И о том, как это работает.
Я сфотографировала танцующее дерево, вторая картинка из предыдущей записи, и опустила телефон. Но — холодно, пальцы не очень слушаются — случайно нажала затвор, опуская. И камера сама собой сняла живую материю этого дня; напомню, в средневековье день считается от заката до заката, отсюда и празднования канунов, вроде Хеллоуина и Сочельника, это на самом деле уже следующий день, праздничный.
Тени, перекрёстки, взгляд из тьмы. Я — дитя Неблагого двора, у нас и гаджеты всё такие.
Я сфотографировала танцующее дерево, вторая картинка из предыдущей записи, и опустила телефон. Но — холодно, пальцы не очень слушаются — случайно нажала затвор, опуская. И камера сама собой сняла живую материю этого дня; напомню, в средневековье день считается от заката до заката, отсюда и празднования канунов, вроде Хеллоуина и Сочельника, это на самом деле уже следующий день, праздничный.
Тени, перекрёстки, взгляд из тьмы. Я — дитя Неблагого двора, у нас и гаджеты всё такие.
❤136👍16🔥15❤🔥9
Ведьма плывёт в Алеппо в решете, 1807. Гравюра Чарльза Тёрнера по рисунку Джона Джеймса Холлса.
"Джамбли" Лира вышли в 1871, написаны были, судя по всему, для детей графа Дерби, пораньше.
And in twenty years they all came back,
In twenty years or more,
And every one said, ‘How tall they’ve grown!’
For they’ve been to the Lakes, and the Torrible Zone,
And the hills of the Chankly Bore;
And they drank their health, and gave them a feast
Of dumplings made of beautiful yeast;
And everyone said, ‘If we only live,
We too will go to sea in a Sieve, —
To the hills of the Chankly Bore!’
Far and few, far and few,
Are the lands where the Jumblies live;
Their heads are green, and their hands are blue,
And they went to sea in a Sieve.
Вот так внезапно на пятом десятке понимаешь, что эти, с зелёными головами, живущие за Западным морем и разводящие серебряных пчёл, судя по всему, и Брана приютили, и истинного короля на все времена.
"Джамбли" Лира вышли в 1871, написаны были, судя по всему, для детей графа Дерби, пораньше.
And in twenty years they all came back,
In twenty years or more,
And every one said, ‘How tall they’ve grown!’
For they’ve been to the Lakes, and the Torrible Zone,
And the hills of the Chankly Bore;
And they drank their health, and gave them a feast
Of dumplings made of beautiful yeast;
And everyone said, ‘If we only live,
We too will go to sea in a Sieve, —
To the hills of the Chankly Bore!’
Far and few, far and few,
Are the lands where the Jumblies live;
Their heads are green, and their hands are blue,
And they went to sea in a Sieve.
Вот так внезапно на пятом десятке понимаешь, что эти, с зелёными головами, живущие за Западным морем и разводящие серебряных пчёл, судя по всему, и Брана приютили, и истинного короля на все времена.
❤107👍34
Насколько поперёк всего мне концепты Алана Ли для джексоновских экранизаций Толкина, настолько же чудесными кажутся его иллюстрации к "Мабиногиону".
Безымянная Госпожа Источника, вдова Чёрного рыцаря, которую у Кретьена де Труа зовут Лодиной. Жёлтые волосы и жёлтое платье, "удивительно было, что кончики её пальцев не покрылись кровоподтёками, так стиснула она руки".
Безымянная Госпожа Источника, вдова Чёрного рыцаря, которую у Кретьена де Труа зовут Лодиной. Жёлтые волосы и жёлтое платье, "удивительно было, что кончики её пальцев не покрылись кровоподтёками, так стиснула она руки".
👍104❤59
Совершенно, конечно, замечательно, что для шинели Акакия Акакиевича нет эквивалентов в большинстве европейских языков: она всегда — то или иное "пальто", "плащ", в одном из словарных значений служащее и военной верхней одеждой, но не в первом, тем более, не в единственном. Overcoat, manteau, Mantel, capote, capotto; на эсперанто прекраснее многих, palto.
Поди поищи человека более штатского, чем Акакий Акакиевич, а поди ж ты. Само устройство этого мира таково, что маленький человек здесь не в худом пальтишке, но в шинелишке, служит. И строит, как говорили прежние портные, опять её же. До худого пальтишка русскому герою ещё брести сквозь метель и брести, но шинель его караулит и по ту сторону.
Вот из неё-то мы и вышли, если присмотреться к стёртой фразе. А кто соберётся завести про Табель о рангах, пусть ещё подумает.
Поди поищи человека более штатского, чем Акакий Акакиевич, а поди ж ты. Само устройство этого мира таково, что маленький человек здесь не в худом пальтишке, но в шинелишке, служит. И строит, как говорили прежние портные, опять её же. До худого пальтишка русскому герою ещё брести сквозь метель и брести, но шинель его караулит и по ту сторону.
Вот из неё-то мы и вышли, если присмотреться к стёртой фразе. А кто соберётся завести про Табель о рангах, пусть ещё подумает.
❤115👍29🤔10😢2💯1
Продолжаем читать школьную классику на каникулах.
Объясняя себе самому, что Моцарта непременно нужно убить, Сальери очень показательно спрашивает: "Что пользы в нём?". Истинное дитя века разума, Сальери со своим квадратно-гнездовым барокко не может убрать из картины мира, как собственный нос из поля зрения, идею практической полезности искусства. Если не служит делу улучшения городского хозяйства, — уличное освещение, канализация, вывоз твёрдых бытовых отходов — то пусть нравы исправляет; привлекает внимание к социальным язвам, формулирует вопросы, на худой конец. Эта просветительская прагматика, по сути своей протестантская и буржуазная, даст обильную поросль, которая по сию пору колосится истошно. Чему нас учит эта книга, дети? Сформулируйте основную мысль произведения, определите, что служило автору, как однажды услышала я краем уха из телевизора на канале Культура, нравственным одеялом? Во-первых, пользы отечеству решительно никакой; во-вторых... но и во-вторых тоже нет пользы!..
И Моцарт, бог, сам того не зная, отбивает мячик обратно, прямо просветителю в постную его рожу. Он, шалопай, отрицает всякую имманентную полезность искусства: "Нас мало избранных, счастливцев праздных, пренебрегающих презренной пользой, единого прекрасного жрецов". Моцарт у Пушкина, конечно, абсолютный в этом романтик, — из зала слышны возмущённые возгласы окончивших музыкальную школу: "Венский классицизм!", но мы не о музыке — более того, романтик немецкий, из ранних, верующий в самодостаточность прекрасного, в его первичность по отношению к нашим построениям, существование вполне автономное, идеальное, просто явленное посредством воплощения, которое всегда — образ, трактовка, попытка приблизиться, не больше.
Для Пушкина, естественно, это восприятие искусства и есть верное, просто потому что оно новое, новизна всегда права, современное лучше устаревшего и т.д. Мы, однако, имеем сомнительное счастье наблюдать, как неистребимое влечение к пользе возвращается и возвращается, всякий раз с некоторым триумфом; это старая история, но она всегда нова, а романтики и Моцарт с ними вдруг да жмутся опасливо к борту корабля современности, ища глазами хоть спасательные жилеты, если не шлюпку.
Так этот маятник качается, качается, подтверждая вращение Земли, и единственная неподвижная точка во вселенной — по-прежнему тот, кто на нём удавится.
Объясняя себе самому, что Моцарта непременно нужно убить, Сальери очень показательно спрашивает: "Что пользы в нём?". Истинное дитя века разума, Сальери со своим квадратно-гнездовым барокко не может убрать из картины мира, как собственный нос из поля зрения, идею практической полезности искусства. Если не служит делу улучшения городского хозяйства, — уличное освещение, канализация, вывоз твёрдых бытовых отходов — то пусть нравы исправляет; привлекает внимание к социальным язвам, формулирует вопросы, на худой конец. Эта просветительская прагматика, по сути своей протестантская и буржуазная, даст обильную поросль, которая по сию пору колосится истошно. Чему нас учит эта книга, дети? Сформулируйте основную мысль произведения, определите, что служило автору, как однажды услышала я краем уха из телевизора на канале Культура, нравственным одеялом? Во-первых, пользы отечеству решительно никакой; во-вторых... но и во-вторых тоже нет пользы!..
И Моцарт, бог, сам того не зная, отбивает мячик обратно, прямо просветителю в постную его рожу. Он, шалопай, отрицает всякую имманентную полезность искусства: "Нас мало избранных, счастливцев праздных, пренебрегающих презренной пользой, единого прекрасного жрецов". Моцарт у Пушкина, конечно, абсолютный в этом романтик, — из зала слышны возмущённые возгласы окончивших музыкальную школу: "Венский классицизм!", но мы не о музыке — более того, романтик немецкий, из ранних, верующий в самодостаточность прекрасного, в его первичность по отношению к нашим построениям, существование вполне автономное, идеальное, просто явленное посредством воплощения, которое всегда — образ, трактовка, попытка приблизиться, не больше.
Для Пушкина, естественно, это восприятие искусства и есть верное, просто потому что оно новое, новизна всегда права, современное лучше устаревшего и т.д. Мы, однако, имеем сомнительное счастье наблюдать, как неистребимое влечение к пользе возвращается и возвращается, всякий раз с некоторым триумфом; это старая история, но она всегда нова, а романтики и Моцарт с ними вдруг да жмутся опасливо к борту корабля современности, ища глазами хоть спасательные жилеты, если не шлюпку.
Так этот маятник качается, качается, подтверждая вращение Земли, и единственная неподвижная точка во вселенной — по-прежнему тот, кто на нём удавится.
👍123❤79😢6👎4👏2🤔2
К вопросу о пользе искусства.
Любимая старшая коллега во времена давние защищала докторскую, и мы помогали ей, переводили аннотацию и оглавление монографии на английский. Занималась коллега читательским восприятием и любительской литературной критикой раннего советского периода, работала с бесценным, в том числе, речевым материалом: народными письмами в газету, отзывами рабочих-читателей, рецензиями "доблестных кавалеристов слова" и т.д. Одну формулировку, вынесенную в кавычках в заглавие части монографии, я не забуду никогда:
"КНИЖКА КУЛЬТУРНО-ПОЛЕЗНАЯ".
Любимая старшая коллега во времена давние защищала докторскую, и мы помогали ей, переводили аннотацию и оглавление монографии на английский. Занималась коллега читательским восприятием и любительской литературной критикой раннего советского периода, работала с бесценным, в том числе, речевым материалом: народными письмами в газету, отзывами рабочих-читателей, рецензиями "доблестных кавалеристов слова" и т.д. Одну формулировку, вынесенную в кавычках в заглавие части монографии, я не забуду никогда:
"КНИЖКА КУЛЬТУРНО-ПОЛЕЗНАЯ".
👍105🔥42😁37❤12👏7
Бостридж только что спел два премьерных спектакля в Опера Комик. Обожаемая мною "Армида" Глюка, — не могу только называть героя на французский манер, Рено — это машина такая, а рыцаря зовут Ринальдо!.. — дают ещё завтра, 11 и 13 ноября.
Что Бостридж совершенен, хоть мукой посыпь, хоть посмоли, хоть налысо обрей — это не новость, но какие фотографии, с ума сбеситься.
Что Бостридж совершенен, хоть мукой посыпь, хоть посмоли, хоть налысо обрей — это не новость, но какие фотографии, с ума сбеситься.
❤89👍19🔥5
Forwarded from Старшина Шекспир
Откуда берутся ставшие в русском языке провербиальными шекспировские цитаты, — вроде невыносимого вейнберговского "она его за муки полюбила", которое ни одной хлоркой не выведешь — есть тема отдельная.
Вот, например, скажи нашему человеку: "Коня, коня", — он, не задумываясь, продолжит: "Полцарства за коня". Между тем, у Шекспира король Ричард кричит:
A horse! a horse! my kingdom for a horse!
— то есть, моё королевство за коня, а вовсе не сказочные полцарства.
Удивительно, однако, не это, — видали мы в переводах Шекспира такие холмы, по сравнению с которым это просто равнина! — удивительно то, что ни в одном из существующих ныне в обороте переводов "Ричарда III" этого "полцарства" нет.
Кюхельбекер, который переводит Шекспира, сидя в крепости, передаёт реплику короля так:
Коня! Коня! Престол мой за коня!
У Дружинина (1862) тоже "престол", у Данилевского (1869) "всё царство", у Соколовского в 1894 оно же, целиком, у Радловой (1935) "венец мой", в переводе Донского из "юбилейного" собрания "корону", у Лейтина то же, в переводе Бена (1887) опять кюхельбекеровский "престол".
Звонил король, спрашивал, кто снизил на российском рынке курс коня.
Отвечаем: артист императорского Александринского театра Яков Брянцев, которому "Ричарда III" напел с французского перевода в 1833 году балетмейстер Дидло, — тот самый, надоевший Онегину — потому что Брянцеву нужен был выигрышный текст для бенефиса.
По закону театра, который не меняется и теперь, удачную пьеску мгновенно подхватывают другие театры, русская публика довольно долго слушает "Ричарда III" в брянцевском варианте; перевод Кюхельбекера, существует только в рукописи, до перевода Дружинина ещё играть и играть.
Текста Брянцева никто в глаза не видел лет сто пятьдесят, но — полцарства за коня, зубами не вырвешь.
Retreat and flourish.
Вот, например, скажи нашему человеку: "Коня, коня", — он, не задумываясь, продолжит: "Полцарства за коня". Между тем, у Шекспира король Ричард кричит:
A horse! a horse! my kingdom for a horse!
— то есть, моё королевство за коня, а вовсе не сказочные полцарства.
Удивительно, однако, не это, — видали мы в переводах Шекспира такие холмы, по сравнению с которым это просто равнина! — удивительно то, что ни в одном из существующих ныне в обороте переводов "Ричарда III" этого "полцарства" нет.
Кюхельбекер, который переводит Шекспира, сидя в крепости, передаёт реплику короля так:
Коня! Коня! Престол мой за коня!
У Дружинина (1862) тоже "престол", у Данилевского (1869) "всё царство", у Соколовского в 1894 оно же, целиком, у Радловой (1935) "венец мой", в переводе Донского из "юбилейного" собрания "корону", у Лейтина то же, в переводе Бена (1887) опять кюхельбекеровский "престол".
Звонил король, спрашивал, кто снизил на российском рынке курс коня.
Отвечаем: артист императорского Александринского театра Яков Брянцев, которому "Ричарда III" напел с французского перевода в 1833 году балетмейстер Дидло, — тот самый, надоевший Онегину — потому что Брянцеву нужен был выигрышный текст для бенефиса.
По закону театра, который не меняется и теперь, удачную пьеску мгновенно подхватывают другие театры, русская публика довольно долго слушает "Ричарда III" в брянцевском варианте; перевод Кюхельбекера, существует только в рукописи, до перевода Дружинина ещё играть и играть.
Текста Брянцева никто в глаза не видел лет сто пятьдесят, но — полцарства за коня, зубами не вырвешь.
Retreat and flourish.
😁111❤50👍27🔥26
Forwarded from Старшина Шекспир
Можно вывезти девушку, но нельзя вывести из девушки, как обычно.
Разумеется, фамилия пересказчика Шекспира с "полцарством" — Брянский, но у меня в руке прежде ума Александр Александрович Брянцев; что, учитывая много лет работы в тюзе и ещё больше лет жизни в нём, не удивительно.
Оригинал текста исправлен, но перепосты остались. Стыдно, а ничего не поделаешь.
Разумеется, фамилия пересказчика Шекспира с "полцарством" — Брянский, но у меня в руке прежде ума Александр Александрович Брянцев; что, учитывая много лет работы в тюзе и ещё больше лет жизни в нём, не удивительно.
Оригинал текста исправлен, но перепосты остались. Стыдно, а ничего не поделаешь.
👍42❤25🥰16👌6
К другим темам.
Втыкать в сложные аллегории позднего Ренессанса/маньеризма/барокко — одно из самых увлекательных занятий. "Детектив с поиском фактов", как мне тут написали в комментах.
Смотрим Йориса Хофнагеля, "Осень" из серии "Времена года" (1589), собрание Лувра. Дам только один ключ: надпись Labor, Труд сверху по центру в эмблематической традиции как раз осень и означает. У всех четырёх времён года есть латинские агномены, они рифмуются между собой: Amor (любовь, весна), Honor (честь, почёт, слава, украшение — лето), Labor (труд, осень), Dolor (скорбь, страдание, печаль, боль — зима).
Остальное можно всласть расшифровывать.
Втыкать в сложные аллегории позднего Ренессанса/маньеризма/барокко — одно из самых увлекательных занятий. "Детектив с поиском фактов", как мне тут написали в комментах.
Смотрим Йориса Хофнагеля, "Осень" из серии "Времена года" (1589), собрание Лувра. Дам только один ключ: надпись Labor, Труд сверху по центру в эмблематической традиции как раз осень и означает. У всех четырёх времён года есть латинские агномены, они рифмуются между собой: Amor (любовь, весна), Honor (честь, почёт, слава, украшение — лето), Labor (труд, осень), Dolor (скорбь, страдание, печаль, боль — зима).
Остальное можно всласть расшифровывать.
❤86👍26🤔9