-английски абсолютно шекспировская как будто вещь — а может, это чтец вспомнил молодость на подмостках Королевского национального театра.

​​давно мечтал рассказать где-нибудь о несерьезных аспектах серьезных вещей — комиксы в «Лолите» и «Аде», Джулиан Барнс и ФК «Лестер», Уэльбек и его барбос (см. выше) — и тут такая замечательная возможность: приходите 23 июня в 19:00 в библиотеку им. Н.А. Некрасова, чтобы послушать про чудодейственные свойства баббл-гама, зачаровавшего русских поэтов и писателей XX века.

И когда Толстой начинает и заканчивает восхитительную повесть «Хаджи-Мурат» (1896–1898; 1901–1904) изысканным сравнением истерзанного, но не желающего гибнуть кустика репея со смертью чеченского предводителя, мы отмечаем слабое, но неоспоримое влияние повторяющейся у Оссиана фразы «они падали словно головки чертополоха» (см., например, «Суль-мала с Лумона»).

какое это все-таки счастье — наведываться в набоковский «Комментарий к роману "Евгений Онегин"».

​​много думаю о теперешнем — раньше, понятно, сплошной восторг — своем отношении к британскому: акценту, юмору, ТВ. что-то, безусловно, происходит: выговор кажется кичливым (особенно в сравнении с приятно-дефолтным американским); шутки — слишком уж сочиненными; сериалы — по тем же, в общем, причинам — более-менее невыносимыми. этой следуя логике, Fleabag Фиби Уоллер-Бридж — констелляция всего самого чудовищного, 12 серий длящаяся мука; пощадите. но что теория: любовь снова — как и случае с Catastrophe — победила неизвестным для меня способом; досмотрел на выходных и перестал переживать за 25 фильм о Бонде — который ФУБ уж конечно залатает.

вся ода к «Гадости» — здесь.

память — это золотистый пепел, вещи долговечнее людей, а Тео Декер еще никогда не был так похож на Пьера Безухова — я не слишком люблю «Щегла», но в этой книге есть примерно 50 заповедных, со мной лично говорящих страниц, которые (очень хочется верить) переживут перенос на экран.

Kolonna Дмитрия Волчека добралась до Алена Гироди — режиссера замечательного (и, кстати, в чем-то очень уэльбековского) фильма «Незнакомец у озера», который — смешно теперь вспоминать — вышел в один год с «Жизнью Адель» и возглавил десятку Cahiers du cinéma (Кешиш занял третье место).

«Пирамида», моя любовь: написал про главный леоновский роман пиксельный — в сравнении с объемом оригинала — текст, который заканчивается манифестом стереоскопического (не делить на своих и чужих) чтения. никаких, впрочем, майских тезисов и «фракталов фракталов»: слишком броские формулы вызывают подозрение, нерассуждающая правота — отталкивает, а культурный активизм, которым мы все волей-неволей занимаемся, может выглядеть как-то, что ли, обаятельнее. короче говоря, планирую и дальше облучать себя очень странными вещами — и регулярно об этом рассказывать.

референдум «Да — Да — Нет — Да»

[главный редактор Ad Marginem Михаил Котомин анонсировал русский перевод «The Big Idea Series», которую выпускает издательство Thames & Hudson; очень хорошо]

тизер

​​Хороший повод снова следить за книжным разделом The Guardian: обещают в этом месяце немного отвлечься от прикладного болдуиноведения (или кто сейчас любимый герой западных книжных медиа?) и выпустить серию материалов о «Кольцах Сатурна» В. Г. Зебальда — «писателя настолько важного, что его имя стало нарицательным». Роман совершенно замечательный; кажется, других этот автор просто не писал.

​​финальная серия, как и предполагалось, вышла самой публицистичной — в американском духе суд, «какова цена лжи?» и ожидаемая рифма между техногенной и геополитической катастрофой, — но при этом все равно нет ощущения, что концепция задавила материал; что-то такое товарищ Мазин понял о реакторе, гудевшем внутри советских людей; нашел верную — трифоновскую как будто — интонацию в разговоре об эпохе, в которой зло не ставит к стенке, а ждет повышения. и есть большая вероятность, что вчерашний комедиограф М. теперь станет главным голливудским специалистом по всему советскому: не удивлюсь совершенно, увидев его имя на титрах условного The House of Government — метод «разрывания могил» (воспользуемся некрометафорой из повести любимого писателя) должен привести его туда, где все началось: в Дом.

220

​​непреднамеренная, думается, рифма — и оттого особенно симпатичная: посреди пушкинских торжеств Антон Желнов и Юрий Сапрыкин анонсировали «первый фильм о важном русском писателе современности»; произведение в жанре устной автобиографии: «Сорокин Трип» как Sorokin Tapes, исполинских размеров монолог о природе кошмаров, населяющих его прозу — и перебравшихся в нашу жизнь. короче, если вы мечтали увидеть ВГС в какой-нибудь популярной передаче (и опасались, что далекий от литературы интервьюер не сдюжит), то вот — от первого лица и на должном, держим пальцы, уровне. московская премьера с участием авторов и самого Сорокина — 3 сентября (https://bitlylink.com/NV99Y); прокат — с 12-го.

чисто я пытаюсь попасть на концерт Билли Айлиш в Москве

домашний все-таки арест — отвратительный, несправедливый, совершенно необоснованный, но не тюрьма; сейчас — слава богу — не тюрьма. пытался смотреть трансляцию из зала суда, вслушаться в монолог судьи — и не смог ничего разобрать: ужасно устроенный, противящийся расшифровке бубнеж; речь, которая напоминает DDoS-атаку; что-то нечеловеческое. ставить стиль российской юриспруденции мы, понятно, будем не сегодня — сегодня мы радуемся. Иван невиновен.

это странное, позабытое уже, казалось, ощущение: быстрое, плотное, заполненное событиями время — и, другим слоем, время медленное, вкрадчивое, изнурительное. примерно так же была устроена неделя, которая началась 5 декабря 2011 года: плохо спеленутые слухи; горячечный несколько энтузиазм в соцсетях; ожидание События, за которым (мне было 17) маячило нечто совсем другое, с трудом представимое, вожделенное. так же, да не так: Событие — оно вот, уже через сорок примерно часов, — но горизонт так плотно заставлен, что невозможно себе помыслить, чтобы вдруг налетело облако и, накрыв и окутав, радикально (отмена 228, разгон МВД, dream bigger) изменило перспективу; невозможно — или это последние восемь лет сделали ли с нами что-то непоправимое? русский роман, несомненно, выиграет, если снова обрастет колючими приметами современности, но могу сказать, чего буду ждать от сверхновой литературы я: этого странного, позабытого уже, казалось, ощущения.