​​к 80-летию Бродского ожидаемо вышло много всего, и, в общем, совершенно естественно, что в «Литературной газете» чествуют замолчанную либералами русскость автора «Частей речи», а «Радио Свобода» предлагает посмотреть, как отмечали 50-летие поэта в Нью-Йорке; значит, живой, любимый и важный — а не мертвый, скучный и пустой. толковее всего, по-моему, подготовились «Горький», «Полка» и Букмейт. первые поговорили с Эдуардом Кочергиным про Бродского-художника — а следом (тоже юбиляр) выпустили правила жизни Михаила Шолохова. вторые опубликовали эссе Валерия Шубинского о том, как юношеская зачарованность земляком сменилась спокойным уважением, и подкаст про стихотворение «На смерть Жукова» — вызывающе некорпоративный жест, показавший, чем король отличается от свиты. ну а третьи перевели статью Розетт Ламонт о Бродском-преподавателе и обсудили с учеником JB Кристофером Мерриллом, чему американских студентов учил пришлец из России; в том месте, где Меррилл рассказывает, как Бродский заставил их искать упомянутый Милошем полуостров Лабрадор, на память приходит другой педагог-билингва, рисовавший на лекциях вагоны и насекомых, чтобы слушатели лучше понимали «Анну Каренину» и «Превращение».

эту процедуру вычитания хочется довести до конца — и, оставшись наконец с фигурой Бродского-не-поэта, оценить его интеллектуальный габитус. кажется, что целый пласт российской публицистики и культурной критики последних 30 лет можно описать как отчаянную попытку воспроизвести этот голос и сымитировать эту позу — руки в карманах, переброшенный через плечо шарф, насмешливый взгляд из-под очков. чуть-чуть просветительской дидактики, одна-другая спорная мысль, довольно много высокомерных шпилек. и тут мысль вынужденно проделывает круг: Бродского защищали великие, действительно, стихи и — хоть и отрывистое, зато жадное, почти исступленное — самообразование, и вот этого небесного кевлара всегда ускользающе мало. «Набережная неисцелимых», «Меньше единицы» и другие его эссе местами кажутся невыносимыми — но еще страшнее их читатели, которые бесконечно мультиплицируют эту манеру и воспринимают ее как единственный возможный модус высказывания.

наверное, сейчас уровень содержания бродскости в языке несколько упал по сравнению, скажем, с нулевыми, и дело тут явно не в расширении иконостаса, а в очередной (и неокончательной, конечно) кластеризации «читателей стихов», если традиционалистски понимать под этим словом продукцию «Нового издательства», «НЛО», «Издательства Ивана Лимбаха» и «Арго-риска». и не то чтобы этаким антидотом стал Лимонов, но когда еще вспоминать его знаменитый текст про «великого американского поэта», написавшего вместо нормального блерба, что Эдичка — это новая инкарнация Свидригайлова.

​​как читатель Стерна и Руссо стал великим писателем, головокружительная по обыкновению проза Андрея Левкина, мемы Пушкина и власть лукавых цифр — сериал про рекламу и немецкий футбол претендует на все свободное от хлопот от время, но книжки, конечно, остаются великой страстью — и большой забавой; выбрал восемь прытких — до 220 страниц длиною.

кроме шуток: вы так доиграетесь скоро — цитируя по каждому, натурально, поводу (это пост про Столбуна и советский new age) калифорнийского профессора Алексея Владимировича Юрчака. когда про победу над фашизмом рассказывает Тимати, Олегу Кашину хочется зигануть; еще чуть-чуть, и вместо «Это было навсегда...» молодые гуманитарии засядут за Карла Шмитта — не иронически, а вполне серьезно.

разговор Мэри Чивер с мужем

​​на Beat Film Festival в этом году покажут фильм, рассчитанный как будто на меня лично, — The Capote Tapes, в котором самый нежный голос американской литературы (ощутимо диссонирующий с визгливой дикцией самого писателя, так точно переданной покойным Сеймуром Хоффманом) переходит на предсмертный хрип. всему виной «Услышанные молитвы» — роман-а-клеф, в котором автор издевательски вывел свое блистательное окружение, всех этих утонченных богинь-лебедей, не простивших Капоте его злой внимательности — собственно, безостановочной работы писательского аппарата, который, выходит, не выключался даже в самые разгульные мгновения. книжку, как мы помним, выпустили на русском в прошлом году (почти одновременно с денис-захаровским кви-про-кво) — надеемся, что при обсуждении (в каких бы пространствах оно ни состоялось) не забудут замечательный этот текст: живейшее напоминание о том, что художественная литература — просто-буквы-на-бумаге — может насмерть ссорить.

​​безотносительно всего решил зачем-то включить фрирзовскую «Королеву», с которой, видимо, и начались доверительные отношения автора «Короны» Питера Моргана с Виндзорами, и что-то с первых самых кадров вытекли глаза. ну правда, физически тяжело это смотреть — в первую очередь, в сравнении как раз с The Crown: и Миррен на фоне Колман и Фой совсем неживая, и картинка, как принято было говорить до появления Netflix, отчаянно телевизионная (непонятно, что это слово значит сейчас); за 10 минут, что я продержался, сносным показался только Майкл Шин в роли Тони Блэра, — чует мое сердце, если сохранится к середине десятилетия в том же примерно виде, придется ему в четвертый (были еще фильмы «Сделка» и The Special Relationship) раз играть премьера-американофила.

​​запускать печатное медиа

запускать печатное медиа в разгар пандемии

запускать печатное медиа в разгар пандемии, которое можно читать, только как буржуа с советских карикатур — встать, широко развести руки, проглядывать столбец за столбцом, одобрительно выпуская сигарный дым (Кушнарева, Соболев, Морозов) или супясь (Филиппов-Чехов, Жучкова, Мартынов)

ко мне прибыл оригинал Logos Review of Books, и жест, который поначалу выглядел вызывающе архаичным, теперь кажется катастрофически ахроничным. c 1917 по 1991 год газета не выходила по не зависящим от редакции обстоятельствам. время — это плоский круг. эксперимент продолжается

​​смешнее QAnon, горячей адренохрома: независимый исследователь Алексей Конаков, занимающийся биографией и текстами Евгения Харитонова (результат этих продолжительных изысканий мы — обещает, вероятно, будущий издатель — увидим уже осенью) предполагает, что Волк из «Ну, погоди!» мог быть срисован не с Высоцкого, а с куда более маргинальной фигуры:

«В свете харитоновской репутации все сюжеты «Ну, погоди!» оказываются движимы не силой голода, но силой похоти — это истории о попытках гомосексуального «съема» юного Зайца опытным Волком, мультипликационные версии «Духовки», «Один такой, другой другой» и «Жизнеспособного младенца». (Ситуация абсолютно харитоновская: незаконный маргинал, исчадие полусвета бродит по московским улицам, стройкам и подворотням, страстно разыскивая очередного Сережу или Алешу.)»

когда уже наконец «Лето с А.Г. Дугиным»

God I miss the golden age of television

​​с родного уже Мэдисон-авеню, охваченного в пятом сезоне расовыми мятежами (угрюмая неразрешимость или, будем оптимистами, неразрешенность болезненных конфликтов современной Америки описана Вайнером с большим мастерством: «Пегги — сумка — Дон», если привести один исчерпывающий пример), перемещаемся в Гризмет: написал немного про джанк-фуд-обаяние «Убивая Еву», в котором просвечивает западное отношение к России — сильно отличающееся от типичного op-ed NYT.

Осбрех, Ги де Монпарнас, Иван Шипоградов — литературное остроумие, конечно, безнадежно меркнет в сравнении с действительно оксюморонной реальностью. интересно, как Шолохов-Синявский относился к «Пхенцу» и знаменитой речи автора «Тихого Дона» на XXIII съезде КПСС, кому сочувствовал — или занял компромиссную (все-таки дефис) позицию.

​​«Горький недавно говорил Николаю Эрдману о Толстом: "Вы думаете, ему легко давалась его корявость? Он очень хорошо умел писать. Он по девять раз перемарывал — и на десятый получалось наконец коряво"».

завтра в 19:00 Юрий Сапрыкин будет обсуждать с участниками своего книжного клуба эго-бестселлер Уилла Сторра «Селфи», а я — не ведая о параллели — согласился в то же время расспросить Андрея Зорина о Толстом-стилисте: хочется все-таки понять, почему эти его предложения так на нас действуют — и почему писателя с репутацией пророка, ультимативно описывающего человеческую природу, обожали поборники искусства-ни-для-чего: Набоков и Бунин, to name a few. зарегистрироваться можно тут.

​​тем, кому: запись нашего сегодняшнего разговора с АЗ, из которого можно узнать, почему Толстым интересовались русские формалисты, чему у него могут поучиться современные писатели и что Зорин, похоже, работает над новой книгой про графа — теперь уже не про «жизнь», а про «творчество».

секретное камео в четвертой «Матрице» поражает воображение

серьезно если — очень горько, что автор, лучше многих сегодня обращающийся со словами (от осеннего романа, впрочем, заранее страшно; еще вспомним плохой мем про Мартина Лутера Кинга как пример центристского юмора), обладает таким специфическим визуальным вкусом — уж не знаю, уместно ли здесь это понятие.

безо всяких, понятно, назидательных параллелей — просто в качестве риторического упражнения: представьте, чтобы Михаил Гронас (да что там — Игорь Караулов хотя бы) написал такую книжку про «Мюнхенскую речь»

​​скромная, полтора часа быстрым шагом, «Ритм-секция» Рид Морано не получит и десятой доли той славы, которая свалилась на Extraction, но вы, пожалуйста, знайте, что это довольно приличный и, главное, человеческих размеров боевик постбоинговской, скажем так, эпохи. зло — идеальным воплощением которого в наши дни стал взорванный гражданский самолет, — безнадежно распылено в пространстве и не желает сходиться в одной какой-то точке; виноваты сразу все, и уповать остается на частную, без надежды на публичное извинения, вендетту; впрочем, о том, что поджидает мстителя на этом пути, тут тоже выразительно сказано — фильм (и легшая в его основу книга) вполне мог бы называться Collateral, если бы Майкл Манн не забронировал это слово 15 лет назад. ну и есть ощущение, что все это совсем не работало бы без борновского монтажа, тряскости, резкости, свидетельствующих о том, что на тропу войны вышла не машина для убийства, а новичок, только-только разучившая боевые приемы, и эта местами не слишком убедительно (бордель, наркотики) выписанная роль очень удачно сидит на Блейк Лайвли.

что отдельно привлекает внимание современного зрителя, натренированного различать токсичность и обесценивание, — серия эпизодов о превращении затравленной, дичающейся людей (и, в особенности, мужчин) девушки в экшн-героиню. жестокий ментор, который ни во что не ставит свою подопечную, твердит, что она никогда не добьется успеха, придумывает разнообразные изнурительные упражнения (переплыть ледяное озеро, например) и тем самым помогает ей преодолеть границы своего тела и разума, — есть ощущение, что этот классический троп развлекательного кино доживает последние годы. горевать о конце богатой традиции «величие через унижение» или приветствовать обновление драматургических приемов — выбор, естественно, частный, но не говорите потом, что вас не предупреждали.

что получится, если открыть роман «Поправки» и попробовать найти в нем слово «конституция»? любопытствующий читатель попадет на диалог Альфреда с какашкой — самое слабое место этого очень хорошего в остальном романа; еще одно — уже литературное — свидетельство о том, что этим двум словам катастрофически вместе не везет:

«Старая пожелтевшая бумажонка! Дерьмо крысиное, конституция-декларация, какое мне дело! Тугозадые вроде тебя так и норовили каждое мое слово на хрен исправить, с тех пор как я вот такусенькой была. И ты, и страдающие запором педагоги-фашисты, и нацистские копы! По мне, так хоть на туалетной бумаге свою декларацию печатайте, мать ее так! Сказано: свободная страна, я тут в большинстве, а ты, приятель, в меньшинстве. Так что хрен тебе!»

​​как известно, день, когда главный книжный концерн не пытается эксплуатировать в своих целях любой мало-мальски значимый повод (в данном случае — цифровой релиз крохотного, изрешеченного всеми хоррора с Маккензи Дэвис), прожит зря, но есть границы и у моего терпения.

Повесть Генри Джеймса «Поворот винта» рассказывает о начале 1990-х – именно она легла в основу фильма «Няня» режиссера Флории Сиджизмонди, который стартовал в России в апреле., — сообщает пресс-релиз АСТ.

нет, не везет здесь американо-английскому (sic) протомодернисту; видимо, выход «Женского портрета» в «Литературных памятниках» в 1981-м — высшая точка его признания в России; никому тут не нужен «писатель для некурящих», и эта волшебная ряска, эта словесная топь.

идея для SMM-отдела «Издательства Ивана Лимбаха» — вот как нужно продавать «Перевести Данте» Ольги Седаковой

​​сообщают, что в издательстве «Симпозиум» произошла форменная манарага — сгорел склад, и, стало быть, многие наши любимые книжки исчезли в пламени или приобрели нетоварный вид. тем насущнее сейчас заказать умопомрачительную работу Дональда Бартона Джонсона про набоковские лабиринты, сборник рецензий Самуила Лурье, классические труды Жака Ле Гоффа, романы Эмиля Ажара или «Александрийский квартет» — раз сама Александрия закрыта на глухой замок.