зрители Mad Men, должно быть, обратили внимание на одну странную особенность главного героя: на протяжении нескольких сезонов Дон почти не ест. случаются, понятно, все более редкие ужины с партнерами, были знаменитые ночные посиделки с Пегги, еще кое-что по мелочи, но вообще на постоянные вопросы жен, коллег, любовниц он неизменно отвечает «не голоден» — очевидное расстройство пищевого поведения, не имеющее ничего общего с пресыщенностью; скорее наоборот.
в начале седьмого сезона ДД находится в нижней точке за весь сериал — безработный, сидящий перед телевизором, дрожащий на балконе, — но как не испытать облегчения, наблюдая, как Дрейпер впивается сначала в пастрами (сцена в Калифорнии), а потом в хот-дог (Нью-Йорк): все-таки не вампир.
в начале седьмого сезона ДД находится в нижней точке за весь сериал — безработный, сидящий перед телевизором, дрожащий на балконе, — но как не испытать облегчения, наблюдая, как Дрейпер впивается сначала в пастрами (сцена в Калифорнии), а потом в хот-дог (Нью-Йорк): все-таки не вампир.
чтд не чтд, но историей про Пелевина и клофелинщиц Андрей Лошак угощал публику еще в начале десятых — аналогичный фрагмент обнаружился в книге Сергея Полотовского и Романа Козака «Пелевин и поколение пустоты». есть там и еще один дивный момент, который не попал в интервью c Дудем:
«А потом однажды через несколько месяцев Пелевин позвонил мне на домашний и рассказал странный анекдот. Что ему написал человек из Белоруссии, которого звали ровно так же, как героя «Дня бульдозериста», и с которым в жизни произошло что-то похожее».
«А потом однажды через несколько месяцев Пелевин позвонил мне на домашний и рассказал странный анекдот. Что ему написал человек из Белоруссии, которого звали ровно так же, как героя «Дня бульдозериста», и с которым в жизни произошло что-то похожее».
Дон читает Филипа Рота, Пегги катается на роликах, Салли со злостью смотрит, как отец дает прикурить ее товарке, — это, положим, общие места, не такие уж и тайные точки растянувшегося на семь сезонов телеромана. при пересмотре глаз цепляется за менее очевидные сцены, имеющие отношения не столько к геометрии этого удивительного сериала, сколько к его психологии. так и получается, что Пегги и Пит — своего рода взрослые дети Дона, борющиеся за внимание пренебрегающего ими отца (и квазиинцестуальнй мотив их отношений только подчеркивает сходство этих героев). что при всем видимом равнодушии к феминизму самой эмансипированной героиней оказывается Джоан, которая освобождается через работу: наконец-то на себя. что душа Mad Men, наверное, все-таки Роджер, единственный, пожалуйста, герой, который одинаково привольно чувствует себя в постели с хиппи и за столом с ровесниками своего отца; персонаж, которому, казалось, была уготована служебная сугубо роль (комическая разрядка, нежное прикосновение консервативных предрассудков) и который буквально рос на наших глазах, год за годом приобретая в объеме и драме. что в известном смысле финал сериала — веское слово а защиты групповой психотерапии: безыскусный монолог Леонарда, еще не знающего слова «вординг», «итеративный» и совсем не контролирующего нарратив, приводит к взрыву эмпатии — не первому, но особенно трогательному. да, серия Person to Person — типичный bittersweet-финал, еще одна перезагрузка, никому не обещающая ни покоя, ни воли, но и пять лет спустя кажется, что это исключительно точная, лукавая, сентиментальная и трезвая концовка.
обзавелся долгожданным дорстоппером и прошу винить во всем сайт «Полка», окончательно легитимизировавший
— «начало постмодерна», подкаст — этого интеллектуального баламута. шутки если в сторону — интересно прочитать книгу, поддерживающую эстетическую репутацию автора афоризма «англичане остроумные люди», создателя многоэтажных конспирологических конструкций и духовного лидера нового русского национализма — той его, по крайней мере, части, что любит поднять на свет биографию очередного «праздничного человека»; есть же такой риторический трюк: не нравится, что ДЕГ говорит про новиопов, евреев или Ильфа с Петровым, — прочитайте «Тупик», двойное приношение Розанову и Набокову. почитаем — хотя чтобы одолеть (не говорю — пройти во все стороны с лупой) две тысячи страниц этого обморочного текста, явно потребуется вторая волна.
— «начало постмодерна», подкаст — этого интеллектуального баламута. шутки если в сторону — интересно прочитать книгу, поддерживающую эстетическую репутацию автора афоризма «англичане остроумные люди», создателя многоэтажных конспирологических конструкций и духовного лидера нового русского национализма — той его, по крайней мере, части, что любит поднять на свет биографию очередного «праздничного человека»; есть же такой риторический трюк: не нравится, что ДЕГ говорит про новиопов, евреев или Ильфа с Петровым, — прочитайте «Тупик», двойное приношение Розанову и Набокову. почитаем — хотя чтобы одолеть (не говорю — пройти во все стороны с лупой) две тысячи страниц этого обморочного текста, явно потребуется вторая волна.
вышел новый — первый после смерти Олега Коростелева — номер «Литературного факта»: значительный блок про Бунина (включая работу Евгения Пономарева, крайне результативно изучающего записные книжки «Князя»), неизвестный мне сюжет о попытке ревности Надежды Тэффи к Михаилу Зощенко (через посредство Георгия Адамовича), свежий Р.Д. Тименчик и — время назвать хедлайнера — пять глав «Ады, или Отрады» в переводе, с предисловием и комментариями Андрея Бабикова. пророчество Нины Берберовой («Тут нельзя упускать из виду «Аду», потому что (как я считаю) в «Аде» нанесен русскому реалистическому (да и не только русскому) роману coup de grâce. Возвращения к нему не может быть — по крайней мере сто лет»), к сожалению, не сбылось, но ощущение предельности, натяжения всех струн, на которых несколько веков бренчала европейская и американская словесность, в этой книге, конечно, чувствуется; неземная во всех смыслах проза.
чтобы принять «Палм-Спрингс» за новую надежду, увидеть в этой полуторачасовой картине шанс на возрождение ромкома, нужно, вероятно, самолично оказаться во временной петле — и, обнаружив ничтожные изменения в ландшафте, ликующе воздеть руки к небу: сегодня мы проснулись в другой стране. при этом, набрав издевательское «как это часто бывает с полнометражными проектами Энди Сэмберга, кажется, что вся эта коллизия уместнее бы смотрелась в Quibi-формате», — понимаешь, что это, по сути, первая его большая, безоговорочно главная роль в кино. при этом Кристин Милиоти выглядит моложе и свежее, чем в «Как я встретил вашу маму»; выглядит как дебютантка. при этом — и будь проклят семантический ореол жанра, — ближе к концу ты, сам того не замечая, как-то смиряешься с этим не очень смешным и не таким уж изобретательным фильмом — как смиряешься с жизнью, состоящей из вереницы похожих дней. узнаешь себя, в общем, в герое Дж. К. Симмонса, умиротворенно наблюдающего, как дочь поливает кучу — вчера, сегодня, до скончания времен.
понятно, что это техническая ошибка, отсутствие реакции неповоротливого онлайн-ритейлера на стремительно (в данном случае — вполне предсказуемо) меняющийся мир, но хочется запечатлеть этот момент: на 27 июля 2020 года помпезный артбук «Секреты «Довода», обещающий раскрыть секреты нового фильма самого многозначительного режиссера современности, должен выйти 12 августа — за две недели до мировой премьеры самой картины.
в субботу открывается очередной Beat Film Festival, который в этом году будет вести сиамскую жизнь — раскинется, то есть, одновременно онлайн и офлайн. автора этого канала рекрутировали вести разговор Анны Наринской и Максима Семеляка после показа «Говорит Трумен Капоте»: вспомним, разумеется, подкосившую любимого писателя книгу, невидимые свету слезы и феномен романа-а-клеф — если, конечно, зрители не захрапят на фразе «Алмазный мой венец»; приходите повидаться. пару абзацев о самом фильме — и «Книготорговцах», после которых ноги сами несут в какую-нибудь отважную независимую лавку, — тут.
свежий ПВО — 27 августа. четыре короткие мысли, которые пришли в голову:
1) название для позднего Пелевина кажется непривычно, аскетично коротким. в действительности, у него встречаются и односложные («Смотритель»), и даже однобуквенные (t) заглавия, но экономность (прилагательное + существительное; такого давно не было — похоже, со времен «Желтой стрелы») все равно обращает на себя внимание.
2) визуальное решение обложки чем-то напоминает Empire V (видимо, из-за женского рта). предвосхищая очевидный вопрос — видали и хуже.
3) выведенный на обложке Elagabalus — с одной стороны, солнечное божество, которые ассоциируется с деньгами; с другой — римский император Гелиогабал (на ум, помимо прочего, приходит строчка Оксимирона с гомофобными коннотациями; в следующем году ему играть как раз в Empire V). собственно, все это работает на генеральную идею, которую мы стараемся развивать в последних текстах про Пелевина: главная тема этого неровного писателя — приключения, чтобы не сказать пресуществление капитала, тайная история золота («Золотой жук»), нефти («Македонская критика французской мысли») и других драгоценных субстанций. судя по всему, автор не отступает от нее и в этот — холостой — год. больше про выражение Sanct deo soli Elagabal можно прочитать на одном нумизматическом ресурсе.
4) по запросу Sol Invictus первой выводится песня одноименной группы, которая называется Against the Modern World — с весьма примечательным текстом. позволю себе выделить потенциальные кодовые слова, которые, возможно, сообщают что-то о сюжете романа.
So this is the West, a land we're meant to defend
Of happy slaves, who will babble to the end
Beneath the towers, where financiers roost
But above them the sun
That sings out an ancient truth
Against the modern world
On a hill that leads down to the sea
The last battalions of those who wait to see
The northern lights and the midnight sun
They await their sunrise
That they know will surely come
Against the modern world
1) название для позднего Пелевина кажется непривычно, аскетично коротким. в действительности, у него встречаются и односложные («Смотритель»), и даже однобуквенные (t) заглавия, но экономность (прилагательное + существительное; такого давно не было — похоже, со времен «Желтой стрелы») все равно обращает на себя внимание.
2) визуальное решение обложки чем-то напоминает Empire V (видимо, из-за женского рта). предвосхищая очевидный вопрос — видали и хуже.
3) выведенный на обложке Elagabalus — с одной стороны, солнечное божество, которые ассоциируется с деньгами; с другой — римский император Гелиогабал (на ум, помимо прочего, приходит строчка Оксимирона с гомофобными коннотациями; в следующем году ему играть как раз в Empire V). собственно, все это работает на генеральную идею, которую мы стараемся развивать в последних текстах про Пелевина: главная тема этого неровного писателя — приключения, чтобы не сказать пресуществление капитала, тайная история золота («Золотой жук»), нефти («Македонская критика французской мысли») и других драгоценных субстанций. судя по всему, автор не отступает от нее и в этот — холостой — год. больше про выражение Sanct deo soli Elagabal можно прочитать на одном нумизматическом ресурсе.
4) по запросу Sol Invictus первой выводится песня одноименной группы, которая называется Against the Modern World — с весьма примечательным текстом. позволю себе выделить потенциальные кодовые слова, которые, возможно, сообщают что-то о сюжете романа.
So this is the West, a land we're meant to defend
Of happy slaves, who will babble to the end
Beneath the towers, where financiers roost
But above them the sun
That sings out an ancient truth
Against the modern world
On a hill that leads down to the sea
The last battalions of those who wait to see
The northern lights and the midnight sun
They await their sunrise
That they know will surely come
Against the modern world
с оторопью наблюдаю за горячечной реакцией знакомых на открытие пространства «Листва» при издательстве «Черная сотня», выпускающего такую острую, возмутительную литературу, как «Русский комикс 1935-1945. Королевство Югославия» или «Кодекс части русского офицера»; чистая, в общем, ролевка, отчаянная попытка переиграть отечественную историю — но с надломом, с болезненной этой розановщиной. мы привыкли, что русский национализм склонен к экспансии, что его деятели собирают деньги на танк, но никогда еще на моей памяти цель местных правых не выглядела так пресно, так жалостливо: «русское убежище» на 50 человек с черносотенным сидром; уже дрожим.
короче говоря, призываю всех «добрых русских людей» презреть фон и заниматься обычной своей рутиной — продолжить конспектировать «Магический марксизм» и «Бредовую работу» или (должно же быть в жизни утешенье) добраться наконец до барнсовского «Портрет мужчины в красном».
короче говоря, призываю всех «добрых русских людей» презреть фон и заниматься обычной своей рутиной — продолжить конспектировать «Магический марксизм» и «Бредовую работу» или (должно же быть в жизни утешенье) добраться наконец до барнсовского «Портрет мужчины в красном».
Игорь Гулин, как всегда, кругом прав: Юрий Одарченко — прекрасный репей русской поэзии; нарочно букет рвать не будешь, но если прицепится — а он, конечно, прицепится, — так и будешь носить на отвороте брюк.
Виктор Пелевин «Непобедимое солнце», 27 августа, 350 страниц
Владимир Сорокин «Русские народные пословицы и поговорки», 27 августа, 352 страницы
во-первых, зачем вы (опять) это делаете. во-вторых, книге «Сравнительные жизнеописания», очевидно, требуется апдейт — как два писателя без биографии околдовали сразу несколько поколений русских читателей.
Владимир Сорокин «Русские народные пословицы и поговорки», 27 августа, 352 страницы
во-первых, зачем вы (опять) это делаете. во-вторых, книге «Сравнительные жизнеописания», очевидно, требуется апдейт — как два писателя без биографии околдовали сразу несколько поколений русских читателей.
«Ништяк, браток» — название, одолженное Александром Горбачевым у Михаила Круга, — оказался не столько фильмом о взаимоотношениях художника и его произведения (точнее, об утрате контроля первого над вторым: тут, прямо скажем, каких-то колоссальных открытий сделать не удалось; впрочем, ниже), сколько жестким высказыванием об устройстве современной культуры, довольно пугающем сочетании анонимности (каковую мы одно время полагали главным достоинством интернета) и троллинга (который есть во многом естественная, но совсем не безупречная реакция на окружающий мир) — а также расчетливом цинизме людей, которые умело оперируют обеими стихиями, решая тактические задачи своих работодателей. но тот, кто ждет сейчас лозунга vote Biden или чего-то в мичико-какутаниевском духе (договорившейся в своей «Смерти правды» до того, что во всем виноваты проклятые постмодернисты), будет разочарован: катастрофическая эта ситуация — не заговор людей, прозванных neet (глумиться в интернете одно, а вот чтобы прийти на избирательный участок; есть тут некоторые сомнения), но фантастическое равнодушие прогрессивной партии к миллионам людей, которые ощущают себя проигравшими — по выдуманным или реальным причинам. другое странное обстоятельство — сторона, которая очень гордилась своей технологичностью, умением обращаться к цифровому миру, оказалась жертвой злого мема и фейсбучных алгоритмов — словно и не было кампании Обамы 2008 года.
еще три мнемонические зарубки по мотивам увиденного:
(1) радикализация Пепе, прервращение печальной жабы в сообщника ИГИЛа — если следовать хронологии фильма — прямое следствие того, что любимый мем захватил нормальный, лопающий от самодовольства инста-мир. означает ли это, что не выложи Пепе условная Кардашьян, у него был бы шанс уцелеть, не начать зиговать, наблюдая, как дымятся башни-близнецы? что должно быть в исходном меме, чтобы из локальной забавы стать всеобщим достоянием? и так ли — цитируя Пепперштейна — невинна свастика? ответы на эти вопросы в фильме то ли бледно намечены, то ли отсутствуют вовсе, но, кажется, они тут самые важные.
(2) Мэтт Фьюри — автор оригинального персонажа, действующего лица инди-комикса. кто-то — чьего имени мы, вероятно, никогда не узнаем — доработал оригинал, превратил символ одиночества и тоски в гадкое, с пальцем на подбородке, существо — так, что теперь про него говорят по телевизору. делает ли это анонима большим — и бóльшим, чем Фьюри — художником?
(3) Фьюри нарисовал Пепе, работая в комнатушке без окон, заваленной всяким гиковским барахлом — ведя жизнь типичного neet (и своего героя). Фьюри в фильме — образцовый, в общем, «норми»: партнерша, дочь, красивые поездки на велосипеде, «приходите на мой TED Talk». в известном смысле мы имеем дело с двойным отчуждением: не только нацисты забрали себе Пепе, но и сам автор решительно изменил образ жизни и как бы отрекся от своего создания, перестал чувствовать с ним такую буквальную, feel your pain, связь. так Пепе-штрих отомстил своему творцу — состоявшемуся, в общем, художнику, который забыл («забыл»), что бывает иначе.
еще три мнемонические зарубки по мотивам увиденного:
(1) радикализация Пепе, прервращение печальной жабы в сообщника ИГИЛа — если следовать хронологии фильма — прямое следствие того, что любимый мем захватил нормальный, лопающий от самодовольства инста-мир. означает ли это, что не выложи Пепе условная Кардашьян, у него был бы шанс уцелеть, не начать зиговать, наблюдая, как дымятся башни-близнецы? что должно быть в исходном меме, чтобы из локальной забавы стать всеобщим достоянием? и так ли — цитируя Пепперштейна — невинна свастика? ответы на эти вопросы в фильме то ли бледно намечены, то ли отсутствуют вовсе, но, кажется, они тут самые важные.
(2) Мэтт Фьюри — автор оригинального персонажа, действующего лица инди-комикса. кто-то — чьего имени мы, вероятно, никогда не узнаем — доработал оригинал, превратил символ одиночества и тоски в гадкое, с пальцем на подбородке, существо — так, что теперь про него говорят по телевизору. делает ли это анонима большим — и бóльшим, чем Фьюри — художником?
(3) Фьюри нарисовал Пепе, работая в комнатушке без окон, заваленной всяким гиковским барахлом — ведя жизнь типичного neet (и своего героя). Фьюри в фильме — образцовый, в общем, «норми»: партнерша, дочь, красивые поездки на велосипеде, «приходите на мой TED Talk». в известном смысле мы имеем дело с двойным отчуждением: не только нацисты забрали себе Пепе, но и сам автор решительно изменил образ жизни и как бы отрекся от своего создания, перестал чувствовать с ним такую буквальную, feel your pain, связь. так Пепе-штрих отомстил своему творцу — состоявшемуся, в общем, художнику, который забыл («забыл»), что бывает иначе.
если Mad Men, кроме всего прочего, — пример честного разговора о том, как занятые в креативных индустриях мужчины пытались удержать за собой лидерские позиции, год за годом теряя связь с реальностью, то «Сопрано» из 2020 года (в каком-то смысле сериал-предшественник ММ, обкатавший многие его приемы) — находка для всех, кого интересует психоаналитический поворот в поп-культуре, депрессия как повествовательный прием, представление о человеческом сознании как о наборе инцидентов-триггеров — и странном, плохо проницаемом облаке слов и снов, которое их окутывает; не просто хай-концепт про бандита, который, играя желваками, вспоминает, как мать угрожала выколоть ему глаза вилкой, а папа на его глазах отмутузил бедолагу, но прекрасная, изящная мета-история, в которой каждый практически персонаж может найти себе прототипа из гангстерского канона, и только главный герой, 45-летний сердитый мужик, оказывается как бы недопредставлен внутри богатой этой традиции, равен себе одному — уникально-универсальный тип, с которым невозможно (да, в общем, и не нужно) всерьез ассоциироваться и которого при этом трудно совсем уж не понять.