Шарль Леконт де Лиль (1818–1894)
Charles Leconte de Lisle

Саван Мохаммеда аль-Мансура

Плачь, Йемен, позабудь изящных пальм изгиб!
Стенай, ас-Шам, в тени раскидистого кедра!
Под звездным куполом, украшенным столь щедро,
Сокрой свой лик в песке, заройся глубже в недра,
Отец косматых львов — рыдай, рычи, Магриб!

Как ты рассечена крылами Азраила,
О Роза, цвет войны, что в Кóрдове цвела!
Отважные бойцы скатились из седла,
И клювы воронов рвут мертвые тела,
Которым стылый мрак — единая могила.

О Кала’т-аль-Носур и пропасти его,
Пусть вас пожрет Иблис, каменьями побитый!
Мелькнув, как молния, как сон полузабытый,
Хиджаз оставив, мы пленили мир открытый —
И вот померкло вмиг Ислама торжество!

Аллах, мы пред Тобой — лишь черепки скудели!
Двадцатитысячный отряд лихих бойцов
Был вихрем унесен в обитель мертвецов;
От крови всадников и крови жеребцов
Долины и луга, холмы, равнины рдели.

Нефть, жирною волной излившись на костер,
Горит средь пустошей, зловеще осветленных.
В разлитых по степи сияниях зеленых
Сгорают мертвецы; у трупов опаленных
Направлен в небеса неколебимый взор.

Аллах! Гремя, как гром грохочет в мрачной туче,
Ломясь через кусты, овраги, крутизны,
На поглотителей вина и ветчины
Мы мчались десять раз — и были сметены,
Но, усмехаяcь, вновь летел отряд летучий.

А ты, себя в багрец и латы облачив,
Надев злаченый шлем в сияниях искристых,
Летел ты как орел, вождь верующих истых,
Своим кривым мечом ты поражал нечистых…
Мохаммед аль-Мансур, ты храбр и справедлив!

Ты был под знаменем Халифов, что белее,
Чем на вершинах гор блестящие снега.
Лоснился барса мех; когда твоя нога
Скорей гнала коня в атаку на врага,
То в конский бок, блестя, вцеплялся он все злее.

Обещан Джáннат нам за ратные дела —
И потому, презрев шакалов завыванья,
Кто б из воителей, стыдясь за отставанье,
Когда ведешь ты нас, Звезда завоеванья,
Чтоб умереть как муж, не бросил удила?

Шум рухнувшего с гор ожившего потока,
Вздымающийся в час прилива грозный вал —
Отвагой опьянив, возглавил наш навал
Тот, кто язычников бессчетно побивал,
Амира славный сын, Дыхание Пророка!

Раздался сей удар, подняв ужасный гул —
Умчались коршуны, обсевшие отроги;
Заклекотав, орлы летели прочь в тревоге;
Преодолев хребты, селенья, долы, логи,
До всех концов земли удар сей досягнул!

Увы! Лихих коней в горах летели строи,
И с ночи до утра бросались все быстрей
Они в горячий бой; у яростных зверей
Обмылена узда, жар пышет из ноздрей.
Так в поле саранча кружится в страшном рое.

О дети аль-Борак и молний грозовых,
Друзья, соратники в сражении великом,
Как упивались вы побоищем и криком,
Вы ржали, мчась на смерть, летя навстречу пикам,
Погибли вы, испив потоков ветровых!

Трезуб и протазан вы разгрызали храбро,
И дрот лесных ловцов бессильно в вас летел;
Вы рвались сквозь заслон на бастионы тел,
Где веял на ветру кастильский Лев, желтел
Варан Галисии, алела Длань кантабра.

Оставив южный сад, к заснеженной горе
Вы мчались, покорив Астурии уступы;
В смертельной тишине упали ваши трупы,
Разбиты ваши лбы и перебиты крупы,
Как будто треснул плод граната на жаре!

Никто сломить не смог такой орды разгульной.
К горам они ушли, не делая толпы, —
Солдаты в чепраках, схватившие серпы
Крестьяне, короли, бароны и попы,
Плюющие из уст отравой богохульной.

Мощь побежденная сих непреклонных сил
Растаяла в ночи, уйдя во мрак холодный.
Пылают мертвецы, хрип молкнет безысходный,
Рыданьем окружен простой шатер походный —
Орел Ислама в нем навеки опочил.

Суров и бледен он, погублен тяжкой раной;
Как предрешил Аллах, бессмертного Судью
По смерти поместят в сияющем раю,
И душу ангелам вручает он свою,
Блистанием побед и пальмами венчанный.

Душа взлетела ввысь в свеченье багреца.
Укрытый шкурой льва с косматой гривой черной,
В пыли, уложенной в кедровый ларь просторный,
Что двадцать лет сбирал его доспех наборный,
Мохаммед аль-Мансур спит вечным сном бойца.

Кончается наш век; воспомним об Аллахе!
Плачь, Омейядов род, конец твой недалек!
Зловещей раною твой кровоточит бок —

Несокрушимый Муж, облитый кровью, лег
Покоиться в победном прахе!

Оригинал: https://paroles2chansons.lemonde.fr/auteur-charles-leconte-de-lisle/poeme-le-suaire-de-mohammed-ben-amer-al-mancour.html

ВОЛЬНОДУМЕЦ, 1665

Природы тайновидец, Гассенди,
Ты, новый открыватель Эпикура,
Сквозь темный лес под именем Натура
Мой разум к откровенью приведи!

Пылает дерзновение в груди,
Пылает гневом на меня цензура,
И я, служитель Вакха и Амура,
Готовлюсь встретить пламя впереди.

Весь мир есть атомов коловращенье,
Дрожанье плоти, страстных тел скрещенье;
Все, что Вчера, и все, что Завтра, – тьма…

Я не скажу Святейшеству об этом,
Но я готов признать нетварным светом
Лишь отблеск изощренного ума.

Эмиль Неллиган (1879 – 1941)
Émile Nelligan

***
Ах, как же снег тут наснежил!
Расцвел на стеклах сад морозный,
Ах, как же снег тут наснежил!
Как быть мне в судороге слезной
C тоской, с которой жил и жил?

Лежат все лужи подо льдом..
Душа черна! Бреду куда я?
Лежат надежды подо льдом,
Я – как Норвегия седая,
Где тучи ходят чередом.

Рыдай, рыдай, февральский птах,
Пролей в извечной дрожи слезы,
Рыдай, рыдай, февральский птах,
Оплачь рыдания и розы
На можжевеловых кустах!

Ах, как же снег тут наснежил!
Расцвел на стеклах сад морозный,
Ах, как же снег тут наснежил!
Как быть мне в судороге слезной
C тоской, с которой жил и жил?

Ah ! comme la neige a neigé !
Ma vitre est un jardin de givre.
Ah ! comme la neige a neigé !
Qu’est-ce que le spasme de vivre
À la douleur que j’ai, que j’ai.

Tous les étangs gisent gelés,
Mon âme est noire ! où-vis-je ? où vais-je ?
Tous ses espoirs gisent gelés :
Je suis la nouvelle Norvège
D’où les blonds ciels s’en sont allés.

Pleurez, oiseaux de février,
Au sinistre frisson des choses,
Pleurez, oiseaux de février,
Pleurez mes pleurs, pleurez mes roses,
Aux branches du genévrier.

Ah ! comme la neige a neigé !
Ma vitre est un jardin de givre.
Ah ! comme la neige a neigé !
Qu’est-ce que le spasme de vivre
À tout l’ennui que j’ai, que j’ai !…

ИВАН БЕЛЯЕВ, 1924

Я отроком, листающим эстампы,
О прериях с индейцами мечтал.
Майн Рид, Карл Май, мой детский идеал,
Как был чудесен мир при свете лампы!

Ах, милых книг младенческие штампы!
Но кто из беллетристов предрекал,
Что очутится русский генерал
Там, где саванны, льяносы и пампы?

Созвездие спасенья, Южный Крест,
Мне светит среди этих гиблых мест, -
Иного мне не требуется знака.

Индейскою тропой я здесь прошел
И слышал песни южнорусских сёл
Над степью, именуемой Гран-Чако.

Джон Гауэр (ок. 1330 – 1408)
John Gower

***
Природе птичьей Валентин святой
Дает свои державные веленья;
Приказывает птахам он весной
Любимого избрать для единенья;
Пусть равных птиц взаимное томленье
По доброй воле их объединит.
Ведь таково природы наставленье:
«Что сердце хочет, тело совершит».

Любимая! Клянусь перед тобой –
Избрал тебя по сходному стремленью,
Ведь не сравнится с дамою иной
Та, что мое пленило помышленье.
Другое не желанно мне служенье,
Пусть дама сердца мне судьбу вершит.
Нам здравое внушает рассужденье:
«Что сердце хочет, тело совершит».

Всегда воображает разум мой
Кеика с Алкионой превращенье;
Покров Господь придал им перьевой,
И чуду я желаю повторенья:
Без злобного людского осужденья
Пусть наша пара свой полет стремит,
Летая там, куда зовет влеченье;
Что сердце хочет, тело совершит.

О дама-птица! Мчит к тебе хваленье,
Преград не зная, не встречав обид.
Прими стихи. Правдиво изреченье:
«Что сердце хочет, тело совершит».

***
Saint Valentin l’amour et la nature
De toutz oiseals ad en governement;
Dont chascun d’eaux semblable a sa mesure
Une compaigne honeste a son talent
Eslist tout d’un acord et d’un assent:
Pour celle soule laist a covenir
Toutes les autres, car nature aprent,
U li coers est, le corps falt obeïr.

Ma doulce dame, ensi jeo vous assure
Qe jeo vous ai eslieu semblablement;
Sur toutes autres estes a dessure
De mon amour si tresentierement,
Qe riens y falt par quoi joiousement
De coer et corps jeo vous voldrai servir:
Car de reson c’est une experiment,
U li coers est, le corps falt obeïr.

Pour remembrer jadis celle aventure
De Alceone et Ceïx ensement,
Com dieus muoit en oisel lour figure,
Ma volenté serroit tout tielement,
Qe sanz envie et danger de la gent
Nous porroions ensemble par loisir
Voler tout francs en nostre esbatement:
U li coers est, le corps falt obeïr.

Ma belle oisel, vers qui mon pensement
S’en vole ades sanz null contretenir,
Pren cest enoscript, car jeo sai voirement,
U li coers est, let corps falt obeïr.

Франсиско де Альдана (1537 – 1578)

***
Картины не увидишь здесь иной:
Лишь в битву устремленная ватага,
Лишь алая струящаяся влага,
Что в зелени разлита травяной.

Как сладок звук, когда наперебой
Кричат: «Рази, Испания! Сантьяго!»;
Без аромата не ступить и шага –
Горелой серой пахнет этот бой.

Вкус отмирает в пересохшей глотке,
Немеет осязанье, обнаружа
Трофей из пораженных сталью тел:

Костей и плоти рваные ошметки,
Разбитые доспехи… Здесь – для мужа
Единственно желаемый удел!

Francisco de Aldana

Otro aquí no se ve que, frente a frente,
animoso escuadrón moverse guerra,
sangriento humor teñir la verde tierra
y tras honroso fin correr la gente.

Este es el dulce son que acá se siente:
"¡España, Santïago, cierra, cierra!"
y por süave olor, que el aire atierra,
humo que azufre da con llama ardiente.

El gusto envuelto va tras corrompida
agua, y el tacto sólo apalpa y halla
duro trofeo de acero ensangrentado,

hueso en astilla, en él carne molida,
despedazado arnés, rasgada malla:
¡oh sólo de hombres digno y noble estado!

Луис де Гонгора (1561 – 1627)
Luis de Góngora

По старческим немощам чувствует приближение кончины, о которой всякое воздыхание католика

На западе годов, на этом, Лиций,
Пифагорейском промежутке лет
За ложным шагом – лишь паденье вслед,
Вслед за паденьем – в бездне очутиться.

Слабеет шаг? Открой ума зеницы.
Уже земной шатается хребет;
Какой же прахом найденный ответ
Не даст распасться зданью на частицы?

Не просто змеи сбрасывают кожи,
Но с кожами свой век с себя снимают,
А люди – нет. Слеп человечий путь!

О, сколь блажен, кто тяжкий груз на ложе
Из камня сбросив, легкий воздымает,
Чтоб высшему сапфиру вновь вернуть!

Infiere, de los achaques de la vejez, cercano el fin a que católico se alienta

En este occidental, en este, oh Licio,
climatérico lustro de tu vida
todo mal afirmado pie es caída,
toda fácil caída es precipicio.

¿Caduca el paso? Ilústrese el juicio.
Desatándose va la tierra unida;
¿qué prudencia del polvo prevenida
la ruina aguardó del edificio?

La piel no sólo sierpe venenosa,
mas con la piel los años se desnuda,
y el hombre no. ¡Ciego discurso humano!

¡Oh aquél dichoso que, la ponderosa
porción depuesta en una piedra muda,
la leve da al zafiro soberano!

DEMETRIVS IMPERATOR, 1605

Я - плоть, приявшая младенца тень,
Я - царский сын, духовный, не телесный;
О Царь Царей, свершитель жертвы крестной,
Меня виссоном кесарским одень!

Вот над Москвой восходит новый день,
И слышит император неизвестный
Латинского обряда звон небесный...
Московия, главу свою воздень!

Пред солнцем правды злобны и сердиты,
Деметрия поносят московиты,
Но если я и впрямь простой монах

И царского я недостоин чина -
Да будет мне надгробием личина,
Да взмоет в небо мой мятежный прах!

Дорогие друзья, огромная просьба поддержать этот проект, над которым ваш покорный слуга и множество хороших людей трудятся уже три года. Приветствуется как участие в краудфандинге, так и распространение информации о проекте.

Пьер Мотен (1566 – 1612)

Медитация на слова «Воспомни, что ты прах»

Ты – прах. Воспомни это слово,
Ты скоро прахом станешь снова
В глубинах смертной черноты,
Там для тебя земля готова,
И в землю обратишься ты.

Везде недуг тебя достанет,
Все члены тела он изранит,
Раскалывая болью лоб,
Глаза он пеленой туманит
И в довершенье сводит в гроб.

Беда грозит в войне и в мире,
И на земле, и в водной шири,
Беда грозит тебе везде,
И все, что есть в подлунном мире,
Во всякий час живет в беде.

В одних страданьях век наш прожит,
Невзгоды нас все время гложут,
Самомалейшая беда
Одной своею силой может
Лишить нас жизни навсегда.

Вослед страданьям претерпленным,
Навек от жизни отрешенным
Твой неподвижный ляжет труп,
Без цвета в лике искаженном,
Без краски в искривленьях губ.

Священники с тобою рядом
Споют за горестным обрядом;
Одета в саван из холста,
Плоть смертная, объята хладом,
Во гробе будет заперта.

При факелах во тьме полночной
Придут родные в час урочный
И, черной ризой облечась,
Душе мятежной и непрочной
Долг воздадут в последний час.

Затянет очи тьмою мглистой,
Язык твой, некогда речистый,
Сгниет и обратится в прах,
А вместо пудры, столь душистой,
Жить будут черви в волосах.

Все твари, что кишат в подземье,
Гадюк и жаб гнилое семя,
Вся гнусь, что падалью живет, –
Нагрянет мерзостное племя
Тебе на грудь и на живот.

Твоих грехов набор злосчастный
Осудит верно беспристрастный
И неподкупный Судия,
И поглотит тебя ужасный
Разверстый зев небытия.

Душа, восхищена поспешно
Туда, где осуждаем грешный,
Где суд суров и справедлив,
Дрожа, угаснет безутешно,
Погибель тела упредив.

Méditation sur le Memento homo

Souviens-toi que tu n'es que cendre
Et qu'il te faut bien descendre
Dans le fond d'un sépulcre noir,
Où la terre te doit reprendre
Et la cendre te recevoir.

La moindre fièvre survenue,
Qui dans tes veines continue
Te viendra troubler le cerveau,
Couvrira tes yeux d'une nue
Et t'enverra dans le tombeau.

Le péril te suit à la guerre,
Dessus la mer, dessus la terre ;
Le péril te suit en tous lieux,
Et tout ce que le monde enserre
Vit en péril dessous les cieux.

Des hommes la maudite vie
À mille maux est asservie,
Dont le moindre est assez puissant
Pour arracher l'âme et la vie
Hors de notre corps languissant.

Puis après la mort endurée,
De ta dépouille demeurée
Les membres seront sans chaleur
Et ta face défigurée,
Et tes deux lèvres sans couleur.

Des prêtres la triste cohorte
Viendra chanter devant ta porte,
Un drap de morts et un linceul
Couvriront ta charogne morte,
Prisonnière dans un cercueil.

Les torches luiront par la rue,
Et des tiens la troupe accourue,
Couverte d'un long habit noir,
A ton âme mal secourue
Payeront le dernier devoir.

Alors la prunelle offusquée,
La langue qui s'est tant moquée,
Et ta peau cendre deviendront,
Et au lieu de poudre musquée,
Les vers dans ton poil se tiendront.

Tout ce qui dans terre chemine
De puanteur et de vermine,
Mille crapauds, mille serpents,
Iront sur ta morte poitrine
Et dessus ton ventre rampant.

La main de ton juge équitable
À ton offense détestable
Sa justice fera sentir,
Un grand abîme épouvantable
S'entr'ouvrira pour t'engloutir.

Ton âme de nul consolée,
Qui cependant sera volée
Où l'on juge en dernier ressort,
Toute tremblante et désolée
Mourra de peine après ta mort.

ЛЕВАНТ, 1124

Кто был франком или ромеем, в этой земле стал галилеянином или обитателем Палестины.
--Фульхерий Шартрский, "Иерусалимская история"

Священная и древняя страна,
Где камни помнят поступь Божья Сына,
Томившись под пятою сарацина,
Мечом Готфреда освобождена.

Минуло четверть века. Времена
Склоняются к надиру от притина.
Мой сын - полусириец. Палестина
Таким, как он, в наследство отдана.

Мы сделали бы раем край бесплодный,
Но не дает трудиться нам свободно
Магометанский богомерзкий культ,

И если вновь здесь править агарянам,
То пораженье не сочту я странным -
На все есть воля Божья. Deus vult!

https://www.youtube.com/watch?v=G7PA2DFR9ss&feature=youtu.be&fbclid=IwAR0Xx09M5cg4HsXXPsq_9rOqRmz5W3S8bA6RPBf4pYVAbMnWr5a38C7RF7E Читаю свой перевод одного из самых известных стихотворений Первой мировой

Эндрю Марвелл (1621 – 1678)
Andrew Marvell

К своей стеснительной возлюбленной

Будь нам подвластны белый свет и время –
Была б твоя стеснительность не в бремя.
Сидели б мы и думали беспечно,
Как страстью день наполнить бесконечный.
Сидела б ты у Ганга, где рубин
Обилует, а я б скучал один
У Хамбера. Любовные мечты
Взлелею до потопа, ну а ты
Из века в век отказывай смелее,
Пока Христа не примут иудеи!
Ростки любви неспешно бы росли
Обширнее, чем царства всей земли.
Сто лет, не меньше, у меня б ушло,
Чтоб петь твои глаза, твое чело,
Две сотни посвящу твоим грудям,
А прочему сто тысяч лет отдам,
Малейшей части тела – целый век,
Чтоб должную хвалу я ей изрек,
Пусть вечность сердце дамы восхвалит –
Тебе заслуга, мне же честь велит.

Но слышу я, как за спиною мчится
На крыльях Время в быстрой колеснице;
Лежит и пред тобой, и предо мной
Пустыней вековечной свет иной.
В гробнице будет облик твой сокрыт,
Напев мой гулкий там не зазвучит,
Хранимой же невинности твоей
Стать суждено питаньем для червей,
И прахом честь нелепая пойдет,
И страсть, как дым, бесследно пропадет.
В гробу – уединение, тишина,
Но там любовь едва ль кому нужна.

Итак, пока цвет жизни молодой
Тебя свежит, как утренней росой,
Пока полна желанием душа,
Из каждой пóры пламенем дыша,
Пока возможно – что ж, давай резвиться:
В любви подобны станем хищной птице,
Стремительно отправим Время в пасть,
Чтоб не терпеть медлительную власть.
Мы воедино нашу мощь сплетем,
И страсть скатаем мы в единый ком,
И протолкнем услады, вопия,
Через стальные двери Бытия.
Не остановим солнца мы с тобой,
Зато его мы пустим в бег лихой!

To His Coy Mistress

Had we but world enough, and time,
This coyness, Lady, were no crime.
We would sit down and think which way
To walk and pass our long love’s day.
Thou by the Indian Ganges’ side
Shouldst rubies find: I by the tide
Of Humber would complain. I would
Love you ten years before the Flood,
And you should, if you please, refuse
Till the conversion of the Jews.
My vegetable love should grow
Vaster than empires, and more slow;
An hundred years should go to praise
Thine eyes and on thy forehead gaze;
Two hundred to adore each breast;
But thirty thousand to the rest;
An age at least to every part,
And the last age should show your heart;
For, Lady, you deserve this state,
Nor would I love at lower rate.

But at my back I always hear
Time’s wingèd chariot hurrying near;
And yonder all before us lie
Deserts of vast eternity.
Thy beauty shall no more be found,
Nor, in thy marble vault, shall sound
My echoing song: then worms shall try
That long preserved virginity,
And your quaint honour turn to dust,
And into ashes all my lust:
The grave’s a fine and private place,
But none, I think, do there embrace.

Now therefore, while the youthful hue
Sits on thy skin like morning dew,
And while thy willing soul transpires
At every pore with instant fires,
Now let us sport us while we may,
And now, like amorous birds of prey,
Rather at once our time devour
Than languish in his slow-chapt power.
Let us roll all our strength and all
Our sweetness up into one ball,
And tear our pleasures with rough strife
Thorough the iron gates of life:
Thus, though we cannot make our sun
Stand still, yet we will make him run.

Переводы вашего покорного слуги из Айвора Герни - "проклятого" поэта Первой Мировой войны, сошедшего с ума, на долгие годы забытого и воскрешаемого буквально у нас на глазах

https://www.facebook.com/photo.php?fbid=1890112951092744&set=a.480622118708508&type=3&theater

ЧАРОДЕЙ, 1787

- На юге возрастают все сильней
Желанья северной Семирамиды.
В своих потемках, милый чародей,
Изобрази перед гостями виды.

- Царица! Там, где властвовал Гирей,
Да расцветут теперь сады Армиды.
В степном аду, как древле зрел Эней,
Увидите вы призраки Тавриды.

И, не щадя испуганных очес,
Встает из запустенья Херсонес,
Встают сарматов, скифов, римлян лица…

И всякий к волшебству прикован взгляд,
И смотрят на правдивый машкерад
Граф Фалькенштейн с державною Фелицей.

Джованни Франческо Витале (Янус Виталис Палермский; XVI в.)
Janus Vitalis Panormitanus

Новоприбывший во град, в Риме взыскующий Рима!
Римского в римской среде ты ничего не найдешь.
Зри запустение стен, зри же разбитые камни;
В страшном распаде лежит пустошь пространных арен.
Все это – Рим. Подивись: даже из римского трупа
Слышно угрозу войны; дышит ей царственный град.
Рим, победивший весь мир, стал сам себе победитель,
Чтоб доказать, что пред ним непобедимого нет.
Ныне Рим побежден Римом непобедимым;
Сам одолевший себя, в Риме Рим погребен.
Только лишь Тибр сохранил римского имени знаки,
Даже в просторы морей бурные воды ведя.
Вот как всесильна судьба: что недвижимо – распалось,
То лишь смогло устоять, что непрестанно течет.

Rōma Prīsca

Quī Rōmam in mediā quaeris novus advena Rōmā,　　
　　Et Rōmae in Rōmā nil reperis mediā,
Aspice mūrōrum mōlēs, praeruptaque saxa,　　
　　Obrutaque horrentī vasta theātra sitū:
Haec sunt Rōma. Viden velut ipsa cadāvera, tantae　　
　　Urbis adhūc spīrent imperiōsa minās.
Vīcit ut haec mundum, nixa est sē vincere; vīcit,　　
　　Ā sē nōn victum nē quid in orbe foret.
Nunc victā in Rōmā Rōma illa invicta sepulta est,　　
　　Atque eadem victrīx victaque Rōma fuit.
Albula Rōmānī restat nunc nōminis index,　　
　　Quīn etiam rapidīs fertur in aequor aquīs.
Disce hinc, quid possit fōrtūna; immōta labāscunt,　　
　　Et quae perpetuō sunt agitāta manent.

Катюль Мендес (1841 – 1909)
Catulle Mendès

Баллада о том, как полезно раздеваться весной

Блистают, как Гвадалкивир,
Под светлым небом воды Сены!
Сбрось мех, мой ангел, мой кумир,
Пусть тело вырвется из плена.
Так говорит глупец презренный:
«Прожди, мол, парочку недель».
Не будь старушкою степенной,
Разденься, милая, – апрель!

Вот обнажил холмы зефир,
Сорвал покров снегов кипенный;
Твоих холмов заждался мир
С ложбинкой нежно-откровенной…
Давай, срывай же дерзновенно
Батист, и хлопок, и синель,
Швеям плачу любую цену,
Разденься, милая, – апрель!

Весна зовет на брачный пир,
И страсть повсюду вожделенна:
В лесу ей мучится сатир,
В монастыре – монах смиренный.
Всё! Заявлю я откровенно –
Тянуть довольно канитель,
Не будь уклончивой сиреной,
Разденься, милая, – апрель!

Тепла, мой ангел драгоценный,
Ты ищешь? Что ж, твой менестрель
К твоим услугам неизменно.
Разденься, милая, – апрель!

Ballade de la convenance de se déshabiller au printemps

La Seine, clair ciel à l'envers,
S'ensoleille comme le Tage !
Laisse éclore des menus vairs
Tes bras, ta gorge et davantage.
Au diable l'imbécile adage :
" Avril. Ne quitte pas un fil. "
Il ne sied qu'aux personnes d'âge.
Quitte tout, ma mie, en avril !

Quand Zéphyr dévêt des hivers
La colline après un long stage,
Pourquoi resteraient-ils couverts
Les seins de lys qu'un val partage ?
Vent ! déchire en ton brigandage
Ces brumes : batiste et coutil !
Je me charge du ravaudage.
Quitte tout, ma mie, en avril !

C'est le temps où par l'univers
Le franc amour flambe et s'étage ;
Le faune halète aux bois verts
Et l'ermite en son ermitage.
Aimons ! plus de baguenaudage !
Les pudeurs, le refus subtil
Des flirts et du marivaudage,
Quitte tout, ma mie, en avril !

ENVOI

Ange ! si ton démaillotage
Veut un poêle, mon coeur viril
Le remplace avec avantage !
Quitte tout, ma mie, en avril.