Глобальная регуляция ИИ — классическая дилемма заключенного. Все понимают риски гонки вооружений в ИИ, но для каждого отдельного государства рациональная стратегия — наращивать свой потенциал, чтобы не проиграть. Проблему усугубляет двойное назначение любой технологии: один и тот же алгоритм может оптимизировать логистику или стать инструментом тотальной слежки. В результате вместо глобального договора мы видим фрагментацию на три блока: попытки регулирования в ЕС (которые зачастую сводятся к экстра-налогу на корпорации), рыночный подход США и модель госконтроля Китая. Грань между защитой и цензурой становится политической — взгляните на последние инициативы Великобритании.

Количественный прогноз в футурологии вытесняется качественной интерпретацией и формированием гипотез. Когда ИИ отвечает на вопрос «что возможно?», человек анализирует последствия второго и третьего порядка: социальные, экономические, политические и культурные сдвиги, которые запускает технология. Преимущество футуролога — его методологическая позиция: в отличие от ИИ, он не связан предвзятостью обучающей выборки. В идеале он не ангажирован интересами бенефициаров и стремится к позиции, где нет места ни технологическому оптимизму, ни пессимизму, — только анализу системных рисков и возможностей, поиску слабых сигналов в информационном шуме. Это требует уникальных человеческих качеств, недоступных для машин: фантазии для генерации радикально новых сценариев и серендипности для обнаружения неочевидных связей между дисциплинами.

Наконец, возникает неизбежный политический вопрос: если ИИ может смоделировать множество вариантов будущего, как мы контролируем выбор сценария? У каждого варианта есть мощные бенефициары — корпорации и государства, стремящиеся реализовать выгодный им образ будущего. Роль футуролога здесь — деконструировать эти сценарии, вскрывая, кто выигрывает и кто проигрывает. Так происходит переход от пассивного прогнозирования к активному содействию в осознанном выборе будущего, возвращению обществу агентности и контроля над своей траекторией развития в условиях борьбы интересов.

Технологический суверенитет становится центральной ареной геополитики. Контроль над стеком технологий (чипы, данные, платформы) формирует техно-империи, построенные как в слиянии технологического гиганта и власти, так и вследствие уверенного превращения бигтехов в квази-государства. В первом случае корпорации действуют как инструменты внешней политики (санкции через деплатформинг), государства — как лоббисты и гаранты безопасности своих технологических чемпионов. Во втором — у корпорации появляются частные военные компании для защиты цепочек поставок редкоземельных элементов, а миллиарды пользователей фактически становятся гражданами экосистем. Так что глобальная политика — игра гибридных акторов, где государственная и корпоративная власть неразделимы и с каждым годом будут появляться новые акторы, вплоть до самостоятельного сильного ИИ.