2020-й, спасибо

​​удивительный, упоительный человек Михаил Шишкин рассказывает, как открыл новый жанр — «примечание как роман»: вы подумайте — осмелился в своей новой книге уделить матери Ивана Тургенева целых 15 страниц; беспримерная, действительно, дерзость. поразительно еще и то, насколько он — скучающий, очевидно, по мертвым душам и живым носам, — не чувствует бесконечную фальшь своего образа Russlandversteher; нет больше с нами Лены Макеенко, которая бы проткнула меня за такие слова рапирой, но ведь правда — какой-то второстепенный герой романа «Дым», качающий ногой на террасе в Баден-Бадене. «Наше будущее — перчатка, и понять ее можно, только если почувствовать руку, которая и является всем нашим прошлым», — поразил собравшихся неожиданным сравнением надворный советник Созонт Потугин.

​​не сказать, чтобы вчерашняя линчевская короткометражка оставляла после себя впечатление какой-то неразрешимой загадки; можно, напротив, отметить, что это одна из самых стройных его историй — хоть и с фантастическим, в духе романа «Все, способные дышать дыхание», допущением. не сказать — но вот уже который раз возвращаешься в памяти к этим 17 минутам трескучего ч/б, серьезно-издевательским («любовь — это банан») репликам, замечательной песне. и на резонный совершенно вопрос — «как бы все это смотрелось, если бы имя режиссера не вызывало у нас такой нежности и симпатии» — хочется ответить: так же странно, неуютно, смешно, одиноко. Toototabon, Toototabon.

когда-нибудь это, конечно, должно было произойти. страшно не хочется узнавать, что внутри — а может, напротив, хочется очень

вчера, в день рождения, было недосуг, но и сегодня, думаю, не поздно: уникальное изображение Виктора Шкловского с волосами на голове. Илья Репин, 1914 год

ну и тут близкие люди подсказывают: первый и самый главный лысый шарлатан — это, конечно, никакой не Пеп, не Зидан и даже не Вадим Лукомский

​​мне всегда нравился холодноватый, жестокий даже Чехов — автор «Черного монаха» и «Анны на шее», занимавшийся срыванием всех и всяческих масок; я любовался эффектом, который он, страшно поверить, до сих пор производит на некоторых вроде бы стрессоустойчивых читателей: вот классик нашей сердобольной литературы, начисто лишенный эмпатии; имморалист, ницшеанец и большой мастер малой формы. нравился и — нарушим повествовательную логику — нравится до сих пор, но в последнее время я все больше поглядываю на другого, с затуманенным несколько пенсне. «Дом с мезонином», «Архиерей», «Невеста» (прямая предшественница джойсовской «Эвелин») — вероятно, вещи с повышенным для Чехова содержанием сентиментального, но никогда — умильного. «по-прежнему стало скучно жить»; «как полагала, навсегда»; «и ей в самом деле не все верили» — этот голос не дрожит, нам снова показалось.

​​оригинальная честность фильма «Маяк», отличающая его от вторых фильмов молодых и приметных хоррормейкеров, — с порога проговариваемая условность происходящего: там, где «Мы» и «Солнцестояние» зачем-то претендуют на психологизм, Эггерс оперирует культурными мифами — умеренно большими, чтобы не улететь черт знает куда, как Аронофски в «маме!». другой разговор: есть ли в этой искусно сконструированной (основательная лингвистическая проработка налицо, декорации внушают, буря — взаправдашняя) параболе место человеческому измерению (за которое, по идее, должен отвечать герой Паттинсона); имеет ли смысл говорить тут об актерской игре (или достаточно того, что они с Дефо компетентно изображают на экране мифологические фигуры); и чего глобально стоит фильм, MVP которого — пересмотревший Мурнау оператор. ну и это: здорово было бы посмотреть на Эггерса на другой чуть-чуть территории. Новая Англия подарила нам превосходный (не «Моби Дик», но рядом) роман «Алая буква» — вот где и тело, и душа, и такие многозначные (Кутзее писал, что «А», которую вынуждена носить Эстер Прин, можно интерпретировать и как «artist») символы.

​​теперь официально: супер-нос русской литературы выглядит так. видео дебатов (конферанс — наш кумир Марк Липовецкий) — тут.

утешительный скриншот для всех, кто переживает, что награды попадут не в те руки; this is how I win

​​I disagree, I disagree: среди восторженных рецензий на Uncut Gems периодически попадаются отрицательные — и вполне искренние — отзывы; вряд ли в данном случае русскоязычной прессе хочется как-то специально отстраниться от коллективного IndieWire (что чувствовалось, скажем, по холодноватому приему «1917» и «Маленьких женщин», которые — по-разному — оказались лучше, чем ожидалось). зрителей бесит хаос, худосочная интрига, вызывают недоумение тамошние опять же крики (можно разобрать близко стоящие друг к другу слова «Сэндлер» и «Оскар»); собственно, название фильма становится его приговором: где-то здесь было великое кино, которое режиссеры не удосужились извлечь — и вывалили вместо потенциального шедевра какофонию звуков и кадров. тут самое время открыться: переждав экспозицию, я просидел два часа с открытым ртом, ощущая, как кинетическая энергия сюжета становится моей; удивительно редкое чувство.

Сэфди, действительно, предпочитают линейные — в смысле простые — повествовательные решения: что-то из школьных задач про точку А и Б, пятницу и понедельник. суматоха (другое встречающееся в литературе вокруг фильма сравнение: эпилептический припадок), по-моему, преувеличена: это кино устроено про принципу инъекций, резких эскалаций — моргнул, а главный герой уже голый в багажнике, еще раз — он с телефоном у уха планирует следующий ход; нормальный абсолютно темп. Сэндлер, великое счастье, не растворяется в методе целиком: в этом перфомансе нет тяжеловесной фениксовской самоотдачи — скорее, деятельное брожение, вулканическая радость, не прекращающиеся до точки пули в его конце «поиски жанра»; ювелир Говард Ратнер — вероятно, самый лукавый герой новейшего американского кино, который весь — извив: за эту текучесть, в общем, и чествуют.

худшее, что может сейчас произойти с явленным уже второй раз приемом, — переход от более-менее кустарного производства к потоковому: сериалы для Netflix, периодическая реанимация голливудских звезд (на Spirit Awards братья обнимались с Николасом Кейджем); может статься, получи Сэфди утром «Оскар», мы бы потеряли самобытный творческий дуэт. как учит их замечательно имморальный фильм, победитель не получает ничего, и, кто знает, вдруг институциональное равнодушие — ровно то, что нужно этому неограненному алмазу.

когда листаешь каталог издательства libra

как человек, весь месяц с важным видом кивавший на победителей всевозможных гильдий, чувствую себя посрамленным — и что же, должно быть в жизни место удивлению. немного грустно, впрочем, что у ничтожнейшего «Кролика Джоджо» есть «Оскар», а у «Ирландца», скажем, ни одного, но есть на свете вещи и похуже: например, ремейк «Паразитов», который планирует сделать HBO; вот этого не надо.

​​взглянул на арлекиншу: Birds of Prey дубасят за сладострастное любование мужскими страданиями и нескладное повествование, и если первая претензия, в общем, по делу (поправьте, если я не прав, но у Харли Квинн ровно одна оппонентка с «обидкой» — не считая, до поры до времени, полицейской), то вторая, кажется, разит мимо цели. дело даже не в логике комикса (не мне тут распинаться о гуттаперчивости этого медиума и его поразительных структурных возможностях), сколько в том, что героиня-рассказчица отчаянно пытается установить власть над своим нарративом, убедить себя и зрителя в том, что она наконец контролирует историю — и может разворачивать ее так, как считает нужным.

симпатию все это вызывает по одной, но веской причине: «Птицы» — осознанный, похоже, выбор студии и наемных сотрудниц — обитают в том же климатическом поясе, что и подкупающе честный в своей тупости «Аквамен»; кино, которое в других руках могло бы стать чем-то невыносимо плакатным, уходит в титры на словах певицы Кеши «I'm a motherfucking woman, baby, alright / I don't need a man to be holding me too tight» — гендерная политика, сформулированная на языке стадионного заряда. с другой стороны, можно увидеть тут постыдный, присущий крупному бизнесу компромисс — но разве не то же самое писали про смурного, неуютного, нигилистичного «Джокера» (все эпитеты, понятно, в кавычках), еще одну картину с мандатом на буйство и совсем другими — как теперь понятно, непомерными — претензиями. вот этой соразмерности материала и исполнения, амбиций и способностей и хочется осторожно похлопать с заднего ряда — не в смысле «знай свой шесток», а за безукоризненное соблюдение контрагентских отношений. еще и хронометраж, по нынешним меркам, почти детский; всегда бы так.

​​это странное чувство, когда заранее знаешь, что в 12 ноября 2020 года наживешь себе недоброжелателей — стоит только заикнуться о том, что The French Dispatch невыносим, невыносим, невыносим. когда-то я страшно любил Уэса Андерсона, но сейчас, с одного геометрически безупречного (и тысячи раз уже виденного) кадра становится дурно. method давно — с «Будапешта»? «Королевства»? «Водной жизни»? — превратился в madness, и все, что остается, — цитировать чужие шутки: «Дау» прекрасен.

​​неприятие «Скандала» поражает своим единодушием — редкий случай, когда можно зафиксировать цеховую и зрительскую солидарность по обе стороны океана. едва ли среди критиков картины есть персональные поклонники Роджера Айлса, которые за mot juste о либералах готовы простить ему омерзительное обращение с подчиненными (фанаты, очевидно, и не думали брать билет); претензии прогрессивной прессы, главным образом, сводятся к нерешительности авторов, которые — не симпатизируя толком ни работающим на правом канале жертвам, ни тем более их руководству, — пытаются морализировать на вполне однозначную тему. иными словами, фильм пролетел мимо больших призов и больших денег, потому что не определился, нанести ли еще пару слоев грима (добиваясь безусловного сочувствия к героиням) или смыть его вовсе (и тогда эта история превратилась бы во что-то принципиально другое: например, медитацию о статусе звезды на современном телевидении и способах его капитализации; тут — совсем немного — есть о классовых противоречиях, которые делают невозможной никакую полноценную гендерную солидарность).

это, безусловно, публицистика — может быть, не слишком музыкально устроенная (хоть есть что-то изящное в том, что три линии единственный раз сходятся в лифте) и направленная, в общем, в другого человека (сами помните, какого размера папка Trump and women), — но кто сказал, что подобного рода сюжеты должны непременно смотреть в вечность; не всем дано сочинить «Бесчестье». «Скандал» хочется сравнивать не с умозрительным шедевром о власти в первой трети XXI века (который мы не факт что в ближайшее время застанем), а, к примеру, с художественным фильмом Vice — вот образец поистине фашистской пропаганды: туполобой, глумливой, не знающей полутонов. фильм Джея Роуча, в свою очередь, ближе к поэтике сериала The Newsroom с его профессиональной ажитацией, разрывающимися от звонков телефонами и страстями в двухминутных перебивках между блоками: даже удивительно, что при таких тесных отношениях с HBO режиссера так и не позвали в этот проект.

объяснима и некоторая форсированность финала, который не получается трактовать как однозначную победу и странно было бы назвать поражением: злодея, задиравшего юбки и склонявшего к сексу, все-таки изгнали, деньги — то еще, понятно, утешение — выплатили. авторы осмысленно регистрируют это состояние продленной турбулентности, тотальной дезориентированности, сопровождающее любое крупное Событие. так Fox News становится моделью западного — сильно отличающегося от консервативных страшилок — общества: в эпоху перемен большинство составляют растерянные, не верящие ни в какие долгосрочные изменения люди, — те, кто на всякий случай прячет компрометирующее фото с подругой в нижний ящик. единственное, что можно достоверно сказать про любой новый поворот, — то, что за ним непременно последует следующий.

ну и второе за неделю выступление по поводу субтитров: television в русской версии стал «телевиденьем» — дивная архаичная форма, которая на мгновение вызвала призрак Геннадия Барабтарло. он, впрочем, предпочитал слово «телевизия» — как говорится, way to go.

после «Скандала» странно было бы не включить — как всегда, позже всех — «Утреннее шоу» (пока мало чем напоминающее соцреалистическое полотно, описанное сценаристом Романом Кантором), а тут брата Риз Уизерспун играет молодой Славой Жижек.

Том Йорк не выступит в России, потому что ей управляет Владимир Путин. «Фаланстер», «Порядок слов» и другие великие книжные не продадут 17 февраля «Государство и революцию» и «Воспоминания террориста», потому что АП приказала судье Юрию Клубкову дать членам «Сети» людоедские сроки. эти заголовки роднит одно — пораженными в правах почему-то оказываются не те, кто творит бесчинства, а те, кто вряд ли симпатизирует второму и четвертому президенту страны и наверняка сам готов репостить чудовищные заголовки «Медиазоны» и ходить на митинги в поддержку политзаключенных. не мое, разумеется, дело — советовать, как вести дела независимым книгопродавцам, но есть почему-то ощущение, что бизнесы, связанные с циркуляцией идей и денег, в этих обстоятельствах могли бы поступить иначе. например, объявить, что сегодняшняя выручка пойдет на оплату услуг юристов, занимающихся «пензенским», «петербургским» и «московскими» делами. провести — с теми же примерно целями — благотворительный аукцион. и так далее. кто спорит — свободу всем немедленно, но я правда не понимаю, при чем здесь демонстративно закрытые двери.

а вот это отлично

​​support your local team: синхронно подходят к концу крауд-кампании двух замечательных маленьких издательств, которые почти набрали нужные для публикации потаенных сокровищ деньги. ключевое тут слово «почти» — осталось чуть больше 10 дней, но это вам не летнее трансферное окно, когда главные сделки закрываются за три минуты до дедлайна; тут бы заранее внести ясность.

— common place представляет историю русского анархизма, биографию Веры Фигнер, феминистский самиздат, дневник алтайского крестьянина и еще шесть книг, которые вы никогда не подумали бы купить, — а они реально могут жизнь изменить: проверено. любимый лот — «кладезь старой доброй левизны»; остальные тоже прекрасные.

— Jaromír Hladík press, специализирующийся на всякой очаровательной завиральщине, готов выпустить на волю «Ворона», которого Тед Хьюз написал после самоубийства Сильвии Плат. двуязычное издание, увы, уже ушло, но есть шоппер, брошь, плакат, футболка — и 96 страниц черной, надо полагать, меланхолии.

ну и не будем забывать про другие симпатичные книжные прожекты. всегда нужна помощь «Пыльце», обносящей подвалы американской литературы: хотя, если подумать, какой из Уильяма Гэддиса uncut gem — вполне себе институциональный гений; просто руки ни у кого почему-то не дошли. чем-то похожим — в смысле, восстановлением исторической справедливости — занимается no kidding press: в новом сезоне ожидаются Денис «Иисусов сын» Джонсон, романтическая переписка Кэти Акер и Маккензи Уорк и еще три книжки, которые давным-давно воспели все литхабы и либерасьоны планеты; воспоем в свое время и мы.