Баратынский смотрит в окно. Там падает
снег. За его спиной на письменном столе
горит свеча и освещает разные бумаги.
Он только что закончил новую поэму.
Он психически болен и одинок. Это и
отразилось в его никому не нужной поэме.
«Но могло бы отразиться и что-нибудь
похуже», — думает он.

Андрей Монастырский. Из цикла «Я слышу звуки»

​​давние мои читатели, наверное, уже научились подмечать такие детали и видят за лесами будущее сооружение — тем более что я обещал: написал для дорогой «Полки» про Андрея Монастырского и его «Каширское шоссе» — роман-наваждение и «одно из лучших литературных произведений на русском языке». живите сто лет.

утренние лекции про «Между собакой и волком», пары по испанскому, знакомство с огромным количеством блестящих ровесников, которые сейчас делают замечательные карьеры в и вокруг медиа (в и вокруг России), — от журфака осталось много нежных воспоминаний самого разного толка, но ничего не попишешь: дорогая моя подруга Ксюша Витюк, с которой мы два года проучились в одной группе, пока ее (в память как раз об этой истории с университетской газетой) не вытеснили на кафедру печати, права, права, права. люди лучше учреждений: поддержать Марину Ким и Фаризу Дударову можно здесь, а Азата Мифтахова — тут.

​​к «Хранителям» новым, понятно, уйма вопросов (с другой стороны, к кому их сегодня нет), но, перефразируя Арсения Морозова, давайте удивлять, давайте удивляться — Линделофу это хорошо удается, по-моему.

мысль для другого — финализирующего, возможно, — текста: роман Мура/Гиббонса, как тут выразительно показано, — еще и о том, что люди с принципами («хорошими», «плохими» — неважно вообще) в конце концов становятся фашистами; что зазор между «позицией» и «репрессией» — он сужается, он почти исчезает.

в этом смысле интересно, что Рорхаш, претендующий на наше сочувствие повествователь, детектив-правдолюб, для которого неприемлемы любые компромиссы, в сериале становится кумиром (ок: может быть, присвоивших, перетолковавших и все опошливших) белых супремасистов; ср. популярный этой осенью сюжет «Джокер и инцелы». другое дело, что, к примеру, Бэтмен тоже тот еще фашист, какую бы слезливую биографию ему ни шили: Снайдер с Аффлеком три года назад сняли об этом фильм, и чего — теперь придется по новой смотреть на душевные смуты воспитанника Уэйна.

​​«крепкий мейнстрим», «смелое и актуальное кино», «побольше бы такого» — тем, кто две последние недели нахваливал «Текст», поначалу хотелось ответить то же, что проорал Илья Горюнов окружившей его квартиру полиции; ну вы шутите, что ли: там ребята с четками в отеле французский футбол смотрят — и речь, ужасная, вымороченная русская речь (как и в «Верности», но про это давайте отдельно).

человек за письменным столом в итоге возобладал: получился умеренно длинный материал об экранизациях русской прозы и театра — с попыткой каталогизации (не исчерпывающей, конечно, вопроса) и кое-какими, страшно сказать, выводами. не верю я, короче, ни во что отечественное крупнотоннажное — только в коллаборацию аутёров (e.g.: Балагов снимает для Первого канала «Каменный мост» Терехова — ха).

закончили записывать подкаст со Львом Данилкиным в утонувшем в центре Сокольников кафе (TBA), направляемся — у Льва лекция этажом выше — к лестнице, как его берет под локоть женщина, до этого сидевшая в углу с книжкой:

— Подскажите, что почитать мальчику-подростку?

вот, думаю, ловя отдельные реплики, взаправдашняя gloria mundi: несколько лет на почетной пенсии; погрузился в историю, официальную и альтернативную; даже эхо от «Пантократора» на нет сошло (несмотря на все регалии, не переведен на английский; почему?) и до сих пор — за советом, дождливым вечером, посреди ничего.

Лев начал подниматься по ступеням, женщина наконец заметила меня и спросила, косясь наверх:

— А он вообще кто?

​​книга Керри Лэмберт-Битти «Выдумка: парафикция и правдоподобие» (которую я приобрел, прочитав новый обзор Игоря Гулина) продается в пластиковой упаковке, и это, конечно, многого лишает потенциальных покупателей.

все-таки у них должна быть возможность открыть ее на случайной странице и увидеть такой, к примеру, пассаж: «Мы могли бы приободрить мышей. Уважать тех, кто шныряет».

​​читаю сверхновую книжку с малоизвестными набоковскими интервью, эссе и статьями (насколько они в действительности uncollected, вопрос отдельный; поговорим); первый биограф писателя Эндрю Филд — который поверил, что ВН приходится внуком Александра III, и утверждал, что Лолита — домашнее имя Елены Ивановны Рукавишниковой, — как всегда на высоте

не ждем, а готовимся. «Новое литературное обозрение», к ярмарке non/fiction.

​​«Читая Манро, я прихожу в состояние тихого размышления о своей собственной жизни: о решениях, которые принял, о том, что сделал и чего не сделал, о том, что я за человек, о грядущей смерти. Она из той горстки писателей — иные из них живы, но большинство умерли, — о которых я думаю, когда говорю, что художественная литература — моя религия. Ибо, пока я погружен в тот или иной рассказ Манро, я отношусь к абсолютно вымышленному персонажу с таким же серьезным уважением и тихим братским интересом, с каким отношусь к себе в лучшие минуты своего человеческого бытия».

ЭМ жива-здорова, но разве непременно нужен трагичный повод, чтобы перечитать франзеновское про нее эссе. оригинал за пейволлом в The New York Times, русский перевод — в сборнике «Дальний остров».

​​в сериале «Измены» (я включил его впервые за пять лет, чтобы уточнить пару ракурсов, и быстро — как тогда — провалился) полно эпизодов, которые выгодно смотрелись бы с английскими субтитрами: «There are no rules, baby», — сообщает Елена Лядова хорохорящемуся студенту. через несколько серий она, выпивая с подругой, припоминает цитату из Набокова: «наблюдательная женская скука». не нужно быть А.А. Долининым, чтобы опознать первоисточник (только в оригинале прилагательные в другом порядке), — зато любопытно, что в «Даре» эти слова относятся к Оле Г., гипотенузе мучительного любовного треугольника, разрешившегося выстрелом в сыром берлинскому лесу.

​​«С моей, мужской точки зрения...Впрочем, точка зрения может быть только мужская. Женской точки зрения не существует. Женщина, сама по себе, вообще не существует. Она тело и отраженный свет. Но вот ты вобрала мой свет и ушла. И весь мой свет ушел от меня».

«Я думаю о банальности таких размышлений и одновременно чувствую, как тепло или свет, умиротворяющую ласку банальности».

«Все отвратительны. Все несчастны. Никто не может ничего изменить и ничего понять. Брат мой Гете, брат мой консьерж, оба вы не знаете, что творите и что творит с вами жизнь».

уже безо всяких юбилейных поводов перечитал знаменитую проэму Георгия Иванова о «грязи, нежности, грусти» — и поразился, до какой это степени похоже на русского национального писателя Уэльбека: что времен «Платформы», что нынешнего. маловероятно, конечно, что автор «Элементарных частиц» читал «Распад атома», этот любующийся своей смелостью текст об одиночестве, опустошении и онанизме, но было бы красиво, чего уж там.

​​«Когда физическое, астральное, ментальное и каузальное тела Андрея оказались в комнате, их взгляд сразу же упал на большой стол, беспорядочно заваленный бумагами».

плюсы поверхностного образования — в половину второго ночи обнаружить оцифрованный архив журнала «Часы» и, в частности, роман Бориса Гройса «Визит».

фото тоже впервые вижу; состав участников не хуже каста «Ирландца», по-моему.

Александр Жолковский в сборнике «Осторожно, треножник!» вспоминал, как отправил статью о «Я вас любил» Тарановскому — с просьбой показать ее Якобсону. Тарановского эта структуралистская экзегеза не впечатлила, зато понравились цитаты из Пушкина, «перечитать которого всегда приятно». удовольствие от книги Андрея Зорина про Льва Толстого более сложного толка, но да — это еще и блестящий коллаж из дневников и прозы такого знакомого, казалось бы, писателя.

​​открытый чемпионат России по спискам к non/fiction только набирает ход, но лично я готов назвать победителей уже сейчас: как и год назад, самый убедительный набор книг, которые стоит купить на ярмарке, вышел в Weekend; авторы — постоянный обозреватель издания Игорь Гулин и отвечающая за детскую секцию Лиза Биргер. тексты прилажены друг к другу, как детали интерьера в приснопамятной рубрике «Квартира недели»: роман-событие — «Циклонопедия», стихи — что любопытно, отечественные и переводные — Мария Степанова, биография — «Барская» и Зорин о Толстом, научпоп — Ровелли про время. русская проза — которую тут традиционно не жалуют, — в несколько траурном облачении: покойные Кондратьев и Юрьев и роскошно-архивный, со всеми противоречивыми вариантами, Вагинов. заметно, однако, — я писал об этом в прошлый раз, — что одни книги вызывают у Гулина критический азарт (и наверняка стали бы поводом для отдельного высказывания неделей позже), а другие — умеренный, в лучшем случае, интерес. хочется, короче, немного защитить Джонатана Франзена и его «сентиментальную орнитологию», в которой мне почудилось — наверное, это было недостаточно энергично сформулировано в опубликованной в «Стиле» заметке, — окончательное прощание с мифом о политической невинности и вежливом нейтралитете большой литературы. в конце концов, что такое «Божественная комедия», как не изощренная, в терцинах, месть фейсбучным оппонентам.

за перипетиями культурной войны интересно следить и по тому, как за последние восемь лет в сериалах про героев-писателей изменились литературные отсылки. мужлан Ноа в The Affair ставит Франзена выше Энн Пэтчетт. Ханна Хорват в Girls периодически напоминает окружающим о величии Филипа Рота и, если ничего не путаю, живописует своим малолетним ученикам роман «Прощай, Коламбус». в Mrs Fletcher (получасовое драмеди, которое один HBO и умеет делать: смотреть незачем, смотреть — продолжаешь) сменившая пол преподавательница литературного мастерства цитирует — конечно же — Зэди Смит. все это, понятно, не означает, будто ЗС проходимка, а ДФ — здорово и вечно (осторожно предположу, что «Белые зубы» и «Поправки» располагаются примерно на одной полке); просто занятно.