​​«Лучше звоните Солу», конечно, заслуживает более основательного разбора, небольшой, может быть, энциклопедии — не потому, что тут можно строить какие-то многоэтажные теории (как с «Твин Пиксом», «Оставленными» или даже «Хранителями»), а потому, что в происходящем чувствуется потрясающая координация изобразительных и повествовательных средств; тут требуется очень специальный, отчасти технический ум, большая усидчивость и бездна времени; что-то в духе «Mad Men Carousel» Мэтта Цоллера Зайца. попробовал, короче, отделаться обычным прыжком там, где нужен тройной, — зато теперь понятно, какую задачу ставить себе на ближайшее время.

​​карусель в итоге закрутила — сел, натурально, в 2020 году пересматривать Mad Men чтобы дисциплинированно после каждой серии сверять свои наблюдения с единственным, кажется, critical companion по теме, — но прежде почитал чуть-чуть про Зайца. помните: в приснопамятном летнем разговоре Роман Волобуев сказал, что когда этому автору было 35, от инфаркта умерла его жена Дженнифер; позже Зайц женился на ее сестре Нэнси. сегодня я узнал, что треугольник на самом деле квадрат: первый муж Нэнси — брат Зайца Рич. абсолютно книжная коллизия — или, если угодно, нечто в духе раздражающе неотразимого чилийского фильма «Эма». Нэнси умерла от рака 27 апреля этого года.

​​сhoose your fighter. помочь фонду «Антон тут рядом» — записавшись, скажем, на вебинары «Вирусная политика» или «Набоков и кино» — здесь.

послушайте. или даже так: послушайте! я все понимаю: бизнес, скорости, желание укусить за нос то ли «Дело», то ли Ad Marginem — и показать, что мы, «Азбука», тоже можем публиковать книжки про быстрых разумом невтонов. но так же нельзя. милые, дорогие, Александр Леонидович — ну какой еще стоковый силуэт в стоковых облаках? почему имя автора набрано так, словно перед нами новый волюм Филипа Пулмана? не говоря уже о том, что Benjamin’s Crossing вышла 22 года назад, и едва ли беньяминоведение на ней трагически оборвалось.

«Чем ближе фюрер подходил ко мне – я стоял почти в самом конце шеренги – тем сильнее мое внимание приковывал его нос. Я до сих пор не замечал, до какой степени он широкий и непропорциональный. В профиль это было явно заметно, потому что взгляд не отвлекали маленькие усики. Основание носа было мясистое, крылья плоские, задранный кончик, – определенно славянский или богемский, даже почти монгольский нос. Не знаю почему, меня этот нос заворожил, показался мне чуть ли не неприличным. Фюрер подступал ко мне, я продолжал изучать его нос. Когда фюрер оказался передо мной, я с удивлением отметил, что его фуражка еле достает мне до уровня глаз, а я ведь не слишком высокий. Он пробормотал поздравление и нащупал награду. Его тошнотворное, смрадное дыхание меня доконало, чаша моего терпения переполнилась. Я наклонился и укусил фюрера сильно, до крови, за его нос-­картошку. Даже сегодня я не в состоянии вам объяснить, зачем я это сделал, просто не смог удержаться. Фюрер пронзительно завопил и отскочил назад в объятия Бормана».

с праздником.

​​8 июня футбольному подкасту Cappucсino & Catennacio исполнится три года, но едва ли в его честь кто-то зарядит десятиминутный, как в прошлую субботу, салют: 120 официальных выпусков, одно видео и несколько специальных эпизодов для подписчиков на «Патреоне» сформировали неизбежно узкую, очень особенную, почти оксюморонную аудиторию, которую можно было лицезреть в некоторых московских заведениях в более благоприятные с эпидемиологической точки зрения времена. эта гетерогенность задана самой конфигурацией подкаста: гиков, начинающих день с сайта The Athletic, окормляет Вадим Лукомский; за глубоко эшелонированную культурологическую критику (как правило, со скандальным оттенком) отвечает Игорь Порошин — один из ключевых авторов раннего Sports.ru, играющий тренер в знаковой телепрограмме «Удар головой» и вольнонаемный продюсер в наши дни. шоу создает как раз напряжение между ведущими — тем, который пытается объяснить все на языке цифр, и тем, который оперирует понятием промысла и настаивает на метафизических закономерностях самой прекрасной игры с мячом. неудивительно, что мне захотелось поговорить с мистиком.

тут важно заметить, что мы встречались в ноябре — не предполагая, разумеется, что Лига чемпионов будет сорвана на самом интересном месте (ответный матч «Сити» — «Реал» обещал стать тем самым сиквелом, который лучше блестящего оригинала). вернувшись к разговору в абсолютном футбольном вакууме, я обнаружил, что ему не требуется такая уж серьезная перелицовка; что затронутые, вскользь или всерьез, вопросы — зачем нужен женский футбол; почему Лукомскому не мешало бы прочитать эпилог к «Войне и миру», прежде чем писать «какой же Клопп крутой»; как институт сборных замещает национальную идентичность, — не потеряли за время пандемии своего полемического накала. черновая версия этого интервью занимала 100 страниц — на Bookmate Journal вышли милосердные и, надеюсь, занимательные 20.

​​V-A-C свое слово держит: попытался сейчас найти обсуждение трактата Льва Толстого «Что такое искусство?», вышедшее на их сайте в прошлую среду с пометкой «через неделю испарится», и действительно — ни на SoundCloud, ни в соцсетях, тебя-никогда-здесь-не-было. вероятно, это должно настроить читатель на стоический несколько лад — не так ли и мы периодически закрываем все вкладки в браузере, чтобы уже не вернуться к отложенным на потом статьям, — но вообще, конечно, страшно бесит: разговор был очень хороший, и жалко было бы его вовсе утратить. поначалу, правда, казалось, что впереди часовая лекция Олега Аронсона — что никак специально не плохо, — но вскорости и другие участники дискуссии (Юрий Сапрыкин; соучредитель common place и автор тех самых огненных интервью на «Полке» и в КРОТе Иван Аксенов) нашли себя в предложенной модератором конструкции, и как-то вдруг выяснилось, что ЛНТ, кроме прочего, великий теоретик медиа, «Воскресение» — прекрасная, жесткая проза, а вслед за книжками Фуко и Беньямина издательство V-A-C, похоже, опубликует диссертацию Чернышевского, высмеянную в «Даре». это я все, на самом деле, к чему: статья Аронсона, легшая в основу предисловия к «Искусству», бесплатно лежит на Букмейте в сборнике «Силы ложного», и там, помимо любопытных довольно рассуждений, в которых автор показывает, в чем автор «Алеши-горшка» пошел дальше Соссюра и Пирса, и убедительно сополагает «бедность» Прудона и «противоречия» Толстого, есть несколько блестящих по ритму и темпераменту цитат. любимая — из письма Николаю Александрову 1882 года, напоминающего знаменитые периоды «Исповеди» и «Воскресения»: строго логичные, безапелляционные, разоблачающие — в первую очередь, самого говорящего.

«Положение в теории искусства точно такое же, как и в других отраслях человеческой деятельности.

Люди дурны и любят свои пороки. И является ложная умственная деятельность, имеющая целью оправдать любимые людьми пороки. Люди мстительны, жадны, любостяжательны, исключительны — и является юриспруденция, которая возводит в теорию мстительность — уголовное право, любостяжательность — гражданское право, подлость — государственное право, исключительность — международное право. Люди немилосердны и жестоки, они хотят каждый забрать побольше и не отдавать другому и хотят, чтобы, наслаждаясь избытком, когда рядом мрут от голода, чтобы совесть их была покойна, — готова политическая экономия. Люди похотливы, им хочется щекотать свои нервы и хочется при этом считать, что они делают важное, хорошее дело, — готова эстетика, теория искусства. Красота, идеал, бесконечное в конечном.

И вот, в тумане этой теории, оправдывающей похоть людскую, я жил и, как говорится высоким слогом, служил искусству 30 лет. И это служение, должен сказать, очень веселое. Я делал то, что делают все так называемые художники: я выучился бесполезному мастерству, но такому, которым [мог] щекотать похоть людскую, и писал книжки об том, что мне взбредет в голову, но только так подделывал их, чтобы щекотать похоть людскую и чтоб мне за это платили деньги. И мне платили деньги и говорили еще, что я делаю очень важное дело, и я был очень доволен».

UPD: сообщают, что V-A-C теперь столуется в Apple Podcasts — а значит, этот эпизод (и, вероятно, все будущие) можно послушать там; имейте в виду.

​​выпала наконец возможность послушать разговор Екатерины Шульман, Александра Долинина и Любови Аркус об отношениях Набокова и кино, который я давеча, выходит, рекламировал, и сижу теперь, клацая зубами и безотрывно глядя в одну точку; страшно, невероятно зол. вероятно, когда собеседники с самого начала заявляют о том, что это не совсем их тема, слова эти не следует воспринимать как одно только кокетство — сказать что-то действительно оригинальное (и временами банально корректное, соответствующее ну хотя бы бойдовскому двухтомнику или другим вполне доступным источникам) оказалось для собеседников непосильной задачей. как выясняется, авторский сценарий «Лолиты» абсолютно некинематографичен, и Кубрик был совершенно прав, отринув его. писателю — бог весть почему — нравился «какой-то там фильм про Мариенбад». Дмитрий Набоков — алчный делец, не распознавший в «Алеше» Балабанове великого русского модерниста и по сути, запретивший ему ставить «Камеру обскура». это, положим, не слишком убедительно мотивированные набросы (не великий жанр, но вполне допустимый), — непонятно, почему при подготовке нельзя было лишний раз заглянуть в справочные материалы и проговорить, что права на постановку «Ады» приобрела Columbia Pictures за $500 000 еще на стадии рукописи, «Отчаяние» Фассбиндера (помянутое к исходу первого часа исключительно благодаря модератору) основано на английском автопереводе романа (что важно для финала, отличающегося от русской версии), «Бледный огонь» мечтал поставить Дэвид Кроненберг, а два Христа, между которыми, как разбойник, висел Набоков (известная цитата из интервью) — это да, Борхес, и нет, не Роб-Грийе, а вовсе даже Беккет; to name a few. меня сердят, разумеется, не ошибки и не забывчивость, а торжествующий тон, с которым произносятся довольно сомнительные или вовсе ложные вещи; самая его безапеляционность — не предполагающая, что кто-то вдруг может усомниться в том, что говорят гуру. собственно, это эмоция студента, который в свое время прилежно, не претендуя на решительное расширение исследовательских горизонтов, законспектировал те же статьи и книги, на которые опираются профессора, — а потом пришел на лекцию для первого курса и не верит своим ушам.

всего этого можно было избежать довольно простыми кастинговыми решениями: позвать переводчика сценария «Лолиты» и исследователя набоковской драматургии Андрея Бабикова — разумеется, ни разу не упомянутого ни Шульман, ни Долининым, — и, скажем, Никиту Елисеева, раз главред «Сеанса» считает его главным в мире экспертом по переписке VN и Хичкока; не знаю про зрелищность, но, кажется, в этом было бы больше толка — и, наверное, не пришлось бы в очередной раз слушать о том, что злые феминистки скоро запретят нам читать мемуары Гумберта Гумберта.

в заключение — фрагмент из книги Леса (Лес?) Хардинга «They Knew Marilyn Monroe: Famous Persons in the Life of the Hollywood Icon». я помню, что писатель и актриса были знакомы, но истории про день рождения ММ — не знал.

​​по итогам двух сезонов Mad Men хочется сказать сразу о многом — прежде всего, о потрясающей конвертируемости сериала в реалии последних лет (временами он кажется почти мужефобским — и пусть вас не вводят в заблуждение помпезные ракурсы, с которых периодически снимают главного героя; эта романтическая торжественность — точнее, ее довольно противная основа — разоблачается тут на каждом шагу), — но давайте зафиксируем: линия отношений Бетти Дрейпер (30) и Глена Бишопа (11) — невероятный, уровня великого фильма «Рождение», кринж.

​​13 сектор в «Что? Где? Когда?» всегда лотерея (в том смысле, что складных вопросов там немного, и они часто апеллируют к очень точечной эрудиции), и вот только что команда Сиднева, что называется, опять об Гоголя. на вопрос, какие два продукта вдохновляли автора «Мертвых душ», знатоки, вообразив Италию, сказали «макароны с сыром» — как бы, вероятно, и все мы. телезрительница из Севастополя меж тем загадала «сладости и хлеб» — странный ответ, который путем ретроградного анализа удалось обнаружить на сайте «Пикабу»: посмотрите, как близко стоят эти факты.

​​уже несколько месяцев думаю, есть ли в литературе аналог Снайдер-ката — тайный шедевр, не переживший редактуру; объект заочного поклонения, в существовании которого в какой-то момент перестали верить даже самые преданные фанаты. видимо, тут дело в медиуме: трудно себе представить, чтобы книга подверглась опустошительным, все портящим правкам и — с согласия автора — увидела свет; всякое в жизни бывает (острая, скажем, потребность в деньгах), но все же, все же.

что на самом деле хотелось бы узнать — в каком состоянии редакторы получают рукописи, прежде чем они становятся сдобными бестселлерами, лауреатами крупных премий и вообще обретают знакомую нам форму. в личной беседе порой услышишь откровенное признание о том, что без направляющей руки писатель X — многословное, беспомощное ничтожество, и кажется, что на некоторые — мелькающие в списках главного, лучшего и востребованного — обложки хорошо бы наносить второе имя: хотя бы петитом.

хороший претендент! придумал, кстати, еще один вариант — «Ни дня без строчки»/«Книга прощания» Юрия Олеши; есть также сборка Бориса Ямпольского «Прощание с миром» (это, понятно, что-то в духе Содерберга, перемонтировавшего «Космическую одиссею»)

скриншот вообще про все

​​занятное интервью вышло на этой неделе на «Полке» — и потому, что Михаил Эпштейн один из немногих интеллектуалов, кто воспринимает пандемию почти с энтузиазмом (зумификация как новая электрификация; карантин как шанс возродить домашнюю форму культуры, сделать ее действительно синкретичной; все-таки обычно авторы, к 70-летию которых готовят сборники, смотрят в окно с отвращением: куда, куда ты ушла — «эпоха от Дефо до Сорокина»), и потому, что он довольно точно указывает причину неконкурентоспособности современной российской словесности (она совсем не fit), и потому, что любовно описывая ироническую и романтическую стадии концептуализма, приводит читателя к несколько обескураживающему выводу.

можно долго и изобретательно разоблачать интеллектуальное убожество советской власти, но именно в конфликте, явно и глухо выраженном противоречии с ней родилось то, что обычно относят к бесспорным художественным достижениям XX века; с известной дерзостью можно сказать, что Ерофеев, Соколов и Пригов — такие же, в общем, произведения ненавистного строя, как и их публиковавшиеся миллионными тиражами современники. выходит, жестокий, неповоротливый, тоталитарный режим (впрочем, все сейчас наловчились размышлять о том, что в сплошной колючей проволоке были многочисленные прогалы, — со ссылкой на известный бестселлер «НЛО») породил мощного антагониста; вырастил в себе чужого и в итоге пал его жертвой. разумеется, появление этого двойника-пересмешника не входило в планы архитекторов советского г-верка, но, справедливости ради, стоит задаться вопросом о подлинном соотношении пародии (по всеобщему мнению, «первоклассной») и оригинала («безнадежно провинциального»), о нерасторжимой их, на самом деле, связи.

и, может быть, в какой-то момент придется признать, что либо оппонент был не таким уж убогим (а значит, заслуживает какого-то честного, без ехидной усмешки, исследования), либо антисоветские тексты не так уж блистательны (раз почти всегда требуют сопровождения-«неток» — чтобы было понятно, что, собственно, вышучивают), либо русская культура XX века вообще устроена как-то иначе, и бесполезно описывать ее в рамках привычный дихотомии «варваров» и «мастеров», писателей-опричников и сидевшей по котельням да сторожкам контры.

​​поучаствовал — на птичьих, разумеется, правах — в опросе критиков по поводу перспективных режиссеров и выкатил довольно мейнстримный список из десяти авторов, за которыми интересно следить: 8 из 10 работают на английском, и это, вероятно, больше сообщает о моем кругозоре, чем о состоянии мирового кинематографа. изучив соседние списки — с участниками всяческих независимых смотров, форсу ради помянутыми ветеранами или (в рамках одной изнурительной дискуссии) художественным руководителем «Бабьего Яра», — переживаю разве что из-за С. Крэйга Залера: вот его, действительно, забыл, хотя этими ровно ватными ногами выходил прошлой весной с «Закатать в асфальт». ну а вообще приятно видеть в тройке Брэйди Корбета, например: меня почему-то разозлило в свое время «Детство лидера» (хотя и там были прекрасные места), но «Вокс люкс» — как бы невнятный, не снисходящий до зрителя и будто бы даже небрежный — это прямо веско, и жутко, и здорово.

​​к 80-летию Бродского ожидаемо вышло много всего, и, в общем, совершенно естественно, что в «Литературной газете» чествуют замолчанную либералами русскость автора «Частей речи», а «Радио Свобода» предлагает посмотреть, как отмечали 50-летие поэта в Нью-Йорке; значит, живой, любимый и важный — а не мертвый, скучный и пустой. толковее всего, по-моему, подготовились «Горький», «Полка» и Букмейт. первые поговорили с Эдуардом Кочергиным про Бродского-художника — а следом (тоже юбиляр) выпустили правила жизни Михаила Шолохова. вторые опубликовали эссе Валерия Шубинского о том, как юношеская зачарованность земляком сменилась спокойным уважением, и подкаст про стихотворение «На смерть Жукова» — вызывающе некорпоративный жест, показавший, чем король отличается от свиты. ну а третьи перевели статью Розетт Ламонт о Бродском-преподавателе и обсудили с учеником JB Кристофером Мерриллом, чему американских студентов учил пришлец из России; в том месте, где Меррилл рассказывает, как Бродский заставил их искать упомянутый Милошем полуостров Лабрадор, на память приходит другой педагог-билингва, рисовавший на лекциях вагоны и насекомых, чтобы слушатели лучше понимали «Анну Каренину» и «Превращение».

эту процедуру вычитания хочется довести до конца — и, оставшись наконец с фигурой Бродского-не-поэта, оценить его интеллектуальный габитус. кажется, что целый пласт российской публицистики и культурной критики последних 30 лет можно описать как отчаянную попытку воспроизвести этот голос и сымитировать эту позу — руки в карманах, переброшенный через плечо шарф, насмешливый взгляд из-под очков. чуть-чуть просветительской дидактики, одна-другая спорная мысль, довольно много высокомерных шпилек. и тут мысль вынужденно проделывает круг: Бродского защищали великие, действительно, стихи и — хоть и отрывистое, зато жадное, почти исступленное — самообразование, и вот этого небесного кевлара всегда ускользающе мало. «Набережная неисцелимых», «Меньше единицы» и другие его эссе местами кажутся невыносимыми — но еще страшнее их читатели, которые бесконечно мультиплицируют эту манеру и воспринимают ее как единственный возможный модус высказывания.

наверное, сейчас уровень содержания бродскости в языке несколько упал по сравнению, скажем, с нулевыми, и дело тут явно не в расширении иконостаса, а в очередной (и неокончательной, конечно) кластеризации «читателей стихов», если традиционалистски понимать под этим словом продукцию «Нового издательства», «НЛО», «Издательства Ивана Лимбаха» и «Арго-риска». и не то чтобы этаким антидотом стал Лимонов, но когда еще вспоминать его знаменитый текст про «великого американского поэта», написавшего вместо нормального блерба, что Эдичка — это новая инкарнация Свидригайлова.

​​как читатель Стерна и Руссо стал великим писателем, головокружительная по обыкновению проза Андрея Левкина, мемы Пушкина и власть лукавых цифр — сериал про рекламу и немецкий футбол претендует на все свободное от хлопот от время, но книжки, конечно, остаются великой страстью — и большой забавой; выбрал восемь прытких — до 220 страниц длиною.

кроме шуток: вы так доиграетесь скоро — цитируя по каждому, натурально, поводу (это пост про Столбуна и советский new age) калифорнийского профессора Алексея Владимировича Юрчака. когда про победу над фашизмом рассказывает Тимати, Олегу Кашину хочется зигануть; еще чуть-чуть, и вместо «Это было навсегда...» молодые гуманитарии засядут за Карла Шмитта — не иронически, а вполне серьезно.