http://textura.club/no-glushit-penie-snaryad/ Рецензия на антологию англоязычной поэзии Великой Войны

Хилэр Беллок / Hilaire Belloc (1870 - 1953)

***
Весь мир - театр. Билетам грош цена.
Платить через посредника на входе.
Игра оркестра хорошо слышна,
Но ни за что не разобрать мелодий.
Программки не продаст вам билетер.
Сюжета нет, зато полно статистов.
Игра актеров - еще больший вздор,
Чем пьесы новомодных модернистов.
Одно пристойно в представленьи этом:
Пойти в фойе, иначе - вестибюль,
Дать волю мыслям, пламя - сигаретам,
Обдумать виденную маету,
Затем (поняв, что пьеса - полный нуль)
Пальто накинуть, шасть - и в темноту.

***
The world's a stage. The trifling entrance fee
Is paid (by proxy) to the registrar.
The Orchestra is very loud and free
But plays no music in particular.
They do not print a programme, that I know.
The cast is large. There isn't any plot.
The acting of the piece is far below
The very worst of modernistic rot.
The only part about it I enjoy
Is what was called in English the Foyay.
There will I stand apart awhile and toy
With thought, and set my cigarette alight;
And then - without returning to the play –
On with my coat and out into night.

Хамберт Вольф / Humbert Wolfe (1885 – 1940)

***
От подкупа и взяток чист
британский честный журналист –
насочиняет сей мастак
любые гадости за так.

***
You cannot hope to bribe or twist,
thank God! the British journalist.
But, seeing what the man will do
unbribed, there's no occasion to.

Лайонел Джонсон / Lionel Johnson (1867 – 1902)

У памятника Карлу I на Чаринг-Кросс

Не счесть небесных красот –
Звезды, мрак и луна;
Изредка ветер вздохнет,
Но всюду царит тишина.

Нет той власти прочней,
Здесь только я и он –
Печальнейший из королей,
Корона был он лишен.

Путь во дворец держа,
Смел он и сановит;
Нет сброда и мятежа –
Только ветер шумит.

Исчез королевский двор;
Но шлет ему свой привет
Звезд недвижимый хор,
Звезд блуждающих свет.

Скачет он, скачет один,
Наш король роковой,
Ночи он господин,
Царствует он над тьмой.

В чем же виднее рок –
В звездах или в глазах?
В чем же силы залог –
В челе или в небесах?

Сердце терзает боль,
Эта боль тяжела –
Только хранит король
Строгий покой чела.

В жизни он побежден,
Но стяжал торжество:
Он красотой искуплен,
Вечность спасла его.

Жизни бездарной позор?
Нет, коли смерть велика.
Был отменен приговор?
Да, упразднен на века.

Под пологом звезд роковых
Хранит он молчанья вид;
Мертвый король живых
В лондонский мрак глядит.

В вечной потребе мирской
Гибнет наш дух без сил –
А он был святым душой,
Художества он любил.

Ты, одолевший беду, –
Пошли благодать свою!..
Дорогой ночной иду,
Скорбный твой лик люблю.

Город во тьме исчез,
Смолкнул суетный крик,
А в глубинах небес
Замысел вечный возник.

By the Statue of King Charles at Charing Cross

Sombre and rich, the skies;
Great glooms, and starry plains.
Gently the night wind sighs;
Else a vast silence reigns.

The splendid silence clings
Around me: and around
The saddest of all kings
Crowned, and again discrowned.

Comely and calm, he rides
Hard by his own Whitehall:
Only the night wind glides:
No crowds, nor rebels, brawl.

Gone, too, his Court; and yet,
The stars his courtiers are:
Stars in their stations set;
And every wandering star.

Alone he rides, alone,
The fair and fatal king:
Dark night is all his own,
That strange and solemn thing.

Which are more full of fate:
The stars; or those sad eyes?
Which are more still and great:
Those brows; or the dark skies?

Although his whole heart yearn
In passionate tragedy:
Never was face so stern
With sweet austerity.

Vanquished in life, his death
By beauty made amends:
The passing of his breath
Won his defeated ends.

Brief life and hapless? Nay:
Through death, life grew sublime.
Speak after sentence? Yea:
And to the end of time.

Armoured he rides, his head
Bare to the stars of doom:
He triumphs now, the dead,
Beholding London's gloom.

Our wearier spirit faints,
Vexed in the world's employ:
His soul was of the saints;
And art to him was joy.

King, tried in fires of woe!
Men hunger for thy grace:
And through the night I go,
Loving thy mournful face.

Yet when the city sleeps;
When all the cries are still:
The stars and heavenly deeps
Work out a perfect will.

Джон Одли Слепой / John Audelay the Blind (ок. 1350 (?) – ок. 1426)

Timor mortis conturbat me*

Матерь, Сын, зову в мольбе!
Timor mortis conturbat me.

Страх смертный, искушенья власть –
Вот что царит в моей душе;
Овладевает ею страсть –
Passio Christi conforta me**.

Терзает слепота мой дух,
И ждет мучение меня везде:
Утратив свет, утратил слух –
Passio Christi conforta me.

Теперь слабеют нюх и вкус,
И тело все горит в огне,
И я в недуге тяжком бьюсь –
Passio Christi conforta me.

Бог дал, Бог взял – таков закон,
Пора принять его вполне;
Господь да будет восхвален –
Passio Christi conforta me.

Печаль давно меня гнетет –
Я зрю вместилище в себе
Для мерзостей и нечистот.
Passio Christi conforta me.

Но вот спасения удел:
Оставить много на земле
Благих мышлений, слов и дел –
Passio Christi conforta me.

Христа распятого пять ран
Да будут исцеленьем мне,
Да будет сатана попран!
Passio Christi conforta me.

И я, страданья претерпев,
В сердечной боли и тоске
Сложил печальный сей напев –
Passio Christi conforta me.

И вновь рекут уста мои:
«In manus tuas, Domine***,
Ты душу грешника прими».
Passio Christi conforta me.

Мария! В благостной дали
Пять радостей даны тебе.
Меня пред Сыном отмоли!
Passio Christi conforta me.

Вам Одли говорит слепой:
Одно спасение в беде –
Творить молитву в час любой:
«Passio Christi conforta me».

*Смертный страх терзает меня (лат.)
**Страсти Христовы, утешьте меня (лат.)
***В руки Твои, Господи (лат.)

Timor mortis conturbat me

Ladé, helpe! Jhesu, mercé!
Timor mortis conturbat me.

Dred of deth, sorow of syn,
Trobils my hert ful grevysly;
My soule hit nyth with my lust then —
Passio Christi conforta me.

Fore blyndnes is a hevé thyng,
And to be def therwith only,
To lese my lyght and my herying —
Passio Christi conforta me.

And to lese my tast and my smellyng,
And to be seke in my body,
Here have I lost al my lykyng —
Passio Christi conforta me.

Thus God he geves and takys away,
And, as he wil, so mot hit be;
His name be blessid both nyght and daye —
Passio Christi conforta me.

Here is a cause of gret mornyng —
Of myselfe nothyng I se,
Save filth, unclennes, vile stynkyng —
Passio Christi conforta me.

Into this word no more I broght,
No more I gete with me, trewly,
Save good ded, word, wil, and thoght —
Passio Christi conforta me.

The fyve wondis of Jhesu Crist,
My midsyne now mot thai be,
The Fyndis pouere downe to cast —
Passio Christi conforta me.

As I lay seke in my langure,
With sorow of hert and teere of ye,
This caral I made with gret doloure —
Passio Christi conforta me.

Oft with these prayere I me blest,
In manus tuas, Domine,
Thou take my soule into thi rest —
Passio Christi conforta me.

Maré moder, merceful may,
Fore the joys thou hadist, lady,
To thi Sun, fore me thou pray —
Passio Christi conforta me.

Lerne this lesson of Blynd Awdlay:
When bale is hyest, then bot may be,
Yif thou be nyd nyght or day,
Say “Passio Christi conforta me.”

Руперт Брук / Rupert Brooke (1887 - 1915)

Солдат

Коль я погибну, помните — в чужом
Краю навек безвестный уголок
Стал Англией. И помните о том,
Как в землю щедрую прах щедро лёг.
Тот прах был Англией на свет рождён;
Став плотью, он среди цветов бродил,
Её ветрами был овеян он,
Обласкан влагой вод, теплом светил.
А сердце, сбросив тяготенье зла,
Частицей стало мировой души,
Но полнится лишь Англией одной,
Живет её мечтой, что так светла,
Её сердцами, что поют в тиши
Под небесами Англии родной.

The Soldier

If I should die, think only this of me:
That there’s some corner of a foreign field
That is for ever England. There shall be
In that rich earth a richer dust concealed;
A dust whom England bore, shaped, made aware,
Gave, once, her flowers to love, her ways to roam;
A body of England’s, breathing English air,
Washed by the rivers, blest by suns of home.
And think, this heart, all evil shed away,
A pulse in the eternal mind, no less
Gives somewhere back the thoughts by England given;
Her sights and sounds; dreams happy as her day;
And laughter, learnt of friends; and gentleness,
In hearts at peace, under an English heaven.

Жан-Батист Шассинье (ок. 1571 - 1635)

***
Как малышей страшит кошмар, им непонятный,
Иль призрак мнится им, нам так же Смерть страшна,
И в думах наших Смерть так изображена:
Зловеща образом, костлява и отвратна.

Руке художника, иль верной, иль превратной,
Как хочется творить, так и творит она;
Как нам представит Смерть создатель полотна,
Так видим мы ее: иль мерзкой, иль приятной.

Те представления терзают нам умы;
Как стадо от волков, от лика Смерти мы
Бежим, объятые тревогою неясной,

Его не разглядев. Личину лжи сорвем,
Узрим – Смерть в образе действительном своем
Касаньем ласкова и обликом прекрасна.

Jean-Baptiste Chassignet

Comme petits enfants d'une larve outrageuse,
D'un fantôme, ou d'un masque, ainsi nous avons peur,
Et redoutons ta mort, la concevant au coeur
Telle comme on la fait, hâve, triste, et affreuse :

Comme il plaît à la main ou loyale, ou trompeuse
Du graveur, du tailleur, ou du peintre flatteur
La nous représenter sur un tableau menteur,
Nous l'imaginons telle, agréable, ou hideuse :

Ces appréhensions torturant nos cerveaux
Nous chassent devant elle, ainsi comme bouveaux
Courent devant le loup, et n'avons pas l'espace

De la bien remarquer : ôtons le masque feint,
Lors nous la trouverons autre qu'on ne la peint,
Gracieuse à toucher, et plaisante de face.

УИЛЛОУБИ, 1554

Ни хмурые чужие берега,
Ни то, что нет здесь пряностей и перца,
Ни ожиданье злобного врага, -
Ничто мученьем не терзает сердца.

Ни глад, ни мор, ни жажда, ни цинга,
Ни то, что не найти единоверца,
Ни то, что снег здесь, а не жемчуга -
Ничто печали не открыло дверцу.

Дух англичан и вековечный лед,
И гнев Борея с гордостью снесет,
И хлад ужасней адского Коцита -

Иным душа моя отягчена:
На карту нанесенная страна -
Давно уже владенье московита.

30 ноября в 18:00 у нас на Литейном, 33 переводчик Артём Серебренников презентует книгу «Поэты Первой мировой. Британия. США. Канада».

Артём родился в 1985 году в Москве, закончил филологический факультет МГУ (2002), там же защитил кандидатскую диссертацию (2007). В 2011-2018 гг. жил в Великобритании, получил степень доктора филологии Оксфордского университета. Публиковался как переводчик испанской, французской и английской поэзии. В его переложениях выходили Луис де Гонгора, Роберт Бернс, Уильям Блейк, Стефан Малларме и многие другие авторы.

Как и в первом выпуске «Поэты Первой мировой. Германия. Австро-Венгрия», в этой книге традиционно уделили внимание не только таким признанным мастерам словесности, как Редьярд Киплинг, Томас Харди, Артур Конан Дойл, Зигфрид Сассун или Говард Филипс Лавкрафт (да, он тоже писал стихи), но и подзабытым, а то и вовсе неизвестным в России авторам классических стихотворений этого периода. Сатира и скорбь, экзистенциальный мрак и окопный шансон — всему нашлось место в этой пёстрой книге, нашем маленьком памятнике ушедшей эпохе, её героям и мученикам.

В программе:
- рассказ о том, как возник и осуществился замысел книги;
- рассказ об участии англоязычных стран в Первой мировой войне и отражении его в поэзии;
- чтение избранных стихотворений.

Вход свободный, по бесплатной предварительной регистрации: https://knizhnaya-lavka-listva.timepad.ru/event/1124163/

Стефан Малларме (1842 - 1898)
Stéphane Mallarmé

Святая

Виолы сандал у окна –
С нее позолота слетела,
Искрилась когда-то она,
C флейтой и лютней блестела –

Укрыв, Святая, бледна,
Сидит; перед нею страница,
Где, словно в те времена,
Магнификат плавно струится;

На разноцветном стекле
Тянется к арфе незримой,
Возникшей на легком крыле
Вечернего серафима,

И без сандала и нот,
Касаясь рукою текучей
Арфы пернатой, поет
Музыкантша беззвучий.

Sainte

A la fenêtre recélant
Le santal vieux qui se dédore
De sa viole étincelant
Jadis avec flûte ou mandore,

Est la Sainte pâle, étalant
Le livre vieux qui se déplie
Du Magnificat ruisselant
Jadis selon vêpre et complie :

A ce vitrage d'ostensoir
Que frôle une harpe par l'Ange
Formée avec son vol du soir
Pour la délicate phalange

Du doigt, que, sans le vieux santal
Ni le vieux livre, elle balance
Sur le plumage instrumental,
Musicienne du silence.

ХАДЖИБЕЙ, 1794

– Я подданный страны Партенопейской.
Я кельт, но балеарцем наречен.
Призвал меня предел Гиперборейский,
Где злато охраняет cтраж-грифон.

Законы мудрости пифагорейской
Гласят нам: будет всяк перерожден.
Не здесь ли волею адмиралтейской
Вновь утвердится эллинский закон?

Да, бесится зима над Петербургом,
Что возведен был северным Ликургом,
Но есть и юг. Мы, может, в первый раз

От самого падения Эллады
Средь варварских степей вскопали клады.
Разграбят их?

– Вы правы, де Рибас.

Артём Серебренников рассказывает кучу интересностей о Первой мировой войне в англоязычном дискурсе.

Жан-Батист Шассинье (ок. 1571 – 1635)
Jean-Baptiste Chassignet

***
Мнит бедный селянин морозною зимой,
Что умерли кругом зеленые растенья,
И видится ему сплошное запустенье,
И ежится земля от муки ледяной.

Но только лишь придет обратно летний зной –
Украсившись, встают они в своем цветеньи,
И, чтоб себе воздать за тяжкое лишенье,
Укроют зеленью они простор лесной.

И так же из гробов мешки костей и кожи
Поднимутся, когда с небес по воле Божьей
Прольется благодать и Судный день придет.

Умрем, как умерло небесное светило,
Что этим вечером в глубинах опочило,
Но завтра заново взойдет над лоном вод.

Durant l'hyver frilleux il semble au villageois
Que morte soit des prez la chevelure verte,
Voyant de tous costez la terre descouverte
Se hérisser le dos de mille glaçons frois :

Mais quand elle ressent l'humeur des plus dous mois,
Plus belle elle renaist de la terre déserte
Et se recompensant de sa première perte,
Elle redonne l'ombre aux forestz et aus bois.

Ainsi hors du tombeau ceste charnelle masse
Se ressuscitera quand la céleste grâce
Arrosera les bons au jour du jugement.

Mourons donc comme meurt la lumière du monde
Aujourd'huy elle va se reposer sous l'onde
Demain elle ressort de l'ondeus élément.

Эми Леви / Amy Levy (1861 - 1889)

Лондонский платан

На площади платан расцвел
Среди дерев других.
Им тяжело вдали от сёл,
А он – среди своих.

Листва играет на ветру –
Гляжу я с чердака;
Он сбросил серую кору,
Тень веток – широка.

Повсюду окружен платан
Дыханьем городским:
Здесь бурый стелется туман,
Клубится серый дым.

Иным нужны поля, леса,
Им город – жуткий страх…
Но он услышал голоса
На городских ветрах.

A London Plane-Tree

Green is the plane-tree in the square,
The other trees are brown;
They droop and pine for country air;
The plane-tree loves the town.

Here from my garret-pane, I mark
The plane-tree bud and blow,
Shed her recuperative bark,
And spread her shade below.

Among her branches, in and out,
The city breezes play;
The dun fog wraps her round about;
Above, the smoke curls grey.

Others the country take for choice,
And hold the town in scorn;
But she has listened to the voice
On city breezes borne.

Дэвид Герберт Лоуренс / David Herbert Lawrence (1885 – 1930)

Судьба и молодое поколение

«Странно подумать – всех Карениных, Вронских, Безуховых, всех толстовцев
перебили.
И Алеш, и Мить, и Мышкиных, и Ставрогиных – всю достоевщину
перебили.
И чеховских мятущихся мямлей – всех перебили.
Их нет! Погибли или бродят с ощипанными перьями в изгнании,
в общем, были они – и больше их нет.
Кто потом – прустианцы? После – наша английская intelligentsia?
Это что-то из области «Quos vult perdere Deus»*?
А вообще толстовцы сами на истребление напросились:
«Ешь меня, дорогой мужичок!» – а мужик их и слопал.
А достоевщина вся погрузилась в мечтанья:
«Нагрешу да и к Богу приду!» – да так нагрешили,
что вымерли.
А чеховцы – «Я слишком слаб, слишком мил, чтобы жить!»
И все пропали.
Вот и прустианцы: «Милая смерть, дай же мне
приползти к тебе
ничтожным червем!» – Приползли куда надо.
А вот теперь наши: «Нет, не хочу умирать,
но, Бог свидетель, коли придется…»
– Что ж, в этом тоже смысла будет немного.

* Начало латинского афоризма quos vult perdere Deus prius dementat («кого Бог хочет погубить, того сперва лишает разума»).

Fate And The Younger Generation

‘It is strange to think of the Annas, the Vronskys, the Pierres, all the Tolstoyan lot
wiped out.
And the Aloyshas and Dmitris and Myshkins and Stavrogins, the Dostoevsky lot
all wiped out.
And the Tchekov wimbly-wombly wet-legs all wiped out.
Gone! Dead, or wandering in exile with their feathers plucked,
anyhow, gone from what they were, entirely.
Will the Proustian lot go next? And then our English intelligentsia?
Is it the ‘Quos vult perdere Deus’ business?
Anyhow the Tolstoyan lot simply asked for extinction:
‘Eat me up, dear peasant!’ – so the peasant ate him.
And the Dostoevsky lot wallowed in the thought:
‘Let me sin my way to Jesus!’ – So they sinned
themselves off the face of the earth.
And the Tchekov lot: ‘I’m too weak and lovable to live!’-
So they went.
Now the Proustian lot: Dear darling death, let me
wriggle my way towards you
like the worm I am! – So he wriggled and got there.
Finally our little lot: ‘I don’t want to die
but by Jingo if I do!’
– Well, it won’t matter so very much either.

Джеймс Райман / James Ryman (ок. 1450 – после 1492)

Прощай, Адвент!

Прощай, Адвент! Ты был угрюм –
Греми, греми, застолья шум!

Велел ты постное вкушать,
Ложиться натощак в кровать,
Совсем без мяса помирать.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.

Питались мы не ветчиной
И не колбаскою свиной –
Одной рыбешкою дрянной.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.

Нам свежей рыбы не нашлось,
Соленый дóрог был лосось,
Страдать немало довелось.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.

Еще морских мы ели мидий –
И тех лишь раз в неделю видя.
За то мы на тебя в обиде.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.

Была нам пищей камбала,
Худа, костлява и мала.
За скудный стол тебе – хула!
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.

Наш хлеб загнил, прогоркло пиво,
Наш хлеб – и черствый, и червивый,
Наш эль – что кислая подлива.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.

Ты, страшной злобой обуян,
Лишил веселья всех мирян.
Ты – негодяй и грубиян.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.

Ты жил средь нас, незваный гость,
Нас не кормил, являя злость,
Без мяса мы глодали кость.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.

Ты был жестокий господин,
Ты сделал нас стройней жердин,
Ступал бы лучше в Ботон-Блин!
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.

Дорогу позабудь в наш дом,
Иначе мы тебя побьем –
И так Великий Пост блюдем!
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.

Не суйся ни в одно сословье –
Такое ставим мы условье.
Нарушишь – изобьем до крови!
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.

Не суйся в замок дальше стен –
С тобой у рыцарства презрен
Великий Пост, твой сюзерен.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.

Не суйся там, где сельский люд, –
У земледельцев тяжек труд,
Они без пищи перемрут.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.

Пускай монах, пускай монашка
Раз в год с тобой постятся тяжко,
А нам пусть выпадет поблажка.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.

Настало Рождество Христово,
И настает веселье снова
Для старого и для младого!
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.

Мы к Рождеству направим ум –
Греми, греми, застолья шум!
Никто не делайся угрюм
In ortu Regis omnium*.

Адвент – в католицизме предрождественский период, совпровождаемый постом.
Ботон-Блин – деревня неподалеку от Кентербери.

*При дворе Царя вселенной (лат.)

Farewell Advent!

Farewele, Advent; Cristemas is cum;
Farewele fro us both alle and sume.

With paciens thou hast us fedde
And made us go hungrie to bedde;
For lak of mete we were nighe dedde;
Farewele fro us both alle and sume.

While thou haste be within oure house,
We ete no puddinges ne no souce,
But stinking fisshe not worthe a louce;
Farewele fro us both alle and sume.

There was no fresshe fisshe ferre ne nere;
Salt fisshe and samon was too dere,
And thus we have had hevy chere;
Farewele fro us both alle and sume.

Thou hast us fedde with plaices thinne,
Nothing on them but bone and skinne;
Therfore oure love thou shalt not winne;
Farewele fro us both alle and sume.

With muskilles gaping afture the mone
Thou hast us fedde at night and none,
But ones a wyke, and that too sone;
Farewele fro us both alle and sume.

Oure brede was browne, oure ale was thinne,
Oure brede was musty in the binne,
Oure ale soure or we did beginne;
Farewele fro us both alle and sume.

Thou art of grete ingratitude
Good mete fro us for to exclude;
Thou art not kinde but verey rude;
Farewele fro us both alle and sume.

Thou dwellest with us agenst oure wille,
And yet thou gevest us not oure fille;
For lak of mete thou woldest us spille;
Farewele fro us both alle and sume.

Above alle thinge thou art a meane
To make oure chekes bothe bare and leane;
I wolde thou were at Boughton Bleane!
Farewele fro us both alle and sume.

Come thou no more here nor in Kent,
For, if thou do, thou shalt be shent;
It is enough to faste in Lent;
Farewele fro us bothe alle and sume.

Thou maist not dwelle with none eastate;
Therfore with us thou playest chekmate.
Go hens, or we will breke thy pate!
Farewele fro us both alle and sume.

Thou maist not dwell with knight nor squier;
For them thou maiste lie in the mire;
They love not thee nor Lent, thy sire;
Farewele fro us both alle and sume.

Thou maist not dwell with labouring man,

For on thy fare no skille he can,
For he must ete bothe now and than;
Farewele fro us both alle and sume.

Though thou shalt dwell with monke and frere,
Chanon and nonne ones every yere,
Yet thou shuldest make us better chere;
Farewele fro us both alle and sume.

This time of Cristes feest natall
We will be mery, grete and small,
And thou shalt go oute of this halle;
Farewele fro us both alle and sume.

Advent is gone; Cristemas is cume;
Be we mery now, alle and sume;
He is not wise that wille be dume
In ortu Regis omnium.

Наум Тейт / Nahum Tate (1652 – 1715)

***
В ночи сидели пастухи,
Блюли свои стада,
В сияньи ангел Божий к ним
Сошел с небес тогда.

«Оставьте страх! – рек пастухам
Небесный ангел сей.
– Я возглашу благую весть
Для вас и всех людей.

Спаситель наш, Господь Христос,
Явился к нам, и Он
В Давидов род, в Давидов град
Сегодня был рожден.

И вот вам знак – Младенец-Бог
Очам людским открыт:
Обернут скудной пеленой,
В вертепе он лежит».

Окончил слово серафим,
И вдруг небесный хор
Явился, пеньем огласив
Заоблачный простор:

«О, слава в вышних Божеству
И на земле покой!
Благоволение небес,
Наполни род людской!»

***
While shepherds watch'd their flocks by night,
All seated on the ground,
The angel of the Lord came down,
And glory shone around.

“Fear not!” he said, for mighty dread
Had seized their troubled mind.
“Glad tidings of great joy I bring
To you and all mankind.

“To you, in David’s town, this day
Is born of David’s line
A Savior, who is Christ the Lord,
And this shall be the sign.

“The heavenly Babe you there shall find
To human view displayed,
All meanly wrapped in swathing bands,
And in a manger laid.”

Thus spake the seraph and forthwith
Appeared a shining throng
Of angels praising God on high,
Who thus addressed their song:

“All glory be to God on high,
And to the Earth be peace;
Good will henceforth from Heaven to men
Begin and never cease!”