Франсиско де Альдана (1537 – 1578)

***
Картины не увидишь здесь иной:
Лишь в битву устремленная ватага,
Лишь алая струящаяся влага,
Что в зелени разлита травяной.

Как сладок звук, когда наперебой
Кричат: «Рази, Испания! Сантьяго!»;
Без аромата не ступить и шага –
Горелой серой пахнет этот бой.

Вкус отмирает в пересохшей глотке,
Немеет осязанье, обнаружа
Трофей из пораженных сталью тел:

Костей и плоти рваные ошметки,
Разбитые доспехи… Здесь – для мужа
Единственно желаемый удел!

Francisco de Aldana

Otro aquí no se ve que, frente a frente,
animoso escuadrón moverse guerra,
sangriento humor teñir la verde tierra
y tras honroso fin correr la gente.

Este es el dulce son que acá se siente:
"¡España, Santïago, cierra, cierra!"
y por süave olor, que el aire atierra,
humo que azufre da con llama ardiente.

El gusto envuelto va tras corrompida
agua, y el tacto sólo apalpa y halla
duro trofeo de acero ensangrentado,

hueso en astilla, en él carne molida,
despedazado arnés, rasgada malla:
¡oh sólo de hombres digno y noble estado!

Луис де Гонгора (1561 – 1627)
Luis de Góngora

По старческим немощам чувствует приближение кончины, о которой всякое воздыхание католика

На западе годов, на этом, Лиций,
Пифагорейском промежутке лет
За ложным шагом – лишь паденье вслед,
Вслед за паденьем – в бездне очутиться.

Слабеет шаг? Открой ума зеницы.
Уже земной шатается хребет;
Какой же прахом найденный ответ
Не даст распасться зданью на частицы?

Не просто змеи сбрасывают кожи,
Но с кожами свой век с себя снимают,
А люди – нет. Слеп человечий путь!

О, сколь блажен, кто тяжкий груз на ложе
Из камня сбросив, легкий воздымает,
Чтоб высшему сапфиру вновь вернуть!

Infiere, de los achaques de la vejez, cercano el fin a que católico se alienta

En este occidental, en este, oh Licio,
climatérico lustro de tu vida
todo mal afirmado pie es caída,
toda fácil caída es precipicio.

¿Caduca el paso? Ilústrese el juicio.
Desatándose va la tierra unida;
¿qué prudencia del polvo prevenida
la ruina aguardó del edificio?

La piel no sólo sierpe venenosa,
mas con la piel los años se desnuda,
y el hombre no. ¡Ciego discurso humano!

¡Oh aquél dichoso que, la ponderosa
porción depuesta en una piedra muda,
la leve da al zafiro soberano!

DEMETRIVS IMPERATOR, 1605

Я - плоть, приявшая младенца тень,
Я - царский сын, духовный, не телесный;
О Царь Царей, свершитель жертвы крестной,
Меня виссоном кесарским одень!

Вот над Москвой восходит новый день,
И слышит император неизвестный
Латинского обряда звон небесный...
Московия, главу свою воздень!

Пред солнцем правды злобны и сердиты,
Деметрия поносят московиты,
Но если я и впрямь простой монах

И царского я недостоин чина -
Да будет мне надгробием личина,
Да взмоет в небо мой мятежный прах!

Дорогие друзья, огромная просьба поддержать этот проект, над которым ваш покорный слуга и множество хороших людей трудятся уже три года. Приветствуется как участие в краудфандинге, так и распространение информации о проекте.

Пьер Мотен (1566 – 1612)

Медитация на слова «Воспомни, что ты прах»

Ты – прах. Воспомни это слово,
Ты скоро прахом станешь снова
В глубинах смертной черноты,
Там для тебя земля готова,
И в землю обратишься ты.

Везде недуг тебя достанет,
Все члены тела он изранит,
Раскалывая болью лоб,
Глаза он пеленой туманит
И в довершенье сводит в гроб.

Беда грозит в войне и в мире,
И на земле, и в водной шири,
Беда грозит тебе везде,
И все, что есть в подлунном мире,
Во всякий час живет в беде.

В одних страданьях век наш прожит,
Невзгоды нас все время гложут,
Самомалейшая беда
Одной своею силой может
Лишить нас жизни навсегда.

Вослед страданьям претерпленным,
Навек от жизни отрешенным
Твой неподвижный ляжет труп,
Без цвета в лике искаженном,
Без краски в искривленьях губ.

Священники с тобою рядом
Споют за горестным обрядом;
Одета в саван из холста,
Плоть смертная, объята хладом,
Во гробе будет заперта.

При факелах во тьме полночной
Придут родные в час урочный
И, черной ризой облечась,
Душе мятежной и непрочной
Долг воздадут в последний час.

Затянет очи тьмою мглистой,
Язык твой, некогда речистый,
Сгниет и обратится в прах,
А вместо пудры, столь душистой,
Жить будут черви в волосах.

Все твари, что кишат в подземье,
Гадюк и жаб гнилое семя,
Вся гнусь, что падалью живет, –
Нагрянет мерзостное племя
Тебе на грудь и на живот.

Твоих грехов набор злосчастный
Осудит верно беспристрастный
И неподкупный Судия,
И поглотит тебя ужасный
Разверстый зев небытия.

Душа, восхищена поспешно
Туда, где осуждаем грешный,
Где суд суров и справедлив,
Дрожа, угаснет безутешно,
Погибель тела упредив.

Méditation sur le Memento homo

Souviens-toi que tu n'es que cendre
Et qu'il te faut bien descendre
Dans le fond d'un sépulcre noir,
Où la terre te doit reprendre
Et la cendre te recevoir.

La moindre fièvre survenue,
Qui dans tes veines continue
Te viendra troubler le cerveau,
Couvrira tes yeux d'une nue
Et t'enverra dans le tombeau.

Le péril te suit à la guerre,
Dessus la mer, dessus la terre ;
Le péril te suit en tous lieux,
Et tout ce que le monde enserre
Vit en péril dessous les cieux.

Des hommes la maudite vie
À mille maux est asservie,
Dont le moindre est assez puissant
Pour arracher l'âme et la vie
Hors de notre corps languissant.

Puis après la mort endurée,
De ta dépouille demeurée
Les membres seront sans chaleur
Et ta face défigurée,
Et tes deux lèvres sans couleur.

Des prêtres la triste cohorte
Viendra chanter devant ta porte,
Un drap de morts et un linceul
Couvriront ta charogne morte,
Prisonnière dans un cercueil.

Les torches luiront par la rue,
Et des tiens la troupe accourue,
Couverte d'un long habit noir,
A ton âme mal secourue
Payeront le dernier devoir.

Alors la prunelle offusquée,
La langue qui s'est tant moquée,
Et ta peau cendre deviendront,
Et au lieu de poudre musquée,
Les vers dans ton poil se tiendront.

Tout ce qui dans terre chemine
De puanteur et de vermine,
Mille crapauds, mille serpents,
Iront sur ta morte poitrine
Et dessus ton ventre rampant.

La main de ton juge équitable
À ton offense détestable
Sa justice fera sentir,
Un grand abîme épouvantable
S'entr'ouvrira pour t'engloutir.

Ton âme de nul consolée,
Qui cependant sera volée
Où l'on juge en dernier ressort,
Toute tremblante et désolée
Mourra de peine après ta mort.

ЛЕВАНТ, 1124

Кто был франком или ромеем, в этой земле стал галилеянином или обитателем Палестины.
--Фульхерий Шартрский, "Иерусалимская история"

Священная и древняя страна,
Где камни помнят поступь Божья Сына,
Томившись под пятою сарацина,
Мечом Готфреда освобождена.

Минуло четверть века. Времена
Склоняются к надиру от притина.
Мой сын - полусириец. Палестина
Таким, как он, в наследство отдана.

Мы сделали бы раем край бесплодный,
Но не дает трудиться нам свободно
Магометанский богомерзкий культ,

И если вновь здесь править агарянам,
То пораженье не сочту я странным -
На все есть воля Божья. Deus vult!

https://www.youtube.com/watch?v=G7PA2DFR9ss&feature=youtu.be&fbclid=IwAR0Xx09M5cg4HsXXPsq_9rOqRmz5W3S8bA6RPBf4pYVAbMnWr5a38C7RF7E Читаю свой перевод одного из самых известных стихотворений Первой мировой

Эндрю Марвелл (1621 – 1678)
Andrew Marvell

К своей стеснительной возлюбленной

Будь нам подвластны белый свет и время –
Была б твоя стеснительность не в бремя.
Сидели б мы и думали беспечно,
Как страстью день наполнить бесконечный.
Сидела б ты у Ганга, где рубин
Обилует, а я б скучал один
У Хамбера. Любовные мечты
Взлелею до потопа, ну а ты
Из века в век отказывай смелее,
Пока Христа не примут иудеи!
Ростки любви неспешно бы росли
Обширнее, чем царства всей земли.
Сто лет, не меньше, у меня б ушло,
Чтоб петь твои глаза, твое чело,
Две сотни посвящу твоим грудям,
А прочему сто тысяч лет отдам,
Малейшей части тела – целый век,
Чтоб должную хвалу я ей изрек,
Пусть вечность сердце дамы восхвалит –
Тебе заслуга, мне же честь велит.

Но слышу я, как за спиною мчится
На крыльях Время в быстрой колеснице;
Лежит и пред тобой, и предо мной
Пустыней вековечной свет иной.
В гробнице будет облик твой сокрыт,
Напев мой гулкий там не зазвучит,
Хранимой же невинности твоей
Стать суждено питаньем для червей,
И прахом честь нелепая пойдет,
И страсть, как дым, бесследно пропадет.
В гробу – уединение, тишина,
Но там любовь едва ль кому нужна.

Итак, пока цвет жизни молодой
Тебя свежит, как утренней росой,
Пока полна желанием душа,
Из каждой пóры пламенем дыша,
Пока возможно – что ж, давай резвиться:
В любви подобны станем хищной птице,
Стремительно отправим Время в пасть,
Чтоб не терпеть медлительную власть.
Мы воедино нашу мощь сплетем,
И страсть скатаем мы в единый ком,
И протолкнем услады, вопия,
Через стальные двери Бытия.
Не остановим солнца мы с тобой,
Зато его мы пустим в бег лихой!

To His Coy Mistress

Had we but world enough, and time,
This coyness, Lady, were no crime.
We would sit down and think which way
To walk and pass our long love’s day.
Thou by the Indian Ganges’ side
Shouldst rubies find: I by the tide
Of Humber would complain. I would
Love you ten years before the Flood,
And you should, if you please, refuse
Till the conversion of the Jews.
My vegetable love should grow
Vaster than empires, and more slow;
An hundred years should go to praise
Thine eyes and on thy forehead gaze;
Two hundred to adore each breast;
But thirty thousand to the rest;
An age at least to every part,
And the last age should show your heart;
For, Lady, you deserve this state,
Nor would I love at lower rate.

But at my back I always hear
Time’s wingèd chariot hurrying near;
And yonder all before us lie
Deserts of vast eternity.
Thy beauty shall no more be found,
Nor, in thy marble vault, shall sound
My echoing song: then worms shall try
That long preserved virginity,
And your quaint honour turn to dust,
And into ashes all my lust:
The grave’s a fine and private place,
But none, I think, do there embrace.

Now therefore, while the youthful hue
Sits on thy skin like morning dew,
And while thy willing soul transpires
At every pore with instant fires,
Now let us sport us while we may,
And now, like amorous birds of prey,
Rather at once our time devour
Than languish in his slow-chapt power.
Let us roll all our strength and all
Our sweetness up into one ball,
And tear our pleasures with rough strife
Thorough the iron gates of life:
Thus, though we cannot make our sun
Stand still, yet we will make him run.

Переводы вашего покорного слуги из Айвора Герни - "проклятого" поэта Первой Мировой войны, сошедшего с ума, на долгие годы забытого и воскрешаемого буквально у нас на глазах

https://www.facebook.com/photo.php?fbid=1890112951092744&set=a.480622118708508&type=3&theater

ЧАРОДЕЙ, 1787

- На юге возрастают все сильней
Желанья северной Семирамиды.
В своих потемках, милый чародей,
Изобрази перед гостями виды.

- Царица! Там, где властвовал Гирей,
Да расцветут теперь сады Армиды.
В степном аду, как древле зрел Эней,
Увидите вы призраки Тавриды.

И, не щадя испуганных очес,
Встает из запустенья Херсонес,
Встают сарматов, скифов, римлян лица…

И всякий к волшебству прикован взгляд,
И смотрят на правдивый машкерад
Граф Фалькенштейн с державною Фелицей.

Джованни Франческо Витале (Янус Виталис Палермский; XVI в.)
Janus Vitalis Panormitanus

Новоприбывший во град, в Риме взыскующий Рима!
Римского в римской среде ты ничего не найдешь.
Зри запустение стен, зри же разбитые камни;
В страшном распаде лежит пустошь пространных арен.
Все это – Рим. Подивись: даже из римского трупа
Слышно угрозу войны; дышит ей царственный град.
Рим, победивший весь мир, стал сам себе победитель,
Чтоб доказать, что пред ним непобедимого нет.
Ныне Рим побежден Римом непобедимым;
Сам одолевший себя, в Риме Рим погребен.
Только лишь Тибр сохранил римского имени знаки,
Даже в просторы морей бурные воды ведя.
Вот как всесильна судьба: что недвижимо – распалось,
То лишь смогло устоять, что непрестанно течет.

Rōma Prīsca

Quī Rōmam in mediā quaeris novus advena Rōmā,　　
　　Et Rōmae in Rōmā nil reperis mediā,
Aspice mūrōrum mōlēs, praeruptaque saxa,　　
　　Obrutaque horrentī vasta theātra sitū:
Haec sunt Rōma. Viden velut ipsa cadāvera, tantae　　
　　Urbis adhūc spīrent imperiōsa minās.
Vīcit ut haec mundum, nixa est sē vincere; vīcit,　　
　　Ā sē nōn victum nē quid in orbe foret.
Nunc victā in Rōmā Rōma illa invicta sepulta est,　　
　　Atque eadem victrīx victaque Rōma fuit.
Albula Rōmānī restat nunc nōminis index,　　
　　Quīn etiam rapidīs fertur in aequor aquīs.
Disce hinc, quid possit fōrtūna; immōta labāscunt,　　
　　Et quae perpetuō sunt agitāta manent.

Катюль Мендес (1841 – 1909)
Catulle Mendès

Баллада о том, как полезно раздеваться весной

Блистают, как Гвадалкивир,
Под светлым небом воды Сены!
Сбрось мех, мой ангел, мой кумир,
Пусть тело вырвется из плена.
Так говорит глупец презренный:
«Прожди, мол, парочку недель».
Не будь старушкою степенной,
Разденься, милая, – апрель!

Вот обнажил холмы зефир,
Сорвал покров снегов кипенный;
Твоих холмов заждался мир
С ложбинкой нежно-откровенной…
Давай, срывай же дерзновенно
Батист, и хлопок, и синель,
Швеям плачу любую цену,
Разденься, милая, – апрель!

Весна зовет на брачный пир,
И страсть повсюду вожделенна:
В лесу ей мучится сатир,
В монастыре – монах смиренный.
Всё! Заявлю я откровенно –
Тянуть довольно канитель,
Не будь уклончивой сиреной,
Разденься, милая, – апрель!

Тепла, мой ангел драгоценный,
Ты ищешь? Что ж, твой менестрель
К твоим услугам неизменно.
Разденься, милая, – апрель!

Ballade de la convenance de se déshabiller au printemps

La Seine, clair ciel à l'envers,
S'ensoleille comme le Tage !
Laisse éclore des menus vairs
Tes bras, ta gorge et davantage.
Au diable l'imbécile adage :
" Avril. Ne quitte pas un fil. "
Il ne sied qu'aux personnes d'âge.
Quitte tout, ma mie, en avril !

Quand Zéphyr dévêt des hivers
La colline après un long stage,
Pourquoi resteraient-ils couverts
Les seins de lys qu'un val partage ?
Vent ! déchire en ton brigandage
Ces brumes : batiste et coutil !
Je me charge du ravaudage.
Quitte tout, ma mie, en avril !

C'est le temps où par l'univers
Le franc amour flambe et s'étage ;
Le faune halète aux bois verts
Et l'ermite en son ermitage.
Aimons ! plus de baguenaudage !
Les pudeurs, le refus subtil
Des flirts et du marivaudage,
Quitte tout, ma mie, en avril !

ENVOI

Ange ! si ton démaillotage
Veut un poêle, mon coeur viril
Le remplace avec avantage !
Quitte tout, ma mie, en avril.

Этьен Павийон (1632 - 1705)
Étienne Pavillon

Чудеса духа человеческого

Порфиру для царей добыть из червецов,
Создать на полотне мир красочных созвучий,
Бег времени прервать и миг поймать летучий,
На хартиях писать звучанье голосов,

Недвижной бронзы плоть зажечь душой кипучей,
Из лютни звон извлечь движением перстов,
Чудовищ приручить, бродящих средь лесов,
Поджечь лучом зеркал чудесный град плавучий,

Из малых атомов вселенную сплести,
Всем звездам в небесах исправный счет вести,
Искусством химии пересоздать светила,

Обследовать весь мир, смирить стихию вод
И самый ад пленить магическою силой
Стремится человек, и к этому придет.

Prodiges de l'esprit humain

Tirer du ver l'éclat et l'ornement des rois,
Rendre par les couleurs une toile parlante,
Emprisonner le temps dans sa course volante,
Graver sur le papier l'image de la voix ;

Donner aux corps de bronze une âme foudroyante,
Sur les cordes d'un luth faire parler les doigts
Savoir apprivoiser jusqu'aux monstres des bois,
Brûler avec un verre une ville flottante ;

Fabriquer l'univers d'atomes assemblés,
Lire du firmament les chiffres étoilés,
Faire un nouveau soleil dans le monde chimique ;

Dompter l'orgueil des flots, et pénétrer partout,
Assujettir l'enfer dans un cercle magique,
C'est ce qu'entreprend l'homme, et dont il vient à bout.

Жоашен дю Белле (1522 – 1560)
Joachim du Bellay

CXIV

Злосчастна та страна три и четыре краты,
Где смотрит государь лишь через взор чужой,
Доверившись другим, слепоглухонемой
К страданьям подданных, надменностью объятый!

Господь, правители упрятаны в палаты,
Как будто бы в футляр; вкушая там покой,
Живут, дабы не жить такою же тоской,
Что их народ, войной раздавленный и смятый.

Как детям, скучно им без пушек и полков,
Труб, барабанщиков, флейтистов и флажков;
Хотят, чтоб поскорей пришли к ним вражьи строи.

В минувшие века всего им ближе тот,
Кто волны пламени зрел с башенных высот
И, чтоб себя развлечь, пел о пожаре Трои.

Ô trois et quatre fois malheureuse la terre
Dont le prince ne voit que par les yeux d'autrui,
N'entend que par ceux-là qui répondent pour lui,
Aveugle, sourd et muet plus que n'est une pierre !

Tels sont ceux-là, Seigneur, qu'aujourd'hui l'on resserre
Oisifs dedans leur chambre, ainsi qu'en un étui,
Pour durer plus longtemps, et ne sentir l'ennui
Que sent leur pauvre peuple accablé de la guerre.

Ils se paissent enfants de trompes et canons,
De fifres, de tambours, d'enseignes, gonfanons,
Et de voir leur province aux ennemis en proie.

Tel était celui-là, qui du haut d'une tour,
Regardant ondoyer la flamme tout autour,
Pour se donner plaisir chantait le feu de Troie.

ПОЗВОНОЧНЫЙ СОБОР

suintement cathédrale vertébré supérieur
André Breton

Есть много достойных
Прозваний собора:
Костяк мирозданья,
Вселенной опора;
Воспеть я желаю
Тебя в час урочный,
Хребет нерушимый,
Собор позвоночный!

Средь людной пустыни
Воздвигнутый столп,
Резной волнорез
Для бушующих толп,
Средь бурного моря
Родосский колосс,
Что гордую голову
В небо вознёс,

Венец императорам,
Посох аббатам,
В ночной глухоте
Зазвучишь ты набатом,
Ты Словом разгонишь
Сей морок полночный,
Водитель заблудших,
Собор позвоночный!

Зрак дольнего мира,
Витражные очи:
Три взора – Духовный,
Сыновний и Отчий;
Согласные звуки
Небесного хора
Зиждителя славят
Земного собора.

Во тьме непроглядной
Белеющий остров,
От трубного гласа
Воскреснувший остов,
Ты душу обрящешь –
Людскую иль скотью?
Когда эти кости
Оденутся плотью?

Июль – октябрь 2006.

ФЕЛИКС ЮСУПОВ, 1916

Я в городе объятых дремой башен
Вкусил в саду познанья тайный плод,
Кто совершил сие, вовеки тот
На свете не отыщет лучших брашен.

Пусть петербургский холод мне не страшен,
Но как метель ярится наш народ:
Царь околдован… Немец у ворот…
О, как несносен этот crazy Russian!

Где вы, Гармодий с Аристогитоном?
Пора бы Сумароковым-Эльстонам
Отдать свою тираноборству дань.

В деяниях не буду маловером,
Я жду его с британским револьвером…
Пора устроить старцу иордань!

АНТОНИЙ РИМЛЯНИН, 1106

Стал основаньем храмовой твердыни
Кифа иль Петр, иначе же – Скала;
На ней воздвиглись лжеученья ныне,
Творят свой столп греховные дела.

От гнета заблуждений тяжела,
Лишенная опоры в благостыне,
Она упала в глубь морской пустыни –
Меня же за собою увлекла.

Несом я бурной пенною волною,
Но нет, не вóды злобы предо мною –
Лишь океан Божественной любви.

Спаситель, что приял венец терновый,
Путь укажи мне водный в Город Новый
И церковь на скале возобнови!

Николь Бозон (до 1290 – после 1350)
Nicole Bozon

Рыцарь Христос

Историю извольте послушать, господа,
О рыцаре, чью славу умножили года.
К его любезной даме нагрянула беда;
Он для ее спасенья пошел на смерть тогда.

Известно: эта дама – заблудшая душа.
Но витязь шел на подвиг не сразу, не спеша:
Пускай узнает дама, что, тяжко согреша,
Она в безумье впала, свой разум сокруша.

Ее страданьям долго чинил он попущенье,
Чтоб стало ей понятно греха отягощенье.
Заслышав зов на помощь, он даровал прощенье,
Тем более что даму сгубило обольщенье.

На выручку любимой он выступил в поход,
У всех его сражений победным был исход,
Где силу применял он, где – хитрость и расчет,
Он знал: в конце похода его страданье ждет.

Как был прекрасен рыцарь, отправившись в сраженье!
Какие муки вынес он в самоотверженье!
Повесь в светлице, дама, являя береженье,
Щит рыцаря, на коем герба изображенье –

Серебряное поле, на нем узор червлёный;
Увенчан щит короной, из терния сплетённой;
Четыре ценных знака есть на кайме белёной,
Источник посредине, весь кровью обагрённый!

Был конь высок и крепок, породы знаменитой;
Имел четыре масти, древес четыре вида:
Из кипариса тело, кедровые копыта,
Круп – из маслины, грива – вся пальмою увита.

Шлем рыцаря – кровавых волос его копна,
Доспех чепрачный – кожа, везде рассечена,
Кольчуга – из страданий, вкушенных им сполна,
Сам Бог – его оружье, и тем рука сильна.

Сражен им в поединке пленивший нас с тобой,
Добился он победы, сокрывши образ свой, –
Ведь если б враг проведал, с кем занят он борьбой,
То ни за что на свете не вышел бы на бой.

Был витязь хитроумен на страх своим врагам –
Взял у оруженосца по имени Адам
Оружье и доспехи. Их переделав сам,
Доверил облаченье он девичьим рукам.

В покои к этой деве спустился рыцарь властно,
Ведь не было на свете другой такой прекрасной,
Вошел он к деве тихо, беззвучно и безгласно,
Лишь ей единой тайну открывши безопасно.

И рыцаря та дева всего вооружила,
Заемные доспехи из плоти возложила:
Рубаха – не из ваты, видны в ней кровь и жилы;
Налядвенником голень воителю служила;

Для ног сухие мышцы как поножи готовы,
А кости – для доспеха телесного основа,
А кожа – надоспешник, на ощупь – что шелковый,
Для жилок и сосудов прекрасней нет покрова.

Облекшися в доспехи, покинул он покои.
Сразиться жаждет витязь, скорее ищет боя;
И супостат коварный тут выступил из строя,
В противнике своем он не опознал героя.

Завидел враг доспехи, издал он злобный смех;
Христос дал супостату сражаться без помех.
Оружие отбросив, даря врагу успех,
Обрек себя на гибель – и этим спас нас всех.

На дереве повесив доспехи, как трофей,
Сломал ворота рыцарь у вражьих крепостей.
Он даму из темницы освободил, и с ней
Отправился к спасенью кратчайшим из путей.

Оригинал (на двух стр.)\Originel en anglo-normand (deux pages):

https://drive.google.com/file/d/0B8um3jY9ASlyNWE2RGJjd21Zckk/view?usp=sharing

https://drive.google.com/file/d/0B8um3jY9ASlyU1VMYUw2R3RNclU/view?usp=sharing