​​похоже, главный хит «Горького» в этом месяце: Джонатан Литтелл представляет свою версию конфликта вокруг купюр в русском переводе «Благоволительниц»; инцидент, который в изложении Михаила Котомина выглядел то ли как непредумышленная оплошность, то ли как курьез (редактор старой закалки творчески подошла к своей работе), описан в категориях цензуры (кажется, не тот случай) и коммуникативного провала между автором и издательством (по-моему, бесспорного).

два момента, на которых хотелось бы задержать внимание: узнав на ранней стадии о намерении Томашевской «улучшить язык, сделать его более литературным» (довольно обидная для писателя формулировка), Литтелл этому не воспротивился; несмотря на явное взаимонепонимание — «вы опубликовали не мою книгу» (факт) против «мы сделали вас русским классиком» (факт), — он все равно продал права обидевшим его людям. что сказать: благородство всегда немного непоследовательно; практика своевольного вторжения в художественный текст — какие бы у редактора ни были побуждения — по меньшей мере, сомнительная; Денс Диминш — герой.

единственная в этой ситуации безусловно радостная новость: теперь уже завизированный ДЛ перевод романа есть на Букмейте, на полках книжных и в интернет-лабазах; обложка мягкая, предложения точеные, «Люди-братья, позвольте рассказать вам, как все было» — один из лучших зачинов в современной прозе.

​​выход в открытый космос, покорение горы «Эль-Капитан» без страховки и вот теперь марафон быстрее, чем за два часа — в этом канале обычно восхищаются достижениями человеческого разума, но от того, на что, оказывается, способно человеческое тело, тоже захватывает дух. понятно причем, что ни один из этих (перейдем в героический регистр) подвигов невозможен без счастливого сочетания трех элементов — и того четвертого, мерцающего, различимого на фотографиях из Звездного городка, кадрах «Фри-соло» и видеофинише Элиуда Кипчоге.

​​без задней, право слово, мысли сохранил на прошлой неделе фото Гарольда Блума — а тут такие новости ужасные. вот человек, которого нужно было ставить на обложку Happy Reader и других посвященных чтению изданий. надеюсь, в том литературном раю, куда он сегодня отправился, Блум встретит много знакомых лиц — собственно, теперь он сам вполне себе западный канон.

​​пока писал этот коротко-анкетный материал про Гарольда Блума, подумал, что главная его теоретическая интенция — борьба с экстралитературными интерпретациями художественных текстов — во многом созвучна набоковскому педагогическому опыту; отдельный (и очень интересный) вопрос: возможно ли в нынешней культурной ситуации такое «чистое» чтение и стоит ли вообще к нему стремиться, но позиция — хотя бы в силу своей обреченности — конечно, очень симпатичная. Шекспир выше сапогов.

что вызывает безоговорочное — с оттенком все же опасливой зависти — восхищение, так это детски-восторженный темп, с которым Блум глотал книги: по собственным словам, он мог за час упромыслить 400-страничный том. поглощал — тоже с поразительной споростью — тексты и Набоков: работая над «Комментариями к «Евгению Онегину», он перечитал всю французскую литературу до Шатобриана и английскую до Байрона. с «Новой Элоизой» Руссо Набоков расправился за три дня — а потом «чуть не умер».

​​не экранизация, не адаптация и даже, наверное, не кавер, а кое-что совсем другое — в «Хранителях» Дэймон Линделоф играет с чужими куклами в свою какую-то игру, правила которой мы только начинаем понимать. главная литературная ассоциация — роман Филипа Рота «Заговор против Америки», тоже, надо полагать, написанный не без муровского влияния.

на скриншоте Озимандия, напоминающий (айронсовская аура) Гумберта Гумберта, у которого все получилось.

как автор этого канала сочиняет тексты.

вообще, конечно, удивительно, что я нашел YouTube-канал Андрея Монастырского только сейчас: то самое видео из «Сорокин трипа», где АМ и ВС дерутся на шкафу: Гройс вспоминает, как появилось название «Коллективные действия»; Монастырский играет в Nintendo; 28-летний Павел Пепперштейн объясняет, что дискурс — это смятый медведь.

молодой Джонатан Франзен — еще курящий и, надо полагать, женатый — выглядит так, будто сейчас спустится в «Перекресток» за своими залипаками.

Баратынский смотрит в окно. Там падает
снег. За его спиной на письменном столе
горит свеча и освещает разные бумаги.
Он только что закончил новую поэму.
Он психически болен и одинок. Это и
отразилось в его никому не нужной поэме.
«Но могло бы отразиться и что-нибудь
похуже», — думает он.

Андрей Монастырский. Из цикла «Я слышу звуки»

​​давние мои читатели, наверное, уже научились подмечать такие детали и видят за лесами будущее сооружение — тем более что я обещал: написал для дорогой «Полки» про Андрея Монастырского и его «Каширское шоссе» — роман-наваждение и «одно из лучших литературных произведений на русском языке». живите сто лет.

утренние лекции про «Между собакой и волком», пары по испанскому, знакомство с огромным количеством блестящих ровесников, которые сейчас делают замечательные карьеры в и вокруг медиа (в и вокруг России), — от журфака осталось много нежных воспоминаний самого разного толка, но ничего не попишешь: дорогая моя подруга Ксюша Витюк, с которой мы два года проучились в одной группе, пока ее (в память как раз об этой истории с университетской газетой) не вытеснили на кафедру печати, права, права, права. люди лучше учреждений: поддержать Марину Ким и Фаризу Дударову можно здесь, а Азата Мифтахова — тут.

​​к «Хранителям» новым, понятно, уйма вопросов (с другой стороны, к кому их сегодня нет), но, перефразируя Арсения Морозова, давайте удивлять, давайте удивляться — Линделофу это хорошо удается, по-моему.

мысль для другого — финализирующего, возможно, — текста: роман Мура/Гиббонса, как тут выразительно показано, — еще и о том, что люди с принципами («хорошими», «плохими» — неважно вообще) в конце концов становятся фашистами; что зазор между «позицией» и «репрессией» — он сужается, он почти исчезает.

в этом смысле интересно, что Рорхаш, претендующий на наше сочувствие повествователь, детектив-правдолюб, для которого неприемлемы любые компромиссы, в сериале становится кумиром (ок: может быть, присвоивших, перетолковавших и все опошливших) белых супремасистов; ср. популярный этой осенью сюжет «Джокер и инцелы». другое дело, что, к примеру, Бэтмен тоже тот еще фашист, какую бы слезливую биографию ему ни шили: Снайдер с Аффлеком три года назад сняли об этом фильм, и чего — теперь придется по новой смотреть на душевные смуты воспитанника Уэйна.

​​«крепкий мейнстрим», «смелое и актуальное кино», «побольше бы такого» — тем, кто две последние недели нахваливал «Текст», поначалу хотелось ответить то же, что проорал Илья Горюнов окружившей его квартиру полиции; ну вы шутите, что ли: там ребята с четками в отеле французский футбол смотрят — и речь, ужасная, вымороченная русская речь (как и в «Верности», но про это давайте отдельно).

человек за письменным столом в итоге возобладал: получился умеренно длинный материал об экранизациях русской прозы и театра — с попыткой каталогизации (не исчерпывающей, конечно, вопроса) и кое-какими, страшно сказать, выводами. не верю я, короче, ни во что отечественное крупнотоннажное — только в коллаборацию аутёров (e.g.: Балагов снимает для Первого канала «Каменный мост» Терехова — ха).

закончили записывать подкаст со Львом Данилкиным в утонувшем в центре Сокольников кафе (TBA), направляемся — у Льва лекция этажом выше — к лестнице, как его берет под локоть женщина, до этого сидевшая в углу с книжкой:

— Подскажите, что почитать мальчику-подростку?

вот, думаю, ловя отдельные реплики, взаправдашняя gloria mundi: несколько лет на почетной пенсии; погрузился в историю, официальную и альтернативную; даже эхо от «Пантократора» на нет сошло (несмотря на все регалии, не переведен на английский; почему?) и до сих пор — за советом, дождливым вечером, посреди ничего.

Лев начал подниматься по ступеням, женщина наконец заметила меня и спросила, косясь наверх:

— А он вообще кто?

​​книга Керри Лэмберт-Битти «Выдумка: парафикция и правдоподобие» (которую я приобрел, прочитав новый обзор Игоря Гулина) продается в пластиковой упаковке, и это, конечно, многого лишает потенциальных покупателей.

все-таки у них должна быть возможность открыть ее на случайной странице и увидеть такой, к примеру, пассаж: «Мы могли бы приободрить мышей. Уважать тех, кто шныряет».

​​читаю сверхновую книжку с малоизвестными набоковскими интервью, эссе и статьями (насколько они в действительности uncollected, вопрос отдельный; поговорим); первый биограф писателя Эндрю Филд — который поверил, что ВН приходится внуком Александра III, и утверждал, что Лолита — домашнее имя Елены Ивановны Рукавишниковой, — как всегда на высоте

не ждем, а готовимся. «Новое литературное обозрение», к ярмарке non/fiction.

​​«Читая Манро, я прихожу в состояние тихого размышления о своей собственной жизни: о решениях, которые принял, о том, что сделал и чего не сделал, о том, что я за человек, о грядущей смерти. Она из той горстки писателей — иные из них живы, но большинство умерли, — о которых я думаю, когда говорю, что художественная литература — моя религия. Ибо, пока я погружен в тот или иной рассказ Манро, я отношусь к абсолютно вымышленному персонажу с таким же серьезным уважением и тихим братским интересом, с каким отношусь к себе в лучшие минуты своего человеческого бытия».

ЭМ жива-здорова, но разве непременно нужен трагичный повод, чтобы перечитать франзеновское про нее эссе. оригинал за пейволлом в The New York Times, русский перевод — в сборнике «Дальний остров».

​​в сериале «Измены» (я включил его впервые за пять лет, чтобы уточнить пару ракурсов, и быстро — как тогда — провалился) полно эпизодов, которые выгодно смотрелись бы с английскими субтитрами: «There are no rules, baby», — сообщает Елена Лядова хорохорящемуся студенту. через несколько серий она, выпивая с подругой, припоминает цитату из Набокова: «наблюдательная женская скука». не нужно быть А.А. Долининым, чтобы опознать первоисточник (только в оригинале прилагательные в другом порядке), — зато любопытно, что в «Даре» эти слова относятся к Оле Г., гипотенузе мучительного любовного треугольника, разрешившегося выстрелом в сыром берлинскому лесу.

​​«С моей, мужской точки зрения...Впрочем, точка зрения может быть только мужская. Женской точки зрения не существует. Женщина, сама по себе, вообще не существует. Она тело и отраженный свет. Но вот ты вобрала мой свет и ушла. И весь мой свет ушел от меня».

«Я думаю о банальности таких размышлений и одновременно чувствую, как тепло или свет, умиротворяющую ласку банальности».

«Все отвратительны. Все несчастны. Никто не может ничего изменить и ничего понять. Брат мой Гете, брат мой консьерж, оба вы не знаете, что творите и что творит с вами жизнь».

уже безо всяких юбилейных поводов перечитал знаменитую проэму Георгия Иванова о «грязи, нежности, грусти» — и поразился, до какой это степени похоже на русского национального писателя Уэльбека: что времен «Платформы», что нынешнего. маловероятно, конечно, что автор «Элементарных частиц» читал «Распад атома», этот любующийся своей смелостью текст об одиночестве, опустошении и онанизме, но было бы красиво, чего уж там.