Человек без бессознательного

Помните, писала о «Похвале бессознательному» Массимо Рекалькати? У него есть еще одна работа, не переведенная на русский, – «Человек без бессознательного» (каково, а?). Наткнулась на подробную рецензию с разбором основных идей, которую написала психоаналитик Росселла Валдре.

В книге, как пишет Валдре, Массимо Рекалькати формулирует довольно неутешительный тезис (почти диагноз эпохи): в современности происходит антропологическая мутация, в ходе которой мы наблюдаем исчезновение субъекта бессознательного – того самого, который был открыт Фрейдом и который существовал через желание, регулируемое ограничением и Законом.

Автор выделяет три существенные инстанции субъекта бессознательного: истину, различие и желание. Мы — желающие субъекты, носители уникальной, личной истины, которая дается нам ценой принятия ограничений, установленных Законом, субъекты, входящие в купель языка и сохраняющие ответственность за нашу дифференцированную субъективность. Однако в гиперсовременном человеке все это, как правило, стирается

Классический субъект бессознательного конституировался через вход в «купель языка», культуры, в символический порядок – и этот вход был одновременно принятием символической кастрации, то есть признанием ограничения, предела, пониманием того, что не все возможно, что есть Закон, который говорит «нет», что желание не может быть удовлетворено полностью (что не исключает поиск и стремление). Одухотворенный желанием, этот субъект нёс ответственность за свою уникальную, отдельную субъективность.

Но гипермодерность (так Рекалькати называет современную эпоху) отменила эту парадигму. Желание заместилось наслаждением (jouissance в лакановском смысле). Если желание характеризуется движением к недостижимому объекту и вечным поиском (я всегда хочу чего-то еще), то наслаждение – это лишенная удовольствия связь с объектом, повторение, застревание. Наслаждение связано с влечением к смерти, то есть со стремлением к нулю напряжения, к растворению, исчезновению различия. По Рекалькати, на месте сингулярности желания появился конформизм, облаченный в новые формы вседозволенности и псевдодемократии. Моральный императив фрейдовского Сверх-Я сменился деспотичным обязательством наслаждения («Наслаждайся!» – как писал Лакан), проявив во всей полноте садистическую, смертоносную, антилибидинальную сторону Сверх-Я (Ты обязан быть счастливым, здоровым, успешным, а если не получается, ты виноват).

В связи с утратой ориентирующей границы и предела Рекалькати выделяет две фундаментальные полярности новой патологии. С одной стороны – «Оно без бессознательного». Как раз здесь господствует наслаждение в своего рода сверхмогуществе Оно, которое оказывается смертоносным, текучим, неконтролируемым. Это далеко от влечений Оно, о которых говорил Фрейд. Это распад, рассеивание и особый тип тревоги – не невротическая тревога-сигнал (когда Я предупреждает само себя об опасности), а тревога от захлестывания влечениями Реального. Характерные клинические формы здесь – паника, разные виды зависимости и определенные формы депрессии.

На другом полюсе – патологии от избытка идентичности, «твердые идентификации». Эго, лишенное бессознательного, уплощается до подражания и адаптации, конформистски привязывается к группе. Это лакановские социальные психозы, где субъекта замещает маска; «нормотик» Болласа; винникоттовская ложная Самость. Ригидность, конформизм, бред идентичности. Рекалькати видит воплощение этой парадигмы в клинической форме анорексии. Он называет ее метафорой «клиники пустоты». Здесь пустота – далеко не то же самое, что фундаментальная онтологическая нехватка-в-бытии, о которой говорил Лакан и которая структурирует нашу субъективность и делает желание возможным. В пустоте нехватку заменяет ничто, когда нет даже структуры желания, только дыра.

Рекалькати рассматривает эти полярности как две стороны одной медали. И обе, по его мнению, являются следствием главной антропологической мутации гипермодерности: испарения Отца в его символическом значении.

Подробнее об этом позже.

Субъект без бессознательного – это субъект без Отца, как пишет Рекалькати. «Отец» в психоанализе – это символическая функция, связанная с пределом, ограничением, Законом. Это та фигура, которая вводит запрет, позволяющий войти человеку в символический порядок и культуру.

Когда Рекалькати говорит об «исчезновении Отца», он имеет в виду, что эта функция в нашу эпоху больше не работает, то есть больше нет инстанции, которая говорит «нет», как нет устойчивого символического порядка, который бы как-то ориентировал человека.

Утратив желание (которое возможно только через принятие ограничений), «субъект отчаянно блуждает либо в поисках объектов наслаждения, которые создают иллюзию насыщения нехватки (наркотики, все современные формы зависимости), либо застывает в твердых, «массовых» идентификациях, отказываясь от субъективности и этической ответственности, носителем которых является только субъект бессознательного».

«Почва, гумус гиперсовременной патологии, имеет психотическое основание», – заключает Рекалькати, отмечая, что эту идею стоит понимать не в строго диагностическом смысле, а в более широком – как свидетельство коллапса символического, упадка пары «вытеснение – возвращение вытесненного», а значит, и невроза как структуры, который был связан с ней.

Что стоит за этим коллапсом? Рекалькати выделяет несколько ключевых элементов: сциентизм с его претензией измерить и каталогизировать желание; императив благополучия (например, wellness-движение), парадоксально близкий к влечению к смерти (стремление к нулю напряжения, к идеальному телу как мертвому объекту); требования нового тоталитаризма как современной формы капиталистического дискурса; и уже упомянутое исчезновение Отца как «третьей» функции, регулировавшей эдипов мир.

Новым формам тоталитаризма, которые теперь не выражаются в диктатурах (по крайней мере, на Западе), «не нужны новые подданные», но нужны индивиды, постоянно преданные потреблению, заблудившиеся в наслаждении, утратившие ориентирующий компас предела и кастрации.

Но главная заслуга этой работы, по мнению Валдре, – в том, что Рекалькати возвращает нас к идее влечения к смерти – гипотезе Фрейда о том, что существует область психического аппарата, структурно неспособная создавать и содержать представления и склонная к психической смерти; это влечение, стремящееся к нирване, к отсутствию связей и потере жизни. По мнению Рекалькати, это то, что до сих пор шокирует в Фрейде. Рекалькати помещает влечение к смерти в центр гипермодерного отклонения, и более того – в центр человеческой проблемы par excellence. «Это открытый нерв цивилизации, мягкое подбрюшье культуры», как пишет Рекалькати. Драма Антигоны, для которой Бытие стремится к своему уничтожению, и нарциссизм смерти Андре Грина.

Рекалькати пишет, что это ключ к современному социальному контексту и новым патологиям. При этом он отмечает, что кризис спроса на долгосрочный психоанализ – неизбежное следствие всего сказанного. Дискурс психоанализа, по Рекалькати, – это дискурс субъекта бессознательного, в своей основе антропологически противоположного субъекту без бессознательного, который сейчас формируется. По этой причине психоанализ продолжит оставаться маргинальным, неактуальным, неудобным и скандальным.

Но, как пишет Росселла Валдре, Рекалькати видит решение в реанимации субъекта желания, в том, чтобы сделать желание способным к творческим реализациям, продвигать несокрушимую субъективность как возражение против любых конформистских тенденций.

По его мнению, это этическая задача психоанализа в эпоху человека без бессознательного.

Закинула рецензию Клод, чтобы узнать её мнение. Сначала без каких-то эмоций, чтобы получить «чистый» ответ. В целом, она согласилась, но отметила, что в работе Рекалькати есть излишняя ностальгия по классическому субъекту бессознательного (не публикую эту часть, так как много букв и она вторит вышеизложенным тезисам). Дальше у нас развернулся такой диалог ⬇️. И мне пришлось поспорить, что изначально, конечно, обречено на провал, так как ИИ априори подстроится к моему мнению. Поэтому писать «со всем согласна» излишне, но всё же опубликую) Что поделать – ничто человеческое мне не чуждо. В конце концов, когда-то я сама проделала долгий путь к этому пониманию. Мысль о том, что бессознательное не исчезает, а использует другой язык – замечательна, хотя и закономерна. «Современность не хочет психоанализа», «Психоанализ – это антирыночное предложение» – красиво и немного грустно. Но при этом «в такой ретроградный момент, как наш, аналитическая этика служит мощным источником сопротивления», как написал когда-то в очень показательной статье профессор психиатрии Стивен Селигман.