​​набоковед Андрей Бабиков пишет, что умер Олег Коростелев — историк русской эмиграции, долго и необычайно плодотворно занимавшийся Буниным, Адамовичем, Святополком-Мирским и другими титанами зарубежья; собственно, его фамилия под обложкой сигнализировала, что этому изданию можно доверять. ошарашивающая совершенно потеря для всех, кого интересовала литература изгнания; кого интересовала литература вообще.

шансы на то, что фанаты сметут с полок откомментированное ПСС автора «Одиночества и свободы» (узнал буквально минуту назад, что Адамович перевел самый известный роман Камю — в его переложении, «Незнакомец») или начнут подряд читать номера «Литературного факта», ускользающе малы, но вот — последняя большая работа Коростелева (в соавторстве с Сергеем Морозовым), многое прибавляющая к нашим знаниям о позднем Бунине. книга была в «Фаланстере» еще в воскресенье.

из надгробного слова Дэвиду Фостеру Уоллесу, которое вошло в сборник «Дальний остров», отпечатанный на плотной, надежной бумаге (стоящее в выходных данных «2014» — напоминание об еще одной, типографской, катастрофе), можно узнать, что Джонатан Франзен прочитал «Бесконечную шутку» за 10 вечеров — безо всяких ограничивающих перемещения мер. понятно, что речь идет о рукописи близкого человека и что люди тогда не знали такой отвратительной, ничем не вознаграждающей топи, как Фейсбук, и все равно впечатляет. книга вышла на русском полтора года назад, но, кажется, сказать про нее что-то действительно содержательное (а не набор мнений и оценок с чужого плеча) способны только сопереводчики и штурмующие их мероприятия энтузиасты — и автор этих строк, увы, не исключение.

​​один из самых, на мой вкус, увлекательных и гармоничных разговоров цикла: в новом выпуске «Хорошего текста» Оксана Васякина рассказывает, с кем она обсуждает свои стихи, на что живет современный поэт и с какими трудностями она столкнулась, работая над романом.

Apple
Google
Яндекс
Букмейт

​​обнаружилось, что сорокинская «Моя трапеза» — самый гастрономически безупречный автофикшн на русском языке. Быков прописывает страдающим от депрессии рассказ Чехова «Сирена», в котором описан баснословный, в гиляровском духе, обед, но эта вещь как-то понятнее, ближе и потому целебнее; осознаешь, что «Сорокин трип» украсила бы сцена на кухне. следить за переменой блюд, изготовляемых и поглощаемых 45-летним на момент создания текста писателем, интереснее, чем за многими остросюжетными сочинениями — причем нет никаких сомнений, что этот изобильный ленч для автора дело привычное; не то чтобы он как-то специально перед нами рисуется, выбирая из холодильника ингредиенты похитрее. кроме того, «Трапеза» довольно остроумно устроена (на ум почему-то приходит французский баламут Раймон Кено, но разница между ним и С., как между УЛИПО и влипаро): разделив хорошо заточенным ножом действия и произнесенные по их случаю слова, Сорокин одновременно достигает юмористического эффекта и немножко приспускает броню. в этом потоке — телефонные разговоры, тетешканье левретки Саввы, пародирование кавказского акцента, домашний матерок («И вот сюда. И сразу — ёб-ти хуй!») — можно выловить довольно любопытные, интимные пассажи. презрение к московскому общепиту рубежа веков: «Какие, блядь, суши, какой мисоширо! В Москве в суши-бар только под пистолетом. И то не пойду». вегетарианские — в мечтательно-толстовском стиле — позывы: «Вообще пора перестать жрать животных. Тогда лет через двести можно наступать на спящего льва». поклон литературному учителю: «Когда заговоришь? Когда заговоришь? Помнишь, у Юрия Витальевича? Но он там всех съел». тоска по сильнодействующей прозе: «Читать нечего. Савка, почему нет хороших писателей? Робко как-то». насмешка над толкователями, читающими его через Бахтина: «Литературная критика наша умом прискорбна. А западные слависты — циклопы одноглазые. Да, Савка? И этот единственный глаз — кар-на-ва-лы-за-цыя!». литературный снайпер внимательно глядит в прицел, но руки не на цевье. руки шинкуют, мешают и откупоривают.

​​интересные, конечно, связи прочерчивает сознание, нарочно сведенное к постоянным, не подлежащим девальвации величинам: в новом, с фантастическим проворством жонглирующем основными темами и символами, эпизоде Better Call Saul Джимми режиссирует гениальную антирекламу банка Mesa Verde, используя ходовое английском выражение shock and awe — а ты вспоминаешь, что именно такой слоган был у ансамбля противного виолончелиста Эндрю Уолша из «Моцарта в джунглях», сопровождающего дюжину последних завтраков. на цитату, пожалуй, не тянет, но отчего тогда в начале этой серии маленькая Ким пять с лишним миль волочит за собой виолончель, отказавшись ехать вместе с подвыпившей матерью?

портрет дедушки в огне. 1901, Крым, справа — дочь Александра

​​в интервью «Коммерсанту» режиссер «Последнего министра» Роман Волобуев снова (для каких-то совсем сумасшедших фанатов отмечу: отношения художника с богом и синтаксис кино РВ обсуждал с тем же Константином Шавловским 10 лет назад в «Сеансе»; в этом смысле 18 страницу свежего Weekend можно читать как сиквел того разговора) открестился от свойственного отечественным аутерами капризного мессианства (понятно, на чьем лбу волнуется «взопревшая прядь») в пользу ремесла — но, как показывает пилот, это не значит, что ради ладно выточенных стульев и лодок он готов отказаться от личных обсессий: все мы знаем, что свиней Волобуев любит больше, чем людей.

​​это заметно и по уже опубликованным фрагментам — последняя книга Эдуарда Лимонова «Старик путешествует» (премьера в понедельник на Букмейте; вскорости будет и на бумаге) не вполне типичные воспоминания: чего стоит, скажем, список действующих лиц, настраивающий на мистический лад. о частностях будем распространяться, когда у всех желающих появится возможность сверить впечатления; скажу только, что в строках «Человеку представляется, что это очередная болезнь. Но это не болезнь, это смерть его выкручивает. Она хочет своего, пришла ему пора обратиться в другую форму. Ах, как он не хочет, он же к этой привык!» чудится отзвук цинциннатовского «Как мне, однако, не хочется умирать! Душа зарылась в подушку. Ох, не хочется! Холодно будет вылезать из теплого тела». впрочем, покойный не слишком жаловал этого писателя — в чем можно убедиться из довольно точного местами эссе о набоковской мизогинии. к слову, про Лизу Вишневскую, у которой 15-летний Савенко одолжил «Дар», тоже есть в «Старике».

ну и еще один грандиозный текст, инспирированный трагическими событиями: с уникальной для этого жанра интонацией — отстраненная симпатия? — про Лимонова написал Игорь Гулин. помимо прочего, это еще и редкий некролог, который не отшатывается от нацбольского проекта: ИГ (автор разрешен на территории Российской Федерации) называет партию лучшим произведением Лимонова после его ранних стихотворений:

«НБП во многом была эстетическим предприятием — олешевским заговором чувств, составленным из всего, что не принимала убогая политическая рациональность 90-х. Лимоновская политика сохраняла за собой весь строй горькой подпольной чувствительности. Она держалась ресентиментом и обреченностью. Заявляла права на историю от имени тех, кто из истории выброшен. Царивший в НБП культ силы был культом силы не побеждающей, но растрачивающей себя (знаменитый лозунг «Да, смерть!»). Поэтому в 2010-х Лимонову толком не нашлось места ни среди бодро солидарной и самоуверенной оппозиции, ни среди лукавых лоялистов, какими стали многие из его бывших товарищей. Он впервые выглядел немного растерянно».

​​какое это, в общем, горе — быть тупым. в 2016 году первый сезон The Girlfriend Experience — здорово отличающийся от содерберговского оригинала и стилистически, и интонационно — казался каким-то совсем пустым, равнодушным к зрителю упражнением с ледяной красавицей в главной роли; для таких ровно проектов существует в английском языке слово hollow — со всем его семантическим ореолом. в 2020-м, на волне очередного увлечения формалистскими экспериментами СС, осознаешь, что пустота тут оставлена для твоих собственных — сколько угодно сложных — построений по поводу происходящего, а во-вторых, обнаруживаешь куда более захватывающий сюжет, — как инопланетянка хотела было освоить всю партитуру человеческих эмоций, а потом, разочаровавшийсь в нескольких особенно противных особях, плюнула и решила стать надменной госпожой; чувствуется, короче, что-то глейзеровское — начиная с девятого, разоблачающего, эпизода. второй сезон, пишут, похуже, но и амбициознее, а третий, как я вычитал сегодня буквально на заборе), будет снимать дочка писателя Ноа Соллоуэя из The Affair; интересно, конечно, что Содерберг и другие продюсеры вербуют исполнительниц, решивших стать постановщицами (e.g. Эми Саймец), и как это созвучно восхитительной 13 серии — коды всего шоу, где Кристин-Челси-Аманда устраивает для клиента целый спектакль ревности, власти и унижения.

​​архиважная, настаиваю, новость: «Арзамас», редакция которого, надо полагать, относится к Ленину как к лысому шарлатану (это если цитировать печатные определения), заказал курс про «самого знаменитого человека XX века» Александру Шубину — а значит, можно рассчитывать на нейтральный, не срывающийся на крик, Олег Хлевнюк-like, нарратив. готовя материал к юбилею Русской революции, я просил Шубина посоветовать лучшие книги о 1917-м, и он выбрал нечто в том же хладнокровном духе — дилогию Александра Рабиновича «Большевики приходят к власти» и «Большевики у власти»; хочется побольше такого, конечно.

​​корифеем жанра «слышно ли меня?» в отечественном сегменте YouTube упрямо считаю русского писателя в изгнании Олега Кашина, — есть, вероятно, стримы популярнее, но едва ли найдутся смешнее, — и тем не менее: записали на этой неделе с Алексеем Поляриновым большой дистанционный разговор о чтении под домашним арестом, сериале Tiger King и романе «Противостояние», который стоит открыть, как только вы досмотрите фильм про скальпированную Гвинет Пэлтроу.

в качестве затравки — герой десятого плана, обнаруженный Алексеем при перечитывании лучшей книги на свете; еще одно подтверждение тезиса о всесильности русской художественной прозы и ее необычайных провиденциальных свойствах:

« — Да объясните мне, пожалуйста, — сказал Степан Аркадьич, — что это такое значит? Вчера я был у него по делу сестры и просил решительного ответа. Он не дал мне ответа и сказал, что подумает, а нынче утром я вместо ответа получил приглашение на нынешний вечер к графине Лидии Ивановне.

— Ну так, так! — с радостью заговорила княгиня Мягкая. — Они спросят у Landau, что он скажет.

— Как у Landau? Зачем? Что такое Landau?

— Как, вы не знаете Jules Landau, le fameux Jules Landau, le clair-voyant? Он тоже полоумный, но от него зависит судьба вашей сестры. Вот что происходит от жизни в провинции, вы ничего не знаете. Landau, видите ли, commis был в магазине в Париже и пришел к доктору. У доктора в приемной он заснул и во сне стал всем больным давать советы. И удивительные советы. Потом Юрия Мелединского — знаете, больного? — жена узнала про этого Landau и взяла его к мужу. Он мужа ее лечит. И никакой пользы ему не сделал, по-моему, потому что он все такой же расслабленный, но они в него веруют и возят с собой. И привезли в Россию. Здесь все на него набросились, и он всех стал лечить. Графиню Беззубову вылечил, и она так полюбила его, что усыновила».

Часть I
Часть II

— открываешь книгу Джейкоба Филда «Есть ли будущее у капитализма?».

— читаешь первую часть — по необходимости поверхностный, но довольный складный очерк становления современной экономической системы, который акцентирует внимание на рабстве, обеспечившем американское благосостояние, анонсирует развенчание неолиберализма и обещает выпростать наконец пресловутую невидимую руку рынка; не забыты и бедствия, выпавшие на долю России.

— добираешься до второй части с многообещающим заголовком «Как функционирует современный капитализм».

— видишь набранные аршинным шрифтом слова: «У капитализма есть будущее. Книга, которую вы читаете, тому доказательство».

давно меня так не расстраивал нон-фикшн.

​​единственное медиа под названием «НОЖ», которое заслуживает внимания. в новом номере — интервью с редактором «Взгляни на арлекинов!» и Strong Opinions Фредом Хиллсом («He was very warm, witty, and engaging, totally charming in a courtly way despite the thirty-six-year spread in our ages. He had this wonderful ability to conduct a conversation making you believe that you were just another worldly intelligent person like him, at least for a moment, which is quite a gift, and quite generous on his part, as you can imagine»); рецензии Стивена Блэкуэлла и Григория Утгофа на долининские «Комментарии к "Дару"»; статья Ольги Ворониной о книге Геннадия Барабтарло Insomniac Dreams, русский перевод которой выйдет в каком-то обозримом будущем. на территории РФ сайт доступен только через VPN.

​​«Задним числом я понимаю, что писал рецензии как стихотворения в прозе».

écrivain Лев Данилкин рассказывает, как мама Григория Ревзина заставила его изучать соматизм в стихотворениях Цветаевой, признается, что пробовал писать биографию Николая Носова, и отвечает на рапповские по духу претензии Дмитрия Быкова. новый подкаст «Хорошего текста» длится 12 без малого минут и может утомить, только если у вас какая-то специальная идиосинкразия — на ЛД, великого, или на мою клокочущую, ускользающую от понимания речь (что вполне объяснимо; будем работать).

Apple
Google
Яндекс
Букмейт

​​забавно, должно быть, с таким жаром отстаивать полный метр как романную форму в свете восьмой серии пятого сезона Better Call Saul (которая вся — кино, литература, агорафобный спектакль на двоих и что только не; великий критик Борис Кузьминский написал в личку «просто нет слов»), но что поделать — я посмотрел «Эмму.» раньше, чем Сол Гудман поехал в пустыню за деньгами. очень хороший — не с первой минуты, но все же, — фильм, и как здорово, что после Букера Элеанор Каттон не растворилась в новозеландских субтропиках: ждем, когда на небосклоне покажутся «Светила» с Евой Грин.

​​сказать по совести, вторая, чисто потребительская мысль, которая пришла мне в голову после известия о кончине Александра Тимофеевского, — осознание того, что совсем скоро, в ближайшие буквально часы, я прочитаю о нем много хороших — толково устроенных, с бо мо в ле бо орд — текстов. некоторые были написаны задолго до трагического сообщения: даже удивительно, насколько легко очерк Максима Семеняка об АТ переводится в некрологическое ч/б, и можно ли представить себе лучший финал, чем фраза про роман со свободой. философ футбола Игорь Порошин, в последне недели занятый исключительно осмыслением карантина в Индии, выдал что-то вполне виртуозное про Италию, Тимофеевского и Пасху — и стало понятно, что многие его коронные темы инспирированы Тимофеевского — и что он этой зависимостью скорее гордится. попрощались — каждый по-своему точно и горько —  Ольшанский, Сапрыкин, Горбачев, снова Семеляк; даже А.С. Плахов на время оторвался от сочинения антикувшиновских частушек: оказалось, что он приложил руку к становлению талантливого московского кинокритика (в чем, однако, чудится самолюбование, и хочется как-то посочувствовать жительницам Темискиры, воюющим против иерархий).

перечитал я и разговор Татьяны Рассказовой с Тимофеевским, которым делились в фейсбуке с подписью «золотая эпоха», — знаменитое интервью, в котором предсказаны Путин и более-менее все остальное, что случилось с Россией в XXI веке. главное, впрочем, впечатление, который вызывает этот текст сейчас, — не восхищение профетическим даром покойного, а сомнения в том, уместно ли учить нуворишей наслаждаться кватроченто, пока подавляющее большинство населения переживает довольно чудовищные времена; благородна ли эта (впрямую, почти горделиво проговоренная) идея — создать газету для богатых, толстую, медленную, воспринимающую последние 80 лет как морок — по счастью, спавший. не приходится удивляться, что вскорости у флагмана буржуазной прессы появилось издание-антипод — тонкое, как листовка, и злое, как забытый на даче американский бандог; я про «Лимонку», конечно.

с другой стороны, читать русские буквы в ту нелегкую пору было явно интереснее, чем в последние пару лет — тут: в публичном поле состязались несколько очень выразительных стилистик — а не сплошное «набутыливание обрыганов», перемежающееся выступлениями замечательных одиночек. к неумеренному воспеванию леонтьевщины-людвиговщины много вопросов, но, скажите на милость, какого Максима Соколова вы предпочитаете — «специально для телеграм-канала RT» или поэтически воззрившегося на историю; то-то же.

​​уникальный кадр: Виктор Пелевин встречается с книжниками после подписания воззвания «Новой газеты».

​​опыт политической интерпретации масскульта: посмотрел пару эпизодов сериала «Зулейха открывает глаза» и понял, что меня всегда настораживало в первоисточнике — помимо стилистической его скудости. но если с точки зрения символов и смыслов «З.» — тягостная шизофрения, которая притворяется диалектикой, то неизбежная в скором будущем «Обитель», видимо, окажется чистым безумием: суд разберется, у нас просто так никого не сажают, перековка человеческого материала — дело неприятное, но необходимое, товарищ Сталин, вы большой ученый. а еще говорят, Солженицын — наш национальный писатель и чуть ли не центральная для официальной России фигура; что-то в этих расчетах не сходится — ну, или фильм Глеба Панфилова по «Ивану Денисовичу» будут рекламировать в «60 минутах».

обещанная рецензия на «Старика», до выхода которого автор самую малость не дожил. главный в стране специалист по неймингу угадал с названием в очередной (и, по-видимому, последний — кто знает, что хранит его рабочий стол) раз: получился такой Лимонов-трип или, что точнее, «Книга прощания». чтение это неровное, порой великая лингвистическая машина несколько вязнет, но в целом впечатление довольно грандиозное — прежде всего потому, что являет собой то уникальное сочетание высокой мелодрамы и низкой поэзии, за которое мы его когда-то полюбили; удалось различить и несколько новых (для меня, по крайней мере) оттенков в этом букете. внутри есть ссылка на интервью с Познером, оно тоже очень хорошее — разумеется, в тех ровно местах, где берет слово interviewee.

​​полез по делу в «Американские годы» Брайана Бойда, ничего путного не нашел, но в очередной раз залип на вкладке с фотографиями. кажется, эту не знает Google Images; по ощущениям прямо кино.

подумалось в сторону: понятно, что означала «последняя лекция» 60 лет назад, — на горизонте частной судьбы просматривался трансатлантический вояж, Кубрик, лавочка около Монтрё-палас, ждущие своего воплощения гениальные замыслы (уже тогда идет работа над «Бледным огнем» и, в фоновом режиме, над «Адой»). а что сейчас — весной 2020-м: прощальная сессия в зуме? доставка из любимого, заколоченного наглухо места? прямой эфир в инстаграме? десять графиков один другого горше? персональный код для передвижения, чтобы без лишних приключений дойти до супермаркета?

грех роптать на свой век, и герой предыдущего абзаца наверняка осудил бы апатию, которая пришла на смену всеобщей панике. впрочем, интересно, что бы он писал, запрети ему кто бродить с сачком по Церматту или над Гстаадом и посади перед браузером с тысячами вкладок; кажется, роман «Подвиг» подвергся бы довольно решительному — безумец прорывается сквозь карантинный кордон, чтобы поймать углокрылого адмирабля — апдейту.

появление DAU на трекерах производит довольно обескураживающее впечатление. нет, не расторопностью пиратов — воруют, ясное дело, и не с таких сайтов, — а тем, что еще полгода назад было принято посмеиваться над фейсбучными комментариями в духе «посмотрю, когда выложат», потому что нам не раз дали понять, что этого не произойдет никогда — чай, не Netflix. затрудненный доступ был не просто частью дистрибуционной стратегии проекта, а одним из центральных элементов мифа о непостижимом, не укладывающемся ни в какие рамки произведении, которое может, с известными оговорками, существовать в фестивальном формате, но, скорее, представляет собой нечто композитное; собственно, ответом на критику «Наташи» было «как можно судить о доме по наличнику». теперь — когда файл с фильмом про скандалящих буфетчиц бежит в запуски с Never Rarely Sometimes Always и пилотом Tales from the Loop перед тысячами пар глаз, а его обсуждение окончательно переносится из буржуазных гостиных в самое что ни на есть демократичное пространство интернет-форума (ничего не слышно! а на карагарге еще и «Дегенерация» в 1080! и за это «Медведя» дали?) — кино, 2 часа 17 минут 47 секунд, застывает перед зрителем в абсолютной, эдемской своей наготе. такой вот радикальный unpacking и срыв всех и всяческих масок — очевидно, не предусмотренный создателями.