Новая ссылка на беседу о Цезаре, старая удалена: https://join.skype.com/OTglDhKDLyVB

C горем пополам дочитали "Цезаря", скайп вёл себя безобразно, не давал мне послушать вопросы и брыкался — в следующий раз попробуем пойти другим путём, возможно, освоим здешнюю трансляцию, её хвалят. Запись сегодняшнего доступна по ссылке в предыдущем посте и будет доступна ещё месяц, позже выложу обе части на ютьюб.

А пока расскажу историю, которую всегда вспоминаю при словах "чтение с комментариями".

Однажды кто-то из студентов забыл после экзамена в аудитории "Гамлета". Да, мы с коллегами разрешали складывать на первый стол у двери книги, чтобы дети могли уточнить цитату, не впадали в ступор из-за того, что не вспомнили имя персонажа, и вообще успокоились; а предисловия... ну что мы, не опознаем предисловие с двух нот и не озадачим вопросом, что ли?

"Гамлет" был не библиотечный, без штампа. Перевод Лозинского, разумеется, бумажная обложка, корешок сломан, книга разбухла от перелистывания. Я открыла её и увидела, что она исписана пометками, сплошь, с восклицательными знаками, что какие-то строчки подчёркнуты, иной раз дважды.

В разговоре Полония с Офелией о визите расхристанного Гамлета — "О господин мой, как я испугалась!" — были резко подчёркнуты слова "Безумен от любви к тебе? — Не знаю, но я боюсь, что так".

А рядом на полях неведомый читатель написал:

"Боится она!".

Вот и не верь после этого в проклятие Цезаря. Последние минуты вчерашней беседы, когда я говорила о речи Марка Антония над телом Брута, просто не записались.

Не знаю, как так вышло, я не то что запись не останавливала, я даже мышь не трогала, потому что, как за мной водится, махала руками, войдя в раж. Тем не менее, всё обрывается на самоубийстве Брута.

Caesar's spirit, ranging for revenge, не иначе.

У Ван Гога сегодня день рожденья.

Это его коробка с пряжей — краски дорогие, холсты тоже денег стоят, Винсент нищий, ему проще сначала выкладывать сочетания цветов из шерстяных ниток, а потом уж, определившись, писать. Коробка стоит в витрине в Музее Ван Гога и очень ставит на место мозги.

Попалось читательское жанровое определение "драма с любовными угольниками". Вспомнила тяжёлый деревянный из кабинета математики, со специальной ручкой от катета к гипотенузе, чтобы к доске прижимать. Вспомнила пластмассовые два, негнущийся белый равнобедренный и гибкий розовый 90/60/30, какие жгли в мужском туалете, надеясь сорвать контрольную. Плотницкий вспомнила, металлически блестящий, с пузырьком, гуляющим во встроенном уровне.

Граф хочет распечатать письмо и вспоминает, что у него в девятнадцатом столетии нет принтера, такая незадача.

Внезапно поняла, что "злодеи", четвёртый курс актёрского в 97-м году, могли бы быть моими студентами. Я начала преподавать на театральном в 96-м, они поступили в 94-м, почему нет, два курса я могла бы им читать хоть одного Шекспира, хоть весь европейский театр.

Весной 97-го показала бы запись "Ричарда II" с Фионой Шоу, как показывала своим, чтобы поняли, как это бывает. Поздно уже было бы, к весне всё непоправимое случилось, начиная с неслыханного новаторства при постановке "Цезаря" осенью: одели всех в современные костюмы, решили как предвыборную гонку, ну надо же!..

Но я бы с ними с удовольствием поработала, особенно с Оливером и Филиппой. Те, кто остаётся в стороне на младших курсах, интереснее всех. Из моих во что-то выросли как раз те, кто не блистал фактурой в первые годы, но был внимателен, любопытен и интересовался миром больше, чем собой.

Может, потому у меня с этой книгой так и срослось.

У Борхеса есть новелла о последнем язычнике, вместе с которым умирает живая дохристианская традиция, превращаясь в навеки застывшую форму. Отсечение эпохи и её тем самым оформление.

Все мы несём в себе это живое время. Действие "Злодеев" привязано к учебному году 1997/98, тогда произошли основные события. Мой второй год в преподавателях, университет и театральный факультет консерватории, я ушла из лицея, где вела факультатив по зарубежке, потому что поступила в аспирантуру — если начистоту, то потому, что со школой не сочетаюсь органически. Работа, театр, друзья, поездки к научному руководителю в Петербург, много всего.

А теперь я читаю, как те, кто тогда хорошо если в детский сад ходил, обсуждают, что в 97-м году было, чего не было, как говорили, что носили, и чувствую себя ещё более древним драконом, чем обычно. "Вы там были?" — спросили меня студенты, когда я рассказывала то ли про Флоренцию Медичи, то ли про Лондон Де Куинси и Диккенса.

Ну — да, была.

Из всех животных с коллективным названием в английском — school of fish, parliament of owls, etc. — больше всего повезло, конечно, воронам. Вороны летают убийством, их стая именуется murder — murder of crows.

Грех не обыграть. Как переводчик я с этим пару раз сталкивалась, задача сложная, универсального решения у неё нет, всегда приходится изворачиваться с учётом контекста.

Беда ещё в том, что при переводе врановых часто путают, и вместо чёрной или серой вороны, carrion или hooded crow, пихают куда более авантажно звучащих воронов. У вороны, птицы умнейшей и интереснейшей, в русском неважные коннотации: их считают разини, они сыром распорядиться не умеют. А ворон зловещ, величественен и лично знавал Эдгара По.

За ворон всегда обидно. Я много лет наблюдаю из окна, как они катаются с горки на крыше дома напротив, как развлекаются кайтингом, цепляясь на ветру одной лапой за тонкую верхнюю веточку тополя и раскрывая крылья, как превесело дразнят котов — и вообще всячески демонстрируют сообразительность и характер.

Так что, когда вам попытаются в очередной раз продать в переводе ворону за ворона, не поддавайтесь. Crow — ворона, даже если чёрная, а ворон — raven, никак иначе.

Издательство "Дом историй" любит своих переводчиков и хочет, чтобы их знали: мало того, что имена их выносит на обложку, так ещё и расспрашивает о работе и о них самих. Вот и меня тоже.

Заодно напоминаю, что буду послезавтра, в четверг, 6 апреля, на Non/fiction тоже говорить о разном переводческом. 19.15, зал № 1. Понимаю, что рабочий день, но приглашаю всех, кто сможет.

Вкуковываю что-то самым стойким уже после выступления.

Это было хорошо, спасибо всем.
А любимому "Дому историй" сил на оставшиеся дни и самой большой удачи.

То сложное чувство, когда тобой иллюстрируют, что на Non/fiction яблоку негде упасть.

Ещё раз спасибо всем, кто пришёл. Издательство обещает запись, когда доработает выставку, сейчас не до того.

"Дом историй" у себя на странице Вконтакте выложил запись разговора на Non/fiction. Сразу делайте погромче, за кадром выставка шумит.

Я всё время говорю о невозможности перевода: "Язык не пускает". А почему, собственно, не пускает?

Посмотрим на примере хрестоматийной реплики Брута из третьей сцены четвёртого действия. Рассуждая о том, что важно не упустить момент, Брут говорит:
There is a tide in the affairs of men,
Which, taken at the flood, leads on to fortune;
Omitted, all the voyage of their life
Is bound in shallows and in miseries.

Вот это tide в первой строке — прекрасный пример того, как не пускает язык. Слово, означающее движение моря, как прилив, так и отлив. Такое значение tide в английском фиксируется где-то с середины XIV столетия, древнеанглийский оперировал понятиями flod (отсюда современное flood, "потоп", "половодье") и ebba (ebb "убывать", "уменьшаться", "сходить на нет"). А изначально tide, как и древнеанглийское tīd, от которого оно происходит — "промежуток времени", "срок", "период", и т.д., оно родственно английскому time и немецкому Zeit. Поэтому Yuletide — это не "наплыв ёлок", а "время Йоля", то есть, солнцеворота.

Английский с его аналитическим строем различает направление движения моря, добавляя к слову tide внешнюю лексическую единицу: coming tide, high tide, tide in — море пошло на берег, going tide, low tide, tide out — ушло от берега. А русский, тяготеющий к синтезу, меняет флексию: при-лив, от-лив. Экономнее, но создаёт сложности при переводе.

Брут говорит, что в делах людей есть то же движение, что и в море: то прибывает, то убывает, то вода стоит высоко, и можно пускаться в путь, то уходит, и есть риск оказаться на мели. Не будем забывать и то, что tide связано с ощущением и измерением времени, здесь уместно вспомнить и библейское "всякой вещи своё время под солнцем", и любимое пушкинское слово "пора". В делах людей всему своя пора — хорошо, но теряется образ моря, важный для речи Брута.

Переводчики выкручиваются, как могут. У Михаловского в 1864: "В человеческих делах Есть свой прилив"; у Соколовского в 1894: "В людских делах такие ж есть приливы", — а отливов, видимо, нет, как и у Михаловского; у Козлова в 1903: "Дела людей, как волны океана, Подвержены приливу и отливу", — сохранено всё, но строк стало две. У моего любимого Столярова в 1930-е: "Как бы прилив в делах людских бывает", — это тютчевское "как бы", жестоко потом высмеянное Кибировым, здесь, пожалуй, хорошо. У Исая Мандельштама в 1950: "В делах людей бывает миг прилива". В почти каноническом переводе Зенкевича (1959): "В делах людей прилив есть и отлив", — безупречно точно и мелодично. И, наконец, у Флори в 2008: "Приливы и отливы существуют
Не только в океане", — красиво, но потерял "дела людей".

Совершенно великолепное решение нашёл Фет, первым переведший на русский "Цезаря" в 1859 году. Он отказался от приливов/отливов, сохранив смысл и привязку к морю: "Уж таково теченье дел людских". И хорошо то, что по-русски "течение" тоже крепко связано со временем, как исходное tide.

Но, как ни старайся, прямого соответствия не будет — язык, что и требовалось доказать, не пускает.

Отзывы на "Злодеев" помогли сформулировать давнее ощущение. Если брать полярные точки зрения, то получится, что "плохую книжку никаким переводом не спасёшь", а "хорошую книжку никаким переводом не испортишь"; беру в кавычки, поскольку суждения, как можно понять, не мои.

То есть, довольно значительная часть наших читателей приравнивает книгу не к сюжету даже, к фабуле. А остальное, дескать, рюшечки, ими можно пренебречь. Отдельные знатоки и ценители посчитают "былы" и "сказалы" на развороте и хмыкнут либо презрительно, либо снисходительно, но это дальний предел, последний рубеж, дальше суть драконе.

Не то чтобы я раньше этого не знала. Просто каждый раз — как впервые.

Галерея Тейт показывает недавнее приобретение, "Фонарь рыбачки" Марианны Стоукс, 1899 года.

Два на моей памяти возникших в русском множественных числа мучительны, как битое стекло в ботинке: "маты" — не те, что гимнастические, те, что инвективная лексика — и "смыслы". "Употреблять маты" — это в лучшем случае делать на них упражнения, в худшем — есть их с голодухи, если они кожаные. "Говорить с матами" — попытка подражания Франциску Ассизскому и Антонию Падуанскому, репетиция важной речи нервным оратором, или, вероятнее и печальнее, манифестация беспокойного нездорового ума.

Что до "смыслов"...
Тот самый случай, когда, как говаривал (о другом) друг моей юности, много — меньше, чем один.

Нейросеть иногда помимо себя прекрасна. Запрос: Гагарин видит Бога.

Минутка самолюбования на нашем канале. По-моему, мне идёт синий.

Не люблю кино про космос, если это не сказка типа "Звёздных войн" или "Стражей галактики".
Терпеть не могу кино про врачей, поскольку слишком люблю и знаю врачей настоящих, из жизни.

В результате кино про врачей, космос и врача в космосе меня так захватило и потащило, что, только выйдя из зала, я поняла, что оно шло три часа.

"Вызов", вчера были на премьере. Праздник и счастье не выцвели до сих пор, обязательно пересмотрю потом. Огромный, выверенный и отлаженный эпос, где все эпические механизмы работают на своём месте, как надо. Работает — не трогай. Вот тебе один канонический ход, а вот другой, жили-были, долго ли, коротко ли, и к нему обратила крылатые речи; иначе это не делается, читатель-зритель-слушатель должен узнавать. Узнавать и радоваться: мир по-прежнему устроен правильно, несмотря ни на что.

На "Вызове" радуешься. Внятности, ясности, чистоте рисунка, шуткам, удачно разбросанным в стратегических местах, как волшебные кувшинчики в компьютерной игре. Тому, что надеяться на хорошее, на то, что мы — те единые "мы", которые только в эпосе включают в себя и рассказчика, и адресата рассказа — справимся, надеяться — можно, нужно, как бы ни кривило губы взрослое знание жизни. Если вам этого не хватало, как мне, вам сюда.

И отдельно: оказывается, если не показывать суррровую ррромантику космоса, если показывать его работу, быт, так, чтобы зритель не единожды про себя возблагодарил мироздание, что не он с этим дело имеет, возникает какая-то подлинная, без патетики, красота. Просыпается, активируется в тебе то, что держит связь с недосягаемым ТАМ — она в "Вызове" наглядна, линия прочерчена многократно: звёзды — Земля, взгляд с Земли — звёзды.

Нет, я знаю, что многим не понравится, по самым разным причинам. Что именно то, что тронуло меня, кого-то будет раздражать.

И потому ещё больше благодарна кому-то ТАМ за способность увидеть, ощутить и откликнуться. За то, что во мне оно есть.

Да, конечно — только большой экран. Такого эффекта присутствия телевизор и монитор не дадут, люди ради него в космос летали.