#осеннее_ночное_радио готовится к равноденствию с Оноре д'Амбрюи и его арией Le doux silence de nos bois. Она, конечно, о весне, но какая разница, можно напевать или насвистывать, когда будете завтра гулять по этим самым лесам в приятной тишине.

Джеймс Риз и Брэндон Экер на лютне.

Помянула шекспировских не-людей, говорящих хореем, ну так вытащу к равноденствию старенькое про ведьм в "Макбете".

То, что ведьмы, которых встречают Макбет и Банко, суть создания не из этого мира, понятно уже с первых строк, с самой первой сцены первого действия, когда ведьмы появляются на сцене. С них трагедия, собственно, и начинается, и сразу становится ясно, что у неё не вполне человеческое измерение.
Дело в том, что ведьмы «Макбета» говорят не как люди шекспировского мира: не ямбом, а наоборот — хореем. У нечистой силы всё шиворот-навыворот, она леворукая, застегивается не на ту сторону и перекидывается спиной вперёд. Ямб легко ложится на дыхание и сердечный ритм, это прекрасно показывала великая Фиона Шоу, отстукивая шекспировские монологи ладонью по груди, он чисто физиологически соприроден человеку. А хорей — пляска, он этимологически в родстве с хореей, непроизвольными движениями при некоторых болезнях, оба эти слова восходят к греческому χορεῖος, «плясовой».

Ведьмы у Шекспира пляшут, даже на словах. Речь их звучит, как шаманский бубен, заставляет пристукивать ногой в такт, вовлекает в хоровод и отключает личное в пользу общего. Судите сами, это первые их реплики, для примера достаточно:

First Witch. When shall we three meet again
In thunder, lightning, or in rain?
Second Witch. When the hurlyburly's done,
When the battle's lost and won.
Third Witch. That will be ere the set of sun.
 
Тáм-та-тáм-та-тáм-та-тáм!..
 
Дам самый простой подстрочник, чтобы видно было, какая это засада для переводчика:

Когда мы трое встретимся снова
Среди грома, молнии, или в дождь?
Когда суматоха закончится,
Когда битва будет проиграна и выиграна.
То будет до захода солнца.
 
Первая строка рифмуется со второй, третья, четвёртая и пятая — между собой.
 
Дальше.

#осеннее_ночное_радио встречает равноденствие задумчивой арией Иоганна Филиппа Кригера "Одиночество" из кантаты "Усмирённая ревность, или Кефал и Прокрида".

Дивное меццо Мария Вайс не только поёт, но и ходит по лесу, валяется с книжкой и сидит за столом одинаково волшебно. Помогают ей в этом лютнист Лука Пьянка и виолончелист Игорь Бобович из ансамбля 1607.

Раз уж я тут никому ничего не продаю, и от убыли подписчиков могло бы пострадать разве что самолюбие, будь оно у меня, #осеннее_ночное_радио продолжит вещание — для тех, пусть немногих, кому оно в радость.

Генделя много не бывает, поэтому сегодня у нас будет ария Stille amare из третьего действия оперы "Птолемей, царь Египта". Сюжет... в барочной опере он всегда примерно один, и лучше ироничного Николаса Макгигана его не описать, так что процитирую:

Love, jealosy, the consequences of these — which in terms of Handelean opera tend to have national implications, since most of the characters are royal.

И перьев, перьев из головы побольше, а также, как говаривал мой чудесный друг, фигурной нарезки огурцов, то бишь, фиоритур.

Но лучшее, что есть у Генделя, чаще всего разливается вот таким медленным медовым сиянием, отменяющим силу тяжести на несколько минут. Птолемей пьёт яд, те самые "горькие капли", stille amare, жизнь покидает его — словно утекает вода в клепсидре, отсчитывая по капле оставшееся.

Нет, он не умрёт, это не яд, как бывает у Генделя, принесли его домой, оказался он живой, но какая разница.

Дивная Эва Зайчик и Le Consort, за клавесином задаёт всему пульс Джастин Тейлор.

За шотландскими детьми, не желавшими засыпать, приходил не только Вилли-Винки, но ещё и Jenny Wi' the Airn Teeth, Дженни с Железными Зубами, вампир на жучиных лапках — если верить стихотворению Александра Андерсона — или раздвоенных копытах (как пишет, вспоминая нянькины страшилки, Александр Слоун Маккей).

В 1954 году по Глазго ходили слухи, что она съела двух местных малышей, не уснувших вовремя, и городские детишки создали боевой отряд, выдвинувшийся сентярьской ночью на кладбище, чтобы нечисть истребить.

Как не любить шотландских детей.
И родного серенького волчка, конечно.

Уже писала об этом, но с тех пор ничего не поменялось.

Мне всегда казалось, что совпадение Дня переводчика с Верой, Надеждой, Любовью и матерью их Софией — не просто совпадение. В конце концов, как иначе браться за перевод, если не с верой, надеждой, любовью и мудростью, если бог даст? Как и за всё в этом мире, впрочем; иначе зачем вообще.

А в качестве открытки — мои любимые святой Иероним со святой Екатериной из Рийксмюсеума. Переводчик и учёная дева, река, сад, лев, чтобы погладить, даль, чтобы дать отдых глазам, книга и меч, равно могучие и равно бессильные.

Всё, что нужно для счастья.

#осеннее_ночное_радио продолжает вещание, и сегодня у нас любимый Франческо Кавалли, любимая L'Arpeggiata и любимая Нурия Риал с арией нимфы Каллисто из одноимённой оперы.

Умирает она. От любви, от ожидания, — от чего ещё умирать в барочной опере, право!.. — от смерти. И делает это магически красиво.

По-моему, сегодня вам совершенно необходимо увидеть, как Бенджамин Нарви в тапочках, по-домашнему, играет аллеманду из до-мажорной сонаты Вайсса. Целиком она, если вдруг, лежит здесь.

Чем дольше занимаюсь переводами Шекспира, своими и чужими, тем больше уверяюсь, что прав был великий Лозинский: это задача, не имеющая решения — но решать её, разумеется, надо, каждый раз, как будто от этого зависит твоя жизнь.

Хотя почему "как будто".

В эфире по-прежнему #осеннее_ночное_радио — и сегодня у нас дуэт из первого акта оперы Джозеффо Зампони "Улисс на острове Цирцеи". Как всегда, все томятся и умирают от любви, жизнь моя, лишь ради тебя и т.д. Никакого понятия о здоровых экологичных отношениях, одна музыка.

Селин Шин и Фурио Занаси, Capella Mediterranea, за пультом Леонардо Гарсия Аларкон, обожаемый.

Нет, не могу с этим одна.

Под один из эфиров осеннего ночного радио, в котором опять умирают от любви, — ну а чего вы ждали от оперы барокко?.. всё по квитанции, корова рыжая одна, аморе, долоре, моро, миа вита, пер те и т.д. — пришла женщина с проработанной, прастихоспади, травмой и написала, что это очень вредно, когда в обёртке такой красивой музыки подаются неэкологичные отношения; так и написала, в обёртке, неэкологичные. Это бы, написала, в терапию, а не любоваться.

Корова рыжая одна, по квитанции, немедленно приободрилась и стала намекать, что лучше бы их было две, тогда, глядишь, и оперу слушать не потянет. Опять же, почему бы не выйти нимфе Каллисто на авансцену и вместо всяких там moro nella tardanza под старинные инструменты не заявить со всей резкостью, со всей прямотой: это совершенно недопустимо, конечно — когда неэкологично, без терапии, и не здоровые конструктивные отношения, а поют по-итальянски.

Стихи какие-то, музыка зачем-то, никакой осознанности, никакой зрелости и самодостаточности.

Кавалли, как и Генделя, много не бывает. Сегодня #осеннее_ночное_радио предлагает вашему вниманию трио из "Влюблённого Геркулеса". Спи, спи, пусть ничто тебя не тревожит, пусть амуры мягко помавают над тобой перьями.

Самое то для дождливой осенней ночи.

Николя Бройманс, Дави Корнийо и Этьен Базола, Ensemble Correspondances, за пультом любовь моя, Себастьен Досе.

Взыскующие полезного контента и те, кто считает барокко токсичным, могут покинуть аудиторию. А для оставшихся #осеннее_ночное_радио передаёт сегодня немножко Генделя, — много не бывает! — немножко любви.

Бог весть, зачем копенгагенской Королевской опере понадобилось пришить кобыле хвост, то бишь, дать в финале "Партенопы" дуэт из "Сосарма", но нам повезло. В той постановке 2009 года был поистине звёздный состав: и тебе Кристоф Дюмо, и тебе Андреас Шёлль, но главное — Ингер Дам-Йенсен. Едва ли не самое божественное сопрано наших дней, тайное сокровище. Она почти не гастролировала, не хотела разлучаться с детьми, и, видимо, так надёжно соединена голосом с великим перводвижителем небес, что ей ничего больше и не надо.

Девочка, притворившаяся от отчаяния мальчиком, отклеит усы и будет счастлива. Все сядут за стол, зажгут свечи и станут передавать друг другу, словно огонь в горсти, самое важное знание в мире: "Вратами мучения душа проходит к радости".

Когда это поёт Ингер Дам-Йенсен, почти веришь. Почти счастлив, почти навсегда.

Празднику навстречу.

Пыталась объяснить интересующемуся человеку, чем волшебный народ не-людей — sidhe, fae, elves, как угодно — отличается от того, что в русском языке называется "феями" и "эльфами".

Так уж получилось, что "фей" полностью пожрали викторианские иллюстраторы и пришедший за ними Дисней, — крылышки, искорки, фатин, балет — а "эльфов" так же присвоил профессор Толкин, и они сделались величественно-унылы, как опера Вагнера, со всей её сверхчеловечностью и патетикой, от которой сейчас лопнут трубы и прочие духовые инструменты.

Воспринимать волшебный народ сквозь этот музыкальный театр можно, конечно, но куда больше он в традиционном виде похож на инопланетян массовой культуры. Шастают тут, понимаешь, с непонятными намерениями, огнями мерцают, часы останавливают, людей крадут, что-то с ними там у себя делают, корову зачем-то в воздух подняли, и вот она висит, мычит, бедная, контактёры бормочут какую-то чушь, путаются в показаниях — в общем, весь набор X-files.

И вдруг меня стукнуло: да ведь наоборот, это волшебный народ нарядился инопланетянами, не в анемичном же ар-нуво из подбора оперной костюмерки ему щеголять, не в силиконовых ушах. Свято место пусто не бывает, не свято тем более, кто-то должен по ночам выть на болотах дурачить припозднившихся путников.

Хотя бы и навигатор.

Немного умиротворения и ласковой красоты предлагает сегодня #осеннее_ночное_радио

Solitario bosco umbroso, уединённый тенистый лес, по которому нас ведёт волшебная Анн Халленберг.

Паоло Ролли, Stile Galante, за клавесином Стефано Арези.

#осеннее_ночное_радио завтра закрывает сезон, будет особый эфир, а сегодня хочется чего-то безусловного.

Я уже как-то ставила эту запись, но, во-первых, давно дело было, во-вторых, Генделя много не бывает.

Когда темно внутри и страшно, и нужно, чтобы кто-то сильный, сильнее тебя, и мудрый, много тебя мудрее, защитил, утешил, к Баху не пойдёшь: там космос, но в этот космос тебя выбрасывают без скафандра, человеческое измерение не предусмотрено. И к Моцарту не пойдёшь, ему временами так же страшно, с ним хорошо, когда тебе самому хорошо — или когда всё разладилось, поломалось, и нужно с кем-то поговорить, чтобы наладилось и починилось обратно. Да и к Пёрселлу с Вивальди не пойдёшь, за ними бы угнаться, а куда тебе, такому напуганному и небольшому, в темноте-то. За пределы же семнадцатого-восемнадцатого века особого смысла идти нет, там всем страшно и темно, все безутешны, оттого и музыку делают.

Вот и идёшь, как всегда, к Генделю. Он огромный, он такой же космически-могучий, как Бах, но в космосе Генделя не холодно, ты смотришь на него словно из ночного сада, где всё поёт, стрекочет, дышит и живёт, в едином вращении со звёздами, не разрывая масштабом.

Элисон Болсом, дева с золотой трубой, и Йестин Дэвис, наверное, самый золотой и тёплый из нынешних контртеноров, — у которого в голосе ни одной режущей кромки, ни единого стеклянного осколка — беседуют тихонько о вечном источнике небесного света. И Тревор Пиннок, великий, смотрит на них как добрый бог, улыбаясь и направляя.

В порядке дыхательного упражнения — и не только.