О том, почему рыцари предпочитают блондинок, о красивых картинках, о том, как важно тщательно делать домашнее задание — и, да, о различных других вещах.

Поскольку написать про блондинок — всё равно что "на квасе или на кефире", обратимся к тому, что привычнее: к словам.

Беруль пишет про Изольду, что у неё crine bloie. Crine — "грива", которая конская, оно и сейчас по-французски это значит, а в английском сохранилось в геральдическом crined, имеющий гриву отличающегося от тела цвета. То есть, волосы у Изольды густые, пышные и длинные, как положено красавице.

А вот с bloie интереснее. Это одна из форм слова blont, со временем ставшего привычным нам "блонд". Происходит оно от франкского *blund и значит "цвет от золотистого до светло-коричневого". Франки, напомню, племя германское, это тот же корень, что в современном английском blend, "смешивать", то есть цвет смешанный, не вполне определённый. Восходят оба корня к протогерманскому *blundaz, всё то же "смешанный" и, внимание, "слепящий", blind, "слепой", отсюда же. Реконструированная протоиндоевропейская основа *bʰlendʰ- связана со значением "туманиться, дурно видеть, слепнуть".

То есть, этимологически блондинками считаются и блондинка в нынешнем смысле, и рыжая, и светлая шатенка, и русая. А ещё — то ли та, которую плохо видно, то ли та, которая слепит. Второе, в общем, вполне согласуется с куртуазной идеей света.

И, чтобы брюнеткам не было обидно, про них. Франкское brun, от которого происходит слово brunet и его женская форма, brunette, означает совсем не "чёрный", а "коричневый". А ещё "тёмный" и "блестящий". То есть, разница между блондинкой и брюнеткой существует только на полюсах обоих явлений, а где там светло-коричневый переходит в просто коричневый, вопрос дискуссионный. Более того, реконструкция протогерманской основы подтаскивает сюда же ещё и "серый", танцуют все.

Цветовое зрение — вообще штука предельно индивидуальная, кому жёлтый, а кому уже оранжевый. В исторических же обозначениях цветов и вовсе чёрт ногу сломит, особенно, если сопоставлять слова из разных культур: у кого-то условный "светлый" связан с жёлтой частью спектра, у кого-то — с зелёной и синей, и вместе им не сойтись. Исследователи в топоры схватываются, споря, например, о том, был ли в античности синий цвет; или, как положено, цвет был — даже пигменты были, c бронзового века использовались! — а слова не было.

Если предельно упрощать, про волосы Европа раннего средневековья говорила "светленькие" и "тёмненькие". А потом пришли поэты и всё усложнили; им это свойственно.

О качественной иллюстрации.
Андре Девамбе, "Гулливер в Лилипутии", 1902.

Моё поколение вошло в разум, когда над миром летел такой маркесовский ветер, что старшим было не до нас, и мы росли — здесь возможны варианты эмоциональной оценки — без царя в голове, как крапива под забором, как бог на душу положит, выбирая каждый раз сами. Рельсы сдали в металлолом, ступай по бездорожью. Оттого части моих примерных ровесников очень хочется, чтобы рельсы, а также забор, ещё забор, турникет и вахтёр, набегались, а часть так и сохранила привычку к открытой, пусть и необжитой, местности; речь о ландшафтах ментальных, конечно.

Я, испорченная историей мировой литературы, из вторых. Очередным отцам Отечества, талдычащим вслед за Цицероном о том, что "говорить зазорно", следует запретить во избежание, мне всё время хочется ответить на манер поручика Ржевского. Даже если вымарать означающее из всех словарей, означаемое за ним не последует, инициальная магия тут не работает.

Овидий, считавший, что для римлянина нет запретных тем, поскольку латынь — язык совершенный и позволяет сказать обо всём, куда интереснее Цицерона. Его, правда, сослали туда, где по воде пешком ходить можно, но не нас льдом пугать, мы катки для забавы заливаем.

В своё время я перевела одну книжку, не шедевр, но и не жёваный картон, довольно затейливая мрачная история для тёмного времени года, с привидениями, смертями, несчастными детьми, жутким домом и страшноватым лесом в роли полноправных действующих лиц. Книжку стали читать живые люди, после же — писать на неё отзывы. И чуть не в каждом третьем было что-то вроде "там избивают девочку, а все делают вид, что так и надо, почему молчит школа, куда смотрит ювенальная юстиция, чему нас учит эта книга?" и т.д. Поначалу я удивлялась, не понимая, зачем требовать от современной готики назидания, а от полусказочного сюжета, где архетипы торчат вокруг каждого абзаца опятами на пне, социального измерения и внятной морали.

Но потом удивляться перестала и уже много лет наблюдаю, как путают текст с действительностью те, кто отчего-то не проносит ложку мимо рта и даже водительские права умудряется получить.

В своё время девушка-навахо, у которой я покупала кольцо с бирюзой, — единственный покупатель за день, сонный и пустой в конце декабря городок у Скалистых гор — спросила: "Хотите, скажу, кто ваш дух?". За спиной у неё вся стена была увешана изображениями священных стрекоз, койотов, змей и орлов, продавать-то надо, я, хмыкнув про себя, сказала, что хочу. Девушка подержала меня за руки, посмотрела на них, потом подняла на меня глаза и сказала: "Белая лошадь". Знать, что в бреду, когда от недельного жара за сорок у меня стала спекаться кровь, прямо перед остановкой сердца я видела именно белую лошадь, она, конечно, не могла.

Поэтому, играя с нейросетью, я, разумеется, попросила у неё девочку с белой лошадью. И она мне выдала — вот это. Самое то накануне ноября.
Всем, кто уже занёс руки написать про "Ёжика в тумане", скажу заранее: ну так он тоже весь об этом, Ярбусова и Норштейн, не абы кто.

Плыла и пела, пела и плыла.
Внезапно Адель в финале клипа — совершенная Офелия; и даже не Милле.

Двадцать лет назад вышел чудесный фильм Interstate 60, — у нас он и "Трасса 60", и "Шоссе 60" — в котором, в частности была коллизия с абстрактной картиной. Отец её купил, перебив все ставки на аукционе, и сыну-художнику говорит: "Вот это картина, а ты никогда ничего не продашь", — иди, дескать, в юристы, не зли меня. В финале, возвращая отцу дарёную машину, сын в юристы идти отказывается и на прощание замечает: "А картина твоя вверх ногами висит".

То ли мы дожили до воплощения всех выдумок сценаристов того ещё, хорошего, кино, то ли нынешние кураторы смотрели то ещё, хорошее, кино в детстве, и у них сделался импринтинг. И не знал уже: Чжоу ли снилось, что он — бабочка, или бабочке снится, что она — Чжоу.

В зрелом готическом жанре всё мистическое в финале получает рациональное объяснение — а чего вы хотели, осьмнадцатое столетие, "эпоха Разума". Хорас Уолпол, родоначальник новой готики, впрочем, совсем не это имел в виду, у него призрак настоящий.

И только на Рэкхема всегда можно положиться. Его Изольда, кажется, уже поняла, что это было не вино. А у Тристана шляпа по бургундской моде XV века.

Артур Рэкхем, "Тристан и Изольда, выпившие любовный напиток", 1917.

В сторону ноября.
Адам Оулерc, "Плавник".