​​набоковедческая Primavera пройдет в этом году онлайн, но лайнап вполне боевой: Стивен Блэквелл расскажет о деревьях у русского Набокова, Вера Полищук сопоставит «Изобретение Вальса» и «Гиперболоид инженера Гарина» (давно пора), а Брайан Бойд (на фото) даст открытое интервью — в «Симпозиуме» наконец выйдет перевод его Stalking Nabokov (а хорошо бы взяться и за On the Origin of Stories — такой очевидный дабл-фичер к «Внутреннему рассказчику» Уилла Сторра). когда все это смотреть, не очень понятно (фестиваль начинается в следующий вторник в 19:00, далее программа вполне себе дневная), но будем считать, что интернет запомнит все. отдельно отмечу, что набоковский дом-музей, похоже, никак в этой затее не участвует — что многое говорит в последствиях прошлогодних кадровых перестановок в Петербурге; в общем, кому скунскамера, а кому «Фула Сирина как интертекстуальный стержень романов, написанных Набоковым по-английски».

в последнее время много приходится думать об искусстве коротких описаний — сочинении лапидарных формулировок, поиску геометрически безупречных определений, созданию лукавых аннотаций, деликатных, но недвусмысленных аргументов, которые смогли бы подчинить себе человеческие саккады. многому можно научиться у западных коллег, да и в России умели некогда припечатать — в аналоговую, главным образом, эру. мало что, однако, может сравниться со сборником Мопассана «Милый друг и эротические рассказы», опубликованном в ростовском издательстве «Мапрекон» в 1992-м: где, на каком Netflix и Pornhub вы найдете эти многоточия, оплачивающие героев, эти толстовские обобщения — осознающие свою несправедливость и прячущиеся за невинным «порой».

надеюсь, в книге будет также разъяснено, что такое А.В. Марков — на должном академическом уровне.

«Водоворот» х Мария Степанова. ждем серию «Чик», в которой героиня Варвары Шмыковой читает Романа Шмаракова.

​​«Да, Набоков сформировал моё сознание — но и другие авторы тоже, и я пытался сохранить независимость. Сейчас я пишу биографию философа Карла Поппера — и это гораздо труднее, чем работа над Набоковым. Я глубоко интересовался Поппером, ещё когда писал свою диссертацию и биографию Набокова. В интеллектуальном смысле Поппер был в каком-то смысле противоположностью Набокову: оба любили свободу и бесконечные новые открытия, но один любил слова и почти не уделял времени идеям, другой — наоборот; один глубоко размышлял о смерти и бессмертии, другой писал: «Мне следует меньше думать о Вселенной, которая делает из меня несокрушимый предмет мебели». Моя преданность им обоим не позволила мне стать рабом одного из них».

благодаря «Полке» удалось свести знакомство с Брайаном Бойдом — создателем классической биографии Набокова, которой и 30 лет спустя приходится приводить в чувство вошедших в раж разоблачителей (киваю, в первую очередь, на книгу Сары Вайнман про жестокого писателя, кучеряво закрасившего реальную трагедию презренным фикшном). BB оказался в высшей степени учтивым, добросердечным и (великая роскошь) самоироничным собеседником, который не воспринимает существование других исследователей как покушение на свой символический капитал; очень надеюсь, что это его человеческое тепло и душевную щедрость удалось передать в переводе, сотрудниками-соавторами которого стали Варя, Юрий, Лев, сам Брайан, — за что я им бесконечно благодарен.

два буквально момента, на которых хотелось бы остановить внимание. Бойд довольно осторожно отвечает на вопрос про уязвимость «Лолиты» в свете культурной революции, различая авторские (безупречно, нестерпимо моралистические) интенции и гумбертовский гипноз; понятная, предсказуемая даже линия защиты. я бы отважился развить эту мысль — и отметить, что по здравому рассуждению Набоков очень ценен именно в этой социополитической ситуации; его бы на место сброшенных памятников. если условиться на том, что главный смысл происходящих сегодня событий — это радикальное требование посмотреть на мир чьими-то другими глазами, то сама структура поздних набоковских текстов, в котором всегда можно выделить гегемона-рассказчика (В., Гумберт, Кинбот, Ван и Ада), будто бы контролирующего нарратив, и субалтерна-персонажа (Пнин, Лолита, Шейд, Люсетта), вытесняемого к финалу куда-то на обочину, располагает к тому, чтобы читать эти книги политически. газлайтинг, токсичность, сепарация, мэнсплейнинг — Набоков едва ли принял бы современный словарь, но многие его тексты кружат вокруг этих тем, и хороший читатель — тот, кто сможет отринуть непрошибаемо надменный тон и внять другим каким-то звукам: все мы помним, как замечательно осыпается такое напористое, такое самодовольное повествование в романе «Взгляни на арлекинов!».

другое соображение касается Эндрю Филда — первого набоковского биографа, который, тесно работая со своим героем, в какой-то момент вывернул руль куда-то вбок и помчался в обратном от фактов направлении. результатом самоволки стали три книжки про Набокова — предмет всеобщего презрения в академических кругах; собственно, приход Бойда и обозначил собой новый — строгий, основанный на уважении к архивам — этап в науке о VN. и все равно что-то в этой истории не дает мне покоя; не позволяет присоединиться к гомонящей — поймал жулика за руку! — толпе. имеет ли биограф право на скепсис, на то, чтобы ставить слова объекта своего исследования под сомнение; на то, чтобы воспринимать его как ненадежного рассказчика — что вполне естественно для читателя того же «Бледного огня» и «Лолиты»? в пересказе Бойда это довольно линейная, «простая история» — в погоне за сенсацией (Набоков — правнук царя, Лолита — домашнее имя его матери), Филд соврал здесь и поленился тут, но неужели умеренный издательский барыш стоил такого бесславного финала — и нет ли здесь какой-то трагической кинботовщины, вызывающей в конечном счете не насмешку, а жалость? в 1962-м 24-летний Филд перевел и издал в Random House «Мелкого беса», в 1963-м учился по обмену в МГУ, в 1966-м написал предисловие к книге Абрама Терца «Мысли врасплох» — в какой момент и почему многообещающий австралийский специалист по русскому (нео)модернизму стал посмешищем, который не знает, когда произошла Русская ревлюция? что ни говорите, а это совершенно недоразыгранный сюжет для какого-нибудь малкольм-брэдбериевского campus novel; что-то про когнитивные искажения, которые происходят при столкновении со слишком мощным гравитационным полем; не будем забывать, что Бойд занялся набоковской биографией уже после смерти писателя — имея дело не с источником, но с излучением.

​​Волобуев про Mindhunter, Карташов про The Knick, Долин (окончательно, кажется, подобревший к телевизионной форме) — про Watchmen, Зубков про реалистический роман-газету, ну а я — неожиданно для себя, в том числе — про «Малыша Кенкена»; вышел-вышел-вышел свежий номер «Искусства кино», целиком посвященный сериалам — или, цитируя аннотацию, времени-как-таковому.

условившись, что граффити с писателями и поэтами — жанр, в общем, довольно безвкусный, давайте отметим не самый очевидный выбор брянской художницы Виталии Думанской; Добычину — ура. следующие шаги, надо полагать, такие: Газданов на улице Правды, Всеволод Петров — на Маяковского, Вагинов — в доме 105 по набережной канала Грибоедова.

​​зрители Mad Men, должно быть, обратили внимание на одну странную особенность главного героя: на протяжении нескольких сезонов Дон почти не ест. случаются, понятно, все более редкие ужины с партнерами, были знаменитые ночные посиделки с Пегги, еще кое-что по мелочи, но вообще на постоянные вопросы жен, коллег, любовниц он неизменно отвечает «не голоден» — очевидное расстройство пищевого поведения, не имеющее ничего общего с пресыщенностью; скорее наоборот.

в начале седьмого сезона ДД находится в нижней точке за весь сериал — безработный, сидящий перед телевизором, дрожащий на балконе, — но как не испытать облегчения, наблюдая, как Дрейпер впивается сначала в пастрами (сцена в Калифорнии), а потом в хот-дог (Нью-Йорк): все-таки не вампир.

буквально лучшее, что можно услышать в начале очередной рабочей недели

чтд не чтд, но историей про Пелевина и клофелинщиц Андрей Лошак угощал публику еще в начале десятых — аналогичный фрагмент обнаружился в книге Сергея Полотовского и Романа Козака «Пелевин и поколение пустоты». есть там и еще один дивный момент, который не попал в интервью c Дудем:

«А потом однажды через несколько месяцев Пелевин позвонил мне на домашний и рассказал странный анекдот. Что ему написал человек из Белоруссии, которого звали ровно так же, как героя «Дня бульдозериста», и с которым в жизни произошло что-то похожее».

Юрий Трифонов про запуск Spotify в России

вот это я понимаю ПРБ

​​Дон читает Филипа Рота, Пегги катается на роликах, Салли со злостью смотрит, как отец дает прикурить ее товарке, — это, положим, общие места, не такие уж и тайные точки растянувшегося на семь сезонов телеромана. при пересмотре глаз цепляется за менее очевидные сцены, имеющие отношения не столько к геометрии этого удивительного сериала, сколько к его психологии. так и получается, что Пегги и Пит — своего рода взрослые дети Дона, борющиеся за внимание пренебрегающего ими отца (и квазиинцестуальнй мотив их отношений только подчеркивает сходство этих героев). что при всем видимом равнодушии к феминизму самой эмансипированной героиней оказывается Джоан, которая освобождается через работу: наконец-то на себя. что душа Mad Men, наверное, все-таки Роджер, единственный, пожалуйста, герой, который одинаково привольно чувствует себя в постели с хиппи и за столом с ровесниками своего отца; персонаж, которому, казалось, была уготована служебная сугубо роль (комическая разрядка, нежное прикосновение консервативных предрассудков) и который буквально рос на наших глазах, год за годом приобретая в объеме и драме. что в известном смысле финал сериала — веское слово а защиты групповой психотерапии: безыскусный монолог Леонарда, еще не знающего слова «вординг», «итеративный» и совсем не контролирующего нарратив, приводит к взрыву эмпатии — не первому, но особенно трогательному. да, серия Person to Person — типичный bittersweet-финал, еще одна перезагрузка, никому не обещающая ни покоя, ни воли, но и пять лет спустя кажется, что это исключительно точная, лукавая, сентиментальная и трезвая концовка.

обзавелся долгожданным дорстоппером и прошу винить во всем сайт «Полка», окончательно легитимизировавший
— «начало постмодерна», подкаст — этого интеллектуального баламута. шутки если в сторону — интересно прочитать книгу, поддерживающую эстетическую репутацию автора афоризма «англичане остроумные люди», создателя многоэтажных конспирологических конструкций и духовного лидера нового русского национализма — той его, по крайней мере, части, что любит поднять на свет биографию очередного «праздничного человека»; есть же такой риторический трюк: не нравится, что ДЕГ говорит про новиопов, евреев или Ильфа с Петровым, — прочитайте «Тупик», двойное приношение Розанову и Набокову. почитаем — хотя чтобы одолеть (не говорю — пройти во все стороны с лупой) две тысячи страниц этого обморочного текста, явно потребуется вторая волна.

​​вышел новый — первый после смерти Олега Коростелева — номер «Литературного факта»: значительный блок про Бунина (включая работу Евгения Пономарева, крайне результативно изучающего записные книжки «Князя»), неизвестный мне сюжет о попытке ревности Надежды Тэффи к Михаилу Зощенко (через посредство Георгия Адамовича), свежий Р.Д. Тименчик и — время назвать хедлайнера — пять глав «Ады, или Отрады» в переводе, с предисловием и комментариями Андрея Бабикова. пророчество Нины Берберовой («Тут нельзя упускать из виду «Аду», потому что (как я считаю) в «Аде» нанесен русскому реалистическому (да и не только русскому) роману coup de grâce. Возвращения к нему не может быть — по крайней мере сто лет»), к сожалению, не сбылось, но ощущение предельности, натяжения всех струн, на которых несколько веков бренчала европейская и американская словесность, в этой книге, конечно, чувствуется; неземная во всех смыслах проза.

​​чтобы принять «Палм-Спрингс» за новую надежду, увидеть в этой полуторачасовой картине шанс на возрождение ромкома, нужно, вероятно, самолично оказаться во временной петле — и, обнаружив ничтожные изменения в ландшафте, ликующе воздеть руки к небу: сегодня мы проснулись в другой стране. при этом, набрав издевательское «как это часто бывает с полнометражными проектами Энди Сэмберга, кажется, что вся эта коллизия уместнее бы смотрелась в Quibi-формате», — понимаешь, что это, по сути, первая его большая, безоговорочно главная роль в кино. при этом Кристин Милиоти выглядит моложе и свежее, чем в «Как я встретил вашу маму»; выглядит как дебютантка. при этом — и будь проклят семантический ореол жанра, — ближе к концу ты, сам того не замечая, как-то смиряешься с этим не очень смешным и не таким уж изобретательным фильмом — как смиряешься с жизнью, состоящей из вереницы похожих дней. узнаешь себя, в общем, в герое Дж. К. Симмонса, умиротворенно наблюдающего, как дочь поливает кучу — вчера, сегодня, до скончания времен.

​​понятно, что это техническая ошибка, отсутствие реакции неповоротливого онлайн-ритейлера на стремительно (в данном случае — вполне предсказуемо) меняющийся мир, но хочется запечатлеть этот момент: на 27 июля 2020 года помпезный артбук «Секреты «Довода», обещающий раскрыть секреты нового фильма самого многозначительного режиссера современности, должен выйти 12 августа — за две недели до мировой премьеры самой картины.

как говорили в стародавние времена — «больше, чем фото»

​​в субботу открывается очередной Beat Film Festival, который в этом году будет вести сиамскую жизнь — раскинется, то есть, одновременно онлайн и офлайн. автора этого канала рекрутировали вести разговор Анны Наринской и Максима Семеляка после показа «Говорит Трумен Капоте»: вспомним, разумеется, подкосившую любимого писателя книгу, невидимые свету слезы и феномен романа-а-клеф — если, конечно, зрители не захрапят на фразе «Алмазный мой венец»; приходите повидаться. пару абзацев о самом фильме — и «Книготорговцах», после которых ноги сами несут в какую-нибудь отважную независимую лавку, — тут.