Раз уж Жижек вспомнил про Толкина, то хотелось бы сказать, что пока мы занимались такими глупостями, как написанием диссертации, оказывается, вышла самая важная философско-антропологическая работа последних лет — «Природа Средиземья».
Метафизика, натурфилософия, теология, теория познания и даже психология — всё в одном месте. Считаю ужасным допущением отсутствие конференций, посвящённых данной работе.
Метафизика, натурфилософия, теология, теория познания и даже психология — всё в одном месте. Считаю ужасным допущением отсутствие конференций, посвящённых данной работе.
🔥8
Forwarded from Лаканиана
Паника или фобия
В центре внимания фрейдовской клиники тревоги находится не кастрация, а травматическая тревога и проводится различие между:
1) травматической или автоматической тревогой
2) сигнальной или ожидаемой тревогой.
Травматическая тревога:
- связана с первичным вытеснением
- касается чего-то, что не может быть "связано"
- не может быть адекватно вербализована
- а потому не может быть отреагирована.
Напротив, сигнальная тревога:
- относится к "послевытеснению", Nachdrängung
- связана с вербальными ассоциациями
- следовательно, может быть разряжена
- относится к дальнейшей стадии развития психики
- ее функция - сигнализация о постоянно угрожающем присутствии травматической тревоги.
В центре внимания фрейдовской клиники тревоги находится не кастрация, а травматическая тревога и проводится различие между:
1) травматической или автоматической тревогой
2) сигнальной или ожидаемой тревогой.
Травматическая тревога:
- связана с первичным вытеснением
- касается чего-то, что не может быть "связано"
- не может быть адекватно вербализована
- а потому не может быть отреагирована.
Напротив, сигнальная тревога:
- относится к "послевытеснению", Nachdrängung
- связана с вербальными ассоциациями
- следовательно, может быть разряжена
- относится к дальнейшей стадии развития психики
- ее функция - сигнализация о постоянно угрожающем присутствии травматической тревоги.
Forwarded from Лаканиана
В этом же русле Фрейд развивает идею компульсии повторения как бесплодной попытки субъекта установить означающее там, где слова изначально отсутствовали.
Там же, где Фрейд прямо упоминает кастрационную тревогу как форму тревоги, она почти всегда предстает в довольно типичной маскировке: вместо страха потери пениса речь идет о страхе потери глаз.
Типичный пример такой маскировки - "Эдип в Колоне". Ослепление - наказание Эдипа за кровосмесительную связь с матерью. А то, что он сделал это сам, своими руками, считается досадной деталью, так как не вяжется с общей идеей наказания.
В примерах Фрейда есть очень своеобразное повторяющееся наблюдение, которое не соответствует общей теории: в клинической реальности угрозы кастрации формулируются женщинами (в основном матерями), что не соответствует ожиданию угрозы со стороны отца. Сами пациенты придерживаются того же мнения, перенося свою тревогу с матери на отца, и именно таким образом отец становится необходимой центральной фигурой.
В постфрейдистской клинике, на основе аналитической работы с пациентами, которых не было в практике Фрейда, возникает важное расширение:
- дети демонстрируют типичную форму первичной тревоги – страх быть съеденным, поглощенным ведьмами, великанами или голодными родителями
- психотические пациенты достаточно часто описывают состояния слияния, смешения со значимым другим, при этом сохраняя сопутствующие детские страхи
- в этих феноменах нет полового различения.
Итак, основываясь на клинических данных, можно утверждать, что важная дифференциация связана с "означиванием" (между тем, что обозначается и что не обозначается), а связь с собственно кастрационной тревогой не прослеживается.
Помимо психоаналитических работ, есть общепсихологические теории о тревоге, соотносимые с современной озабоченностью дифференциацией
- фобических расстройств и
- панических расстройств.
По сути, это повторение противопоставления фобической тревоги и того, что прежде называлось "свободно плавающей тревогой", которая находится в поисках причины для оправдания, то есть объекта, и как только этот объект найден, тревога больше не плавает, а становится связанной с представлением. Предполагается, что в отличие от более психологичных фобий, современные "панические" расстройства обусловлены биологически.
Так, в DSM-клинике тревога бывает либо с объектом, либо без него:
- если объекта нет, то тревога принимает форму паники, которая из-за этого отсутствия очень жуткая, а значит… биологическая (биология всегда оказывается кстати, когда нужно оправдание)
- если объект есть - тревога психологически объяснима.
Точка зрения Ж. Лакана иная: паника или травматическая тревога возникает именно там, где мы сталкиваемся с объектом, который просто ждет за углом. Это объект:
- неизбежный
- необратимый
- безымянный
- невидимый
- но очень настоящий
Кошмар в сновидении соотносим с не-встречей с таким объектом: мы пробуждаемся за долю секунды до того, как увидим или испытаем "это".
В случае же фобии субъект сталкивается с фобическим означающим или серией означающих, благодаря которым его тревога становится более разработанной и, следовательно, более терпимой. Сам объект фобии в данном случае довольно тривиален, и его можно избегать или держать на расстоянии.
Когда же человек действительно боится реального объекта, то и фобии как таковой нет.
По материалам
- семинара «Кастрация и фаллическая функция» проекта «Лаканод»
- Verhaeghe P. «The Riddle of Castration Anxiety: Lacan beyond Freud»
Иллюстрация - alamy. com +
#кастрация #тревога #кастрационная_тревога #фобия
Там же, где Фрейд прямо упоминает кастрационную тревогу как форму тревоги, она почти всегда предстает в довольно типичной маскировке: вместо страха потери пениса речь идет о страхе потери глаз.
Типичный пример такой маскировки - "Эдип в Колоне". Ослепление - наказание Эдипа за кровосмесительную связь с матерью. А то, что он сделал это сам, своими руками, считается досадной деталью, так как не вяжется с общей идеей наказания.
В примерах Фрейда есть очень своеобразное повторяющееся наблюдение, которое не соответствует общей теории: в клинической реальности угрозы кастрации формулируются женщинами (в основном матерями), что не соответствует ожиданию угрозы со стороны отца. Сами пациенты придерживаются того же мнения, перенося свою тревогу с матери на отца, и именно таким образом отец становится необходимой центральной фигурой.
В постфрейдистской клинике, на основе аналитической работы с пациентами, которых не было в практике Фрейда, возникает важное расширение:
- дети демонстрируют типичную форму первичной тревоги – страх быть съеденным, поглощенным ведьмами, великанами или голодными родителями
- психотические пациенты достаточно часто описывают состояния слияния, смешения со значимым другим, при этом сохраняя сопутствующие детские страхи
- в этих феноменах нет полового различения.
Итак, основываясь на клинических данных, можно утверждать, что важная дифференциация связана с "означиванием" (между тем, что обозначается и что не обозначается), а связь с собственно кастрационной тревогой не прослеживается.
Помимо психоаналитических работ, есть общепсихологические теории о тревоге, соотносимые с современной озабоченностью дифференциацией
- фобических расстройств и
- панических расстройств.
По сути, это повторение противопоставления фобической тревоги и того, что прежде называлось "свободно плавающей тревогой", которая находится в поисках причины для оправдания, то есть объекта, и как только этот объект найден, тревога больше не плавает, а становится связанной с представлением. Предполагается, что в отличие от более психологичных фобий, современные "панические" расстройства обусловлены биологически.
Так, в DSM-клинике тревога бывает либо с объектом, либо без него:
- если объекта нет, то тревога принимает форму паники, которая из-за этого отсутствия очень жуткая, а значит… биологическая (биология всегда оказывается кстати, когда нужно оправдание)
- если объект есть - тревога психологически объяснима.
Точка зрения Ж. Лакана иная: паника или травматическая тревога возникает именно там, где мы сталкиваемся с объектом, который просто ждет за углом. Это объект:
- неизбежный
- необратимый
- безымянный
- невидимый
- но очень настоящий
Кошмар в сновидении соотносим с не-встречей с таким объектом: мы пробуждаемся за долю секунды до того, как увидим или испытаем "это".
В случае же фобии субъект сталкивается с фобическим означающим или серией означающих, благодаря которым его тревога становится более разработанной и, следовательно, более терпимой. Сам объект фобии в данном случае довольно тривиален, и его можно избегать или держать на расстоянии.
Когда же человек действительно боится реального объекта, то и фобии как таковой нет.
По материалам
- семинара «Кастрация и фаллическая функция» проекта «Лаканод»
- Verhaeghe P. «The Riddle of Castration Anxiety: Lacan beyond Freud»
Иллюстрация - alamy. com +
#кастрация #тревога #кастрационная_тревога #фобия
О стыде в фантазме и симптоме.
В контексте дальнейших размышлений о фундаментальных понятиях психоанализа предлагаю оттолкнуться от статьи Миллера «Два клинических измерения: симптом и фантазм».
Как можно догадаться по названию, текст обращается к сопоставлению и различению симптома и фантазма. Хотя, казалось бы, это достаточно разнесённые понятия и путаницы между ними не возникает, Миллер тем не менее обращает внимание на то, как именно они различаются.
В контексте дальнейших размышлений о фундаментальных понятиях психоанализа предлагаю оттолкнуться от статьи Миллера «Два клинических измерения: симптом и фантазм».
Как можно догадаться по названию, текст обращается к сопоставлению и различению симптома и фантазма. Хотя, казалось бы, это достаточно разнесённые понятия и путаницы между ними не возникает, Миллер тем не менее обращает внимание на то, как именно они различаются.
Симптом. Субъект говорит о нём постоянно, извлекает наслаждение из возможности его озвучить, представить в качестве возвышенного объекта — Вещи.
Фантазм. Молчание.
Только имеющийся сеттинг вместе со свободными ассоциациями позволяют д/Другому столкнуться с фантазмом субъекта. Почему так? Миллер отвечает: фантазм отличается от симптома тем, что связан со стыдом.
Во-первых, стоит задаться вопросом: разве симптом не связан со стыдом? Разве сеттинг с его конфиденциальностью существует не для того, чтобы укрыть субъекта от стыда за свой симптом?
Во-вторых, здесь можно было бы ввести дополнительную сложность, связанную с тем, что одни фантазмы могут быть связаны со стыдом, а другие — с виной. Они не тождественны друг другу (хотя зачастую различие можно провести лишь условно). Однако ограничимся замечанием: вина подразумевает субъективацию, принятие на себя греха, в то время как стыд оказывается связан с расположением, из которого невозможно выпутаться и от которого невозможно уклониться.
Невротик стыдится своего фантазма, поскольку этот фантазм идёт вразрез с имеющейся этикой. Причина заключается в том, что фантазм всегда связан с дискурсом перверсии.
«Например, в анализе мы часто встречаем женщин-феминисток с мазохистскими фантазиями, с которыми они не знают, что делать, потому что это противоречит их идеалу. Иногда это причиняет им большие страдания. Мы также можем встретить гуманистически настроенных мужчин, чьи фантазии особенно агрессивны».
Фантазм перверсивен, и предстаёт таковым, поскольку субъект рождается в язык, который в основе своей является производным от сексуальной динамики или игры отсутствия и присутствия — её последующей метафоризации.
Вспомним главную игру психоанализа — «Fort-Da!». Этим примером Фрейд указывает на то, что фантазм — это то, что позволяет субъекту переводить наслаждение в удовольствие, являясь, как замечает Миллер, неким устройством по укрощению наслаждения.
Но вернёмся к различию симптома и фантазма.
Наиболее важным в приведённой цитате из статьи Миллера является не то, что фантазм перверсивен, а скорее то, что фантазм способен обесценить то, на чём держится субъект.
Субъект может говорить о своём симптоме, поскольку симптом доступен его сознанию. Пусть симптом и демонстрирует расщеплённость, но он не указывает на то место, где именно субъект расщеплён, оставляя неизменными как наслаждение, так и тайное желание его бесконечного воспроизводства.
Вместе с тем субъект молчит, когда речь заходит о фантазме. Однако молчит он не только из-за стыда перед его перверсивностью, но прежде всего потому, что этот фантазм способен буквально выбить почву из-под ног, поскольку «противоречит их идеалу». Или, другими словами, выявляет несоответствие на каком-то ином уровне.
Разговор о фантазме приближает субъекта к риску столкнуться с тем самым опасным ядром, что зовётся «фундаментальным фантазмом», обнаруживая место его настоящей пристёжки, его целостности — рамку, которая задаёт направление всем остальным фантазмам и желанию.
В русском языке нет точного слова для описания этого события, но в английском оно есть — exposed. Exposed — это место удивления, беззащитности, оголения, которое говорит о стыде, но вместе с тем выходит за его пределы, ставя субъекта, встречающегося с подобным фантазмом, в положение ступора.
(Событие ступора (или столкновение с реальным), бессознательно или предсознательно, навсегда останется с субъектом, став чем-то, что фантазму будет неотъемлемо сопутствовать в качестве напоминания.)
В своём пределе здесь есть что-то животное, что-то от мира «бей, беги, замри», чего в симптоме, как продукте по преимуществу культуры, нет.
О фундаментальном фантазме и других фундаментальностях психоанализа ещё поговорим.
Статья Миллера:
https://www.lacan.com/symptom11/two-clinical.html
Фантазм. Молчание.
Только имеющийся сеттинг вместе со свободными ассоциациями позволяют д/Другому столкнуться с фантазмом субъекта. Почему так? Миллер отвечает: фантазм отличается от симптома тем, что связан со стыдом.
Во-первых, стоит задаться вопросом: разве симптом не связан со стыдом? Разве сеттинг с его конфиденциальностью существует не для того, чтобы укрыть субъекта от стыда за свой симптом?
Во-вторых, здесь можно было бы ввести дополнительную сложность, связанную с тем, что одни фантазмы могут быть связаны со стыдом, а другие — с виной. Они не тождественны друг другу (хотя зачастую различие можно провести лишь условно). Однако ограничимся замечанием: вина подразумевает субъективацию, принятие на себя греха, в то время как стыд оказывается связан с расположением, из которого невозможно выпутаться и от которого невозможно уклониться.
Невротик стыдится своего фантазма, поскольку этот фантазм идёт вразрез с имеющейся этикой. Причина заключается в том, что фантазм всегда связан с дискурсом перверсии.
«Например, в анализе мы часто встречаем женщин-феминисток с мазохистскими фантазиями, с которыми они не знают, что делать, потому что это противоречит их идеалу. Иногда это причиняет им большие страдания. Мы также можем встретить гуманистически настроенных мужчин, чьи фантазии особенно агрессивны».
Фантазм перверсивен, и предстаёт таковым, поскольку субъект рождается в язык, который в основе своей является производным от сексуальной динамики или игры отсутствия и присутствия — её последующей метафоризации.
Вспомним главную игру психоанализа — «Fort-Da!». Этим примером Фрейд указывает на то, что фантазм — это то, что позволяет субъекту переводить наслаждение в удовольствие, являясь, как замечает Миллер, неким устройством по укрощению наслаждения.
Но вернёмся к различию симптома и фантазма.
Наиболее важным в приведённой цитате из статьи Миллера является не то, что фантазм перверсивен, а скорее то, что фантазм способен обесценить то, на чём держится субъект.
Субъект может говорить о своём симптоме, поскольку симптом доступен его сознанию. Пусть симптом и демонстрирует расщеплённость, но он не указывает на то место, где именно субъект расщеплён, оставляя неизменными как наслаждение, так и тайное желание его бесконечного воспроизводства.
Вместе с тем субъект молчит, когда речь заходит о фантазме. Однако молчит он не только из-за стыда перед его перверсивностью, но прежде всего потому, что этот фантазм способен буквально выбить почву из-под ног, поскольку «противоречит их идеалу». Или, другими словами, выявляет несоответствие на каком-то ином уровне.
Разговор о фантазме приближает субъекта к риску столкнуться с тем самым опасным ядром, что зовётся «фундаментальным фантазмом», обнаруживая место его настоящей пристёжки, его целостности — рамку, которая задаёт направление всем остальным фантазмам и желанию.
В русском языке нет точного слова для описания этого события, но в английском оно есть — exposed. Exposed — это место удивления, беззащитности, оголения, которое говорит о стыде, но вместе с тем выходит за его пределы, ставя субъекта, встречающегося с подобным фантазмом, в положение ступора.
(Событие ступора (или столкновение с реальным), бессознательно или предсознательно, навсегда останется с субъектом, став чем-то, что фантазму будет неотъемлемо сопутствовать в качестве напоминания.)
В своём пределе здесь есть что-то животное, что-то от мира «бей, беги, замри», чего в симптоме, как продукте по преимуществу культуры, нет.
О фундаментальном фантазме и других фундаментальностях психоанализа ещё поговорим.
Статья Миллера:
https://www.lacan.com/symptom11/two-clinical.html
👍3🤡1
Кого же мне это всё напоминает?🤔
Но главный вопрос: куда впоследствии делись гений/даймон и бог, играющие решающую роль в суждении Сократа?
Но главный вопрос: куда впоследствии делись гений/даймон и бог, играющие решающую роль в суждении Сократа?
🔥2🫡1
Первосцены психоанализа
В конце своей статьи «Два клинических измерения: симптом и фантазм» Миллер отождествляет фундаментальный фантазм с Urverdrängung или первичным вытеснением. В свою очередь, Женевьева Морель в работе «Фундаментальный фантазм и симптом как патология закона» отождествляет фундаментальный фантазм с Urphantasien или первофантазией. Возникает конфликт интерпретаций, который требует прояснения того, чем являются Urverdrängung, Urphantasien и фундаментальный фантазм.
Впрочем, на этом фрейдовские Ur’ы не заканчиваются, поскольку рядом с Urphantasien мы найдём ещё и Urszene — первосцену, под полами которой внезапно может обнаружиться ужас, невозможное заядлого лаканиста — archaische Erbschaft или архаическое наследие.
В конце своей статьи «Два клинических измерения: симптом и фантазм» Миллер отождествляет фундаментальный фантазм с Urverdrängung или первичным вытеснением. В свою очередь, Женевьева Морель в работе «Фундаментальный фантазм и симптом как патология закона» отождествляет фундаментальный фантазм с Urphantasien или первофантазией. Возникает конфликт интерпретаций, который требует прояснения того, чем являются Urverdrängung, Urphantasien и фундаментальный фантазм.
Впрочем, на этом фрейдовские Ur’ы не заканчиваются, поскольку рядом с Urphantasien мы найдём ещё и Urszene — первосцену, под полами которой внезапно может обнаружиться ужас, невозможное заядлого лаканиста — archaische Erbschaft или архаическое наследие.
👍1