Николай Станюкович (1898 - 1977)

Памяти Н. Г.

Поэт носил погон серебряный,
Царицы русской вензеля;
Провозглашал — непоколебленный:
Россия — царская земля.

Он не бледнел пред пулеметами
И “поле полное врагов”
Хвалил стихами искрометными —
Забытым языком богов.

И вознесенный высшей волею, —
В веках Распятого завет, —
Был предан черни своеволию,
Чтоб смертью утвердить обет.

И мы, — под царскими знаменами, —
Сжимаем яростней эфес,
Когда чеканными канонами
Твой голос падает с небес.

1933

ГЕВИН ДУГЛАС (1474?-1522)

СОВЕСТЬ

Младая Церковь праведной была,
И были совершенными прелаты;
И Совесть мудрых клириков вела,
Ей были предстоятели богаты.
Решили вдруг, что платье мешковато,
От Совести одежда тяжела;
Пусть лучше будет впредь она мала.

Отрезав «Со» от Совести долой,
Они наедине остались с Вестью,
Но удержались во чреде былой,
Хоть предпочли ученость благочестью.
Решили вдруг почесть Познанье лестью,
А Мудрость – затянувшейся потехой,
И «В» у Вести сделалось помехой.

Вот так оторвалось от Вести «В»,
И только «Есть» осталось, слог единый.
Была Еденья пища в плутовстве,
Богатство умножалось даровщиной;
И Весть, и Совесть были в ту годину
Развращены соблазном благ земных,
И в грех облекся иерей и мних.

Ты ненасытно, Есть! Ты хладный лед,
Людей ты подчиняешь безвозбранно:
Учителя Иуда продает
И Симон в Церкви властвует обманно;
Ты Истину морочишь неустанно.
Сгинь, мерзкий гад, исчезни, лживый бес!
Пошли нам Совесть, Господи, с небес.

GAVIN DOUGLAS

CONSCIENCE

Quhen halie kirk first flurist in 3outhheid,
Prelatis wer chosin of all perfectioun;
Off conscience than the brydill had to leid,
And conscience maid the hale electioun.
Syn eftir þat come schrewit correctioun,
And thocht þat conscience had our large ane weid,
And of his habite out cuttit thay ane skreid.

And fra conscience þe con thay clip away,
And maid of conscience science and na mair;
Bot 3it the kirk stude weill full mony day,
For it wes rewlit be mene of wit and layre.
Syn eftir þat sciens began to payr,
And thocht at sciens was our lang ane iaip.
The sci away fast can thay rub and scraip.

And fra sci of science wes adew,
Than left þai nocht bot this sillab ens,
Quhilk in our language signifies þat schrew,
Riches and geir, þat gart all grace go hens;
For sciens both and faythfull conscience
So corruptit ar with this warldis gude
That falset ioukis in everie clerkis hude.

O hungrie ens, cursit with caris calde!
All kynd of folk constrenis thow to wirk:
For the that theif Iudas his maister sald,
For the Symon infectit halie kirk.
To poysoun Iustis þow dois never irk.
Thow fals ens, go hens, thow monsture peralous!
God send defens with conscience in till ws.

СТЕПЬ, 1185

Те червленые щиты и синие молнии, которыми начиналась русская словесность.

Набоков

В пято́к поганых половцев полки
Разбились о червленые преграды.
Уложенные в пестрые громады,
Горят тела сраженных у реки,

А уцелевших, не боясь засады,
Преследует полк левыя руки.
Есть аксамитов целые тюки,
Есть много красных девок для услады...

Блестят царьградской выделки доспехи,
Гремит победным песнопеньем медь,
Пылает в небе стяг червлено-алый,

Под орлий клекот и лисичьи брехи
Ступает чередой за кметем кметь
На берега неведомой Каялы.

356 лет назад начался Великий пожар Лондона, уничтоживший более 85% зданий города, включая старый собор св. Павла

Исаак де Бенсерад (1612/13 – 1691)
Isaac de Benserade

Пожар Лондона в 1666 году

Сгорела некогда прославленная Троя,
Не оскорбляв богов, царям не делав зла;
Но Лондон поделом почтен такой судьбою,
И по заслугам он испепелен дотла.

Цареубийства грех, злодейские дела –
Не сможет их простить прощенье никакое;
Тот город благодать от гнева не спасла,
И будущим векам я истину открою:

Уж не могла земля нечестия сносить,
Устав от укоризн, решили огласить
Святые небеса за богохульство кару;

Свершилась эта казнь не сразу, по частям:
Чума, за ней война, а за войной – пожары
Очистили все то, чего не смыть морям.

L’embrasement de la ville de Londres (1666)

Ainsi brûla jadis cette fameuse Troie,
Qui n'avait offensé ni ses rois ni ses dieux.
Londres d'un bout à l'autre est aux flammes en proie,
Et souffre un même sort qu'elle mérite mieux.

Le crime qu'elle a fait est un crime odieux
A qui jamais d'en haut la grâce ne s'octroie;
Le soleil n'a rien vu de si prodigieux,
Et je ne pense pas que l'avenir le croie :

L'horreur ne s'en pouvait plus longtemps soutenir,
Et le ciel, accusé de lenteur à punir,
Aux yeux de l'univers enfin se justifie.

On voit le châtiment par degrés arrivé;
La guerre suit la peste, et le feu purifie
Ce que toute la mer n'aurait pas bien lavé.

Фрэнсис Бомонт (1584 – 1616)

На могилы в Вестминстерском аббатстве

О смертный! В ужасе гляди,
Что тебя ждет впереди!
В этой каменной могиле
Кости королей почили;
Управители державы
Лежат бессильны и безглавы.
С амвонов гибели и тлена
Рекут они: «Величье бренно».
Здесь земли английской пядь
Удостоилась приять
Семя, лучшее из всех,
С тех пор, как погубил Адама грех.
Кости знати вопиют:
«Богами были, но людьми умрут».
Персти смертной здесь удел,
Здесь распад истлевших тел,
Здесь по манию судьбы
Владыки ввергнуты в гробы.

Francis Beaumont

On the Tombes in Westminster

Mortality, behold, and feare,
What a change of flesh is here!
Thinke how many Royall bones
Sleep within these heap of Stones;
Here they lye, had Realmes, and Lands,
Who now want strength to stir their hands;
Where from their pulpits seal'd with dust,
They preach, In Greatnesse is no trust.
Here's an Acre sown indeed,
With the richest, royall'st seed,
That the earth did e're suck in
Since the first man dy'd for sin:
Here the bones of birth have cry'd,
Though Gods they were, as men they dy'd:
Here are Sands, ignoble things,
Dropt from the ruin'd sides of Kings.
Here's a world of Pomp and State
Buried in Dust, once dead by Fate.

Карл Орлеанский (1394 – 1465)
Charles d'Orléans

***
Глаза, что слезы льют ручьем,
Озноб ключицы, кость в расколе,
Трясенье в мозге головном
И бред, резвящийся на воле,
Печаль, уныние, бездолье,
Боль нá сердце и в горле ком –
Болезнь любую всем кругом
Приносит ветер Меланхолий.

Бессонницу в бреду ночном,
Круженья, головные боли,
Жар лихорадки, а потом –
Озноб, что взялся ниотколе,
И жажду, будто бы от соли,
Пот хладный на челе больном,
Икоту, бледность в каждый дом
Приносит ветер Меланхолий.

Томленья, тягости, безволье,
Застой в пространстве нутряном,
Трясущий тело костолом,
Безумной ярости раздолье,
Водянку, зоб, чирьи, мозоли,
Разврат и нравственный содом,
В ушах немолчный шум и гром
Приносит ветер Меланхолий.

Не исцелит такой недоли
Ни лекарь во врачебной школе,
Ни чародей, ни астроном;
Мучения в миру людском
Приносит ветер Меланхолий.

Yeulx rougis, plains de piteux pleurs,
Fourcelle d’espoir reffroidie,
Teste enrumée de douleurs,
Et troublée de frenésie,
Corps perclus sans plaisance lie,
Cueur du tout pausme en rigueurs,
Voy souvent avoir à plusieurs
Par le vent de merencolie.

Migraine de plaingnans ardeurs,
Transe de sommeil mipartie,
Fievre frissonnans de maleurs,
Chault ardant fort en reverie,
Soif que Confort ne rassasie,
Dueil baigné en froides sueurs,
Begayant et changeant couleurs.
Par le vent de merencolie.

Toute tourmentant en langueurs.
Colique de forcenerie,
Gravelle de soings assailleurs,
Rage de désirant folie,
Anuys enflans d’ydropisie,
Maulx ethiques aussi ailleurs
Assourdissent les escouteurs,
Par le vent de merencolie.

Guerir ne se peut maladie
Par phisique, ne cireurgie,
Astronomans ne enchanteurs,
Des maulx que seuffrent povres cueurs
Par le vent de merencolie.

Роберт Девере, граф Эссекс / Robert Devereux, 2nd Earl of Essex (1566 – 1601)

Сонет в 1595 г. был написан фаворитом Елизаветы I графом Эссексом для придворного спектакля, в котором он сам участвовал. Через шесть лет он попадет в опалу, будет обвинен в заговоре против королевы и казнен.

***
Лежит меж Старым и меж Новым Светом
Ни с кем не сопредельная страна,
Есть королева в государстве этом,
Волшебных добродетелей полна.
Пусть бремя тяжелей, чем у Атланта, –
Весь мир она не выпустит из рук;
И исправляет блеск ее таланта
Друзей ошибки, заблужденья слуг.
Народ в горячке боевой трепещет –
Она величьем страсти угасит.
Придворный тонким остроумьем блещет –
Она его политикой смирит.
Пусть сын не медлит с жертвою своей,
Коль жаждет он вернуть зарю очей.

***
Seated between the old world and the new
A land there is no other land may touch,
Where reigns a queen in peace and honour true;
Stories or fables do describe no such.
Never did Atlas such a burthen bear
As she in holding up the world oppressed,
Supplying with her virtue everywhere,
Weakness of friends, errors of servants best.
No nation breeds a warmer blood for war,
And yet she calms them with her majesty.
No age hath ever wit refined so far,
And yet she calms them by her policy.
To her thy son must make his sacrifice,
If he will have the morning of his eyes.

Пьер де Ронсар (1524 – 1585)
Pierre de Ronsard

Сонет о Марии Стюарт

Меж нами пролегло морской стихии чрево,
Но солнечным очам вовек забвенья нет,
Ваш взор в душе моей оставил ясный след;
Дарить подобный свет смогла б иная дева?

О королева, суд верша над королевой,
Умерьте же вражду, смените свой совет!
Светило дня, с небес неся земле свой свет,
Не видело на ней столь варварского гнева!

Оружье пращуров бесчестишь ты, народ!
Отцы твои - Ринальд, Роланд и Ланселот -
Спасать прекрасных дам неслись cамозабвенно;

Так что ж ты на себя, о нынешний француз,
Еще не возложил доспехов тяжкий груз,
Чтобы монархиню освободить из плена?

Encores que la Mer de bien loin nous sépare,
Si est-ce que l’esclair de votre beau Soleil,
De vostre oeil qui n’a point au Monde de pareil,
Jamais loin de mon cœur par le temps ne s’égare!

Royne qui enfermez une Royne si rare,
Adoucissez vostre ire & changez de conseil!
Le Soleil se levant & allant au sommeil
Ne voit point en la terre un acte si barbare!

Peuples, vous forlignez, aux armes nonchalants
De vos ayeux Renaulds, Lancelots, & Rolands,
Qui prenoient d’un grand cœur pour les Dames querelle,

Les gardoient, les sauvoient, où vouz n’avez, François,
Encore osé toucher ny vester le harnois
Pour oster de servage une Royne si belle!

Карл Орлеанский (1394 - 1465)
Charles d’Orlans

***
Как ныне англичане потряслись!
Возрадуйся, французская страна!
Их мощь и храбрость ныне пресеклись -
Ведь чаша гнева Божия полна;
У них бывала прежде мысль одна -
Тебя соделать пленницей, рабой,
Твои богатства унести с собой;
Теперь французский край не одинок,
Над ним Всевышний простирает сень -
Господь гордыню вражью превозмог,
Нормандия вернулась и Гиень!

В тот час, когда враги к тебе рвались,
Решимости была ты лишена,
Была ты словно грешница Таис,
И, чтоб загладилась твоя вина,
В затворе ты была заточена.
И там пришлось побыть тебе одной,
Одно Унынье было спутник твой.
Английский шабаш длился долгий срок,
Им бражничать, тиранствовать не лень,
Но скорбь твою весельем сделал Бог -
Нормандия вернулась и Гиень!

Измене англичане предались,
Как принято в такие времена;
У них король вот-вот сорвется вниз,
Власть у него отменно непрочна.
Вся знать английская возмущена,
Его злословят дерзостной хулой,
Хотят, чтоб правил государь иной,
Но кто? Не время подводить итог.
Что, Франция, сказать? Главу воздень:
Удар бича Господнего жесток -
Нормандия вернулась и Гиень!

Французский государь, в игре такой
Играйте дальше опытной рукой;
Отважный, мудрый нужен здесь игрок.
Бог Франции послал счастливый день,
Судьбу благую Франции предрек:
Нормандия вернулась и Гиень!

Оригинал: https://www.poetica.fr/poeme-6496/charles-orleans-ballade-iii/

САРМАТСКИЙ ПОРТРЕТ, 1660

Я род веду от кочевого стана,
Подобно когтю загнут верный меч;
Свинье ль московской мне башку отсечь
Иль изрубить мне пардусов Османа?

Судьба мне эта, право же, престранна;
Хоть ведома латинская нам речь –
Не на коне ли диком едет Речь
В великолепный век Октавиана?

Тех, кто в рушении не посполит,
Господень гнев немедля да спалит –
Эй, жолнеры, беритесь за гарматы!

Не победит сарматов гордый Рим,
Ни первый, ни второй, ни иже с ним –
Сарматов одолеют лишь сарматы.

Франсиско де Кеведо (1580 – 1645)
Francisco de Quevedo

***
Я стены оглядел отчизны милой:
Могучи прежде, днесь – руин слои,
Утомлены веками, в забытьи
Лежат они; им доблесть опостыла.

Пошел я в поле; вижу – там светило
Спасенные от льдины пьет ручьи,
А скот – в горах, подобьем толчеи,
Тень горная лучей его лишила.

Вошел я в дом – былые сгнили блага,
Мой посох постарел, согнулся низко,
Покои обратились в пыль и сор,

Изнемогла в плену у тлена шпага;
Во всем, куда бы мой ни падал взор,
Мне виделись приметы смерти близкой.

Miré los muros de la patria mía,
si un tiempo fuertes, ya desmoronados,
de la carrera de la edad cansados,
por quien caduca ya su valentía.

Salíme al campo; vi que el sol bebía
los arroyos del hielo desatados,
y del monte quejosos los ganados,
que con sombras hurtó su luz al día.

Entré en mi casa; vi que, amancillada,
de anciana habitación era despojos;
mi báculo, más corvo y menos fuerte;

vencida de la edad sentí mi espada,
y no hallé cosa en que poner los ojos
que no fuese recuerdo de la muerte.

Антуан де Нервез (ок. 1570 – после 1622)

Хочу листвою помертвелой
Я быть отныне облачен –
Я в траур одеваю тело,
Мой дух страданьем удручен.

Моей утраченной надежде
Идут пожухлые цвета,
И скорбь моя в такой одежде
Идет в печали неспроста.

Уйди, сокройся, цвет блестящий!
Тебе мой взор был прежде рад,
Но, угнетен тоскою вящей,
Избрал я траурный наряд.

Когда сменю я облаченье,
Один там будет серый цвет –
Он был природой для мученья
Назначен, для сердечных бед.

А может, появлюсь я в черном,
Чтоб всякий горе видел впредь
И чуял в сердце непритворном
То, что на теле смог узреть.

Цвет черный, серый, листопадный –
Они мне платье создадут;
Душе разбитой, безотрадной
Цвета подобные идут.

Antoine de Nervèze (ca. 1570 – après 1622)

Je veux de couleur feuille morte
Être habillé dorénavant
Pour montrer le dueil que je porte
De mon espoir réduit en vent.

L'espérance que j'ay perdue
S'accorde avec cette couleur
Et le martyre qui me tue
Est d'accord avec mon malheur.

Retirez-vous, couleurs voyantes
Qui souliez tant plaire à mon œil,
Parce qu'en mes peines cuisantes
J'aime tout ce qui sent son deuil.

Que si je change de parure,
Ce sera seulement de gris,
Puis que son blason de nature
Montre le travail des esprits.

Ou bien paré de couleur noire,
On verra mon deuil au dehors
Que l'apparence fera croire
Dans le cœur comme sur le corps.

De noir, de gris, de feuille morte
L'on me verra toujours vêtu,
Puis que leur blason se rapporte
Au deuil d'un esprit abattu.

Лоран Дреленкур (1625 – 1680)
Laurent Drelincourt

На открытие Нового Света

Уступит опыту ваш разум неизбежно;
Вглядитесь, мудрецы, откройте же очам
Два полушария, соседних небесам,
Благоговейте же пред красотой безбрежной!

Но, знанье новое, ты ранишь безутешно!
Искал я новый свет – свет ветхий вижу сам:
Адама ветхий род – раб идольским богам,
Возмездием Творец карает род мятежный.

Мирозиждитель, Ты, что солнце сотворил,
Молю Тебя, чтоб Ты народы озарил
Спасительным лучом нетварного сиянья.

Крест, будь им маяком, – пошли им с неба свет,
К распятому Христу веди их в упованьи,
Что Он их претворит, открыв им новый свет.

Sur la découverte du Nouveau Monde

Que ta faible raison cède à l’expérience :
Ecole détrompée, ouvre aujourd’hui les yeux :
Vois le double hémisphère, environné des cieux ;
Et d’un si vaste tour admire l’excellence.

Tu me blesses le cœur, nouvelle connaissance.
Dans un monde nouveau, je trouve un monde vieux ;
Vielle race d’Adam, esclave des faux dieux ;
Rebelle au Créateur, objet de sa vengeance.

Toi, qui fis le soleil, en formant l’univers,
Répands, par ton Esprit, sur ces peuples divers,
Du mystique soleil la clarté salutaire.

Que la croix de leur ciel leur serve d’un flambeau,
Qui les mène à Jésus, mourant sur le calvaire :
Et les rechange encore en un monde nouveau.

Граф Эрик Стенбок (1860 – 1895)
Count Eric Stenbock

На замерзшее Балтийское море

Кто же к берегу моря гулять не пойдет?
Есть в морском воздыхании страсти порыв,
Тщетной похоти зовы приносит прилив,
А отлив все надежды с собой унесет.
Неожидан кошмар замороженных вод:
Недвижимого моря свинцовый расплыв
Наползает, безбрежность заполонив.
Вместо ужаса шторма – пугающий лед.
«Если море молчит, я погиб», – вот слова,
Что сказал я. – «Я море за муки любил,
В горе моря искал утешенья в беде;
Если море молчит, то надежда мертва…».
Снова в дали морские я взор углубил:
Некто медленный, мрачный шагал по воде.

On the Freezing of the Baltic Sea

Who hath not lingered a little by the shore?
Seeking a symbol in the sighing of the sea,
Floods of vain desire refluent eternally
Ebbs of hopes, lost and again for evermore—
Novelty of horror—thought not conceived before—
Livid and leaden-hued, lifeless, the solid sea,
Silently stretching towards infinity,
Ice more fearful than storms, and the great waves roar.
“If the sea sigh not, then shall I die,” I said,
“I have loved the sea for its passion and its pain
In the world-woe’s image seeking a solace of woe,
If the sea sigh not, then surely is all hope dead—”
And as I cast mine eyes on the sea again,
One walked upon the waters, sombre, solemn, and slow.

Пьер Пупо (1552 – ок. 1592)
Pierre Poupo

Его жизнь известна в основном по сведениям, сообщаемым им самим. Родился в Шампани в семье католического вероисповедания, но, рано лишившись родителей, воспитывался в семействе гугенотов. Изучал право в университете Валанса, занимался адвокатской практикой. В 1580 г. официально перешел в кальвинизм, вскоре после обращения начал писать переложения псалмов и «духовные сонеты». В 1584 г. бежал от религиозных преследований в Женеву, где в 1585 г. выпустил сборник стихов «Христианская муза» (переизд. 1590, 1592). Совершенно забытый вскоре после смерти, в 1960-е – 70-е гг. Пупо привлекает внимание исследователей и считается одним из крупнейших религиозных поэтов французского барокко.

***
Рассеивают нас и гонят к краю мира,
Грозят погибелью, железом и волной,
Пред нами – океан, а недруг – за спиной
За то, что нам претит чтить ложного кумира.

Слезой омытый лик мы воздымаем сиро,
Грудь плачами полна, уста полны мольбой;
И день, и ночь, Господь, стенаем пред Тобой,
Моля – да ниспошли пощады нам и мира!

Кичится Голиаф, что вновь он нас разбил,
И ассирийский царь мнит, что нас истребил;
Придет ли нам Давид иль ангел на подмогу?

Ты кровь детей Своих спокойно смог снести?
Тогда за честь Свою бесчестным отомсти.
Дай мир нам иль войну! Мы ждем Отца иль Бога!

***
Bannis, fuitifs, espars de l’un a l’autre pole,
Les reliefs de la mort, du feu, du fer, des flots,
Ayant la mer en teste, et l’ennemi au dos,
Pour ne vouloir flechir le genouil à l’idole,

La face vers le ciel de larmes toute molle,
La bouche en oraison, l’estomac en sanglots,
Des le soleil levant jusques le jour soit clos,
Nous te crions merci de Coeur et de parolle.

L'orgueilleux Philistin nous brave de desfits:
Le monarque d’Assur nous tient pour desconfits:
N’as tu plus d’Ange au ciel, ni de David en terre?

Las! si tu n’es esmeu du sang de tes enfants,
Au moins venge ton nom dont ils vont triomphans.
Monstre toy Pere ou Dieu, fai la paix ou la guerre!

ЖАН-БАТИСТ ШАССИНЬЕ
(ок.1571– 1635)

* * *
Подумай, смертный: вдруг чужим предстанет взорам
В могильнике твой труп, обглоданный червем,
Лишенный плоти, жил и членов; костяком
Соделаешься ты, всем выжившим укором.

Без тканей, мяса, мышц, небесным приговором
Казненный, ты лежишь, и тлеющим глазком
Навыворот глядишь. Телесный скорбный дом
Стал пропитанием опарышам-обжорам.

Повсюду сеет вонь разорванный живот,
Отрава мерзкая по воздуху плывет,
А нос изъеденный на голове зияет.

Существования познав неполноту,
На Бога уповай, считая за тщету
Все те дела, что нас с тобой не умудряют.

Jean-Baptiste CHASSIGNET

Mortel pense quel est dessous la couverture
D’un charnier mortuaire un cors mangé de vers,
Descharné, desnervé, où les os descouvers,
Depoulpez, desnouez, delaissent leur jointure :

Icy l’une des mains tombe de pourriture,
Les yeux d'autre costé destournez à l’envers
Se distillent en glaire, et les muscles divers
Servent aux vers goulus d’ordinaire pasture :

Le ventre deschiré cornant de puanteur
Infecte l’air voisin de mauvaise senteur,
Et le né my-rongé difforme le visage ;

Puis connoissant l’estat de ta fragilité,
Fonde en Dieu seulement, estimant vanité
Tout ce qui ne te rend plus sçavant et plus sage.

Лоренс Биньон (1869 – 1943)

Сожжение листвы

Время пришло, время сожженья листвы.
На костер! Клубы дыма ноздри щекочут,
Вдоль слезливой завесы тумана летят.
Снопья пёстры, пожухлы, мрачны и мертвы!
Пожирает пожар остатки горящих развалин,
А упрямые стебли трещат, но гореть не хотят.

Мальвы последней в прах свершилось паденье,
Все пряности лета отныне – прогорклая вонь,
Все богатства, вся пышность – рубище нищеты.
Все горит! Рдяная роза – лишь привиденье.
Искры взлетают и изнемогают в тумане;
Очищают от скверны пламенные персты.

Время пришло – с душ наших сбросим одежды,
Время пришло сжигать отжитые дни,
Вялые утешения будней былых;
Бесплодны желанья, беспочвенны наши надежды –
Бросьте их на костер без оглядки и знайте:
Мир, что был нашим, миром стал для чужих.

Будут листья и будет цветенье; в силе своей
Восстанут из гнили они к былому расцвету,
Волшебством ароматы навеют вещие сны;
Будет прежняя слава сиять для новых очей;
У земли – лишь свои, а не наши невзгоды.
Ничего здесь не ясно, здесь есть лишь ясность весны.

Laurence Binyon (1869 – 1943)

The Burning of the Leaves 

Now is the time for the burning of the leaves, 
They go to the fire; the nostrils prick with smoke 
Wandering slowly into the weeping mist. 
Brittle and blotched, ragged and rotten sheaves! 
A flame seizes the smouldering ruin, and bites 
On stubborn stalks that crackle as they resist. 

The last hollyhock’s fallen tower is dust: 
All the spices of June are a bitter reek, 
All the extravagant riches spent and mean. 
All burns! the reddest rose is a ghost. 
Spark whirl up, to expire in the mist: the wild 
Fingers of fire are making corruption clean. 

Now is the time for stripping the spirit bare, 
Time for the burning of days ended and done, 
Idle solace of things that have gone before, 
Rootless hope and fruitless desire are there: 
Let them go to the fire with never a look behind. 
That world that was ours is a world that is ours no more. 

They will come again, the leaf and the flower, to arise 
From squalor of rottenness into the old splendour, 
And magical scents to a wondering memory bring; 
The same glory, to shine upon different eyes. 
Earth cares for her own ruins, naught for ours. 
Nothing is certain, only the certain spring.

Редьярд Киплинг (1866 – 1936)
Rudyard Kipling

Россия – пацифистам. 1918.

Мир вам, добрые господа, да хранит вас Господь от смут,
Но – оставьте забавы на миг, мимо трупы сейчас понесут!
Трупы армий и городов, этих трупов не счесть никак.
Мир вам, славные господа, – какой здесь видится знак?

Поют:

Зарывайте гостя – был долог путь,
Он земли не успел приберечь.
Долго мучился он, пора отдохнуть…
А кому потом прилечь, господа,
В канавке такой прилечь?

Мир вам, добрые господа, пропустите нас – мы идем
Зарывать великий народ, что был Англии равен во всем.
Было Царство, была и Слава, там и Гордость, и Мощь была –
Триста лет процветала держава, в триста дней сгорела дотла.

Поют:

Лейте масло по мерзлой земле,
Усеянной грудами тел.
Долго мучились – пусть отдохнут в тепле…
А кто бы потом горел, господа,
Кто б на костре горел?

Мир вам, вежливые господа, пусть не снятся вам страшные сны –
Ведь ни тени, ни вида, ни звука не осталось от этой страны,
Только стон раздастся порою, полыхнет огонь, разгорясь,
Лишь мелькают тени народа, который втоптали в грязь.

Поют:

Преломите хлеб – без него умрут
Те, кто сеет рожь…
Долго мучились – поедят, да в хомут,
А кого потом проймешь, господа,
Подачкой вашей проймешь?

Мир вам, радостные господа, и вкушайте веселье сполна!
Как быстро Держава эта в кровь и пепел превращена!
Едва лишь кончилось лето и вьюга завыла вслед –
Ни войска, ни хлеба, ни веры, ни страны, ни имени нет!

Поют:

Поровнее спускай, вот теперь пойдет,
Поровнее землицу класть!
Вот так хоронят мертвый народ…
А кому потом пропáсть, господа,
С вашей помощью-то пропасть?

Russia to the Pacifists

1918


GOD rest you, peaceful gentlemen, let nothing you dismay,
But—leave your sports a little while—the dead are borne this way!
Armies dead and Cities dead, past all count or care.
God rest you, merry gentlemen, what portent see you there?
Singing:— Break ground for a wearied host
That have no ground to keep.
Give them the rest that they covet most . . .
And who shall next to sleep, good sirs,
In such a trench to sleep?

God rest you, peaceful gentlemen, but give us leave to pass.
We go to dig a nation's grave as great as England was.
For this Kingdom and this Glory and this Power and this Pride
Three hundred years it flourished - in three hundred days it died.
Singing:— Pour oil for a frozen throng,
That lie about the ways.
Give them the warmth they have lacked so long . . .
And what shall be next to blaze, good sirs,
On such a pyre to blaze?

God rest you, thoughtful gentlemen, and send your sleep is light!
Remains of this dominion no shadow, sound, or sight,
Except the sound of weeping and the sight of burning fire,
And the shadow of a people that is trampled into mire.
Singing:— Break bread for a starving folk
That perish in the field.
Give them their food as they take the yoke . . .
And who shall be next to yield, good sirs,
For such a bribe to yield?

God rest you merry gentlemen, and keep you in your mirth!
Was ever Kingdom turned so soon to ashes, blood and earth?
'Twixt the summer and the snow-seeding-time and frost—
Arms and victual, hope and counsel, name and country lost!
Singing:— Let down by the foot and the head—
Shovel and smooth it all !
So do we bury a Nation dead . . .
And who shall be next to fall, good sirs,
With your good help to fall?

С.Т. Кольридж (1772 - 1834)

К осенней луне

О робкий блеск, несомый пышной Ночью,
Мать призраков причудливых, привет!
Твое скольженье вижу я воочью,
Под пуховым покровом брезжит свет;
Порой ты бледное скрываешь око
Средь черноты закрывших небо туч;
Лишь облако рассеется – далёко
Шлет небу пробужденье мирный луч.
Так и Надежда в красоте неверной!
То сквозь туман направит грустный взор,
То вдруг Отчаянье крылом виверны
Ее затмит, то вдруг во весь опор,
В могуществе сияющем безмерна,
Мчит над Заботами, как метеор.

S.T. Coleridge

To the Autumnal Moon

Mild Splendour of the various-vested Night!
Mother of wildly-working visions! hail!
I watch thy gliding, while with watery light
Thy weak eye glimmers through a fleecy veil;
And when thou lovest thy pale orb to shroud
Behind the gather’d blackness lost on high;
And when thou dartest from the wind-rent cloud
Thy placid lightning o’er the awaken’d sky.
Ah such is Hope! as changeful and as fair!
Now dimly peering on the wistful sight;
Now hid behind the dragon-wing’d Despair:
But soon emerging in her radiant might
She o’er the sorrow-clouded breast of Care
Sails, like a meteor kindling in its flight.