Смерть — это не только конец системы, но и ее претензия на тотальность. Любая объективация суть умерщвление. Потому смерть — во взгляде Другого. Нет ничего более дегуманизирующего, чем человеческие отношения. В их основании лежит насилие: мы всегда обращаемся к Другому с неким ожиданием, неважно, восторженным или тревожным. Втискиваем его в узкий порядок своей реальности и нещадно рубим все, что не влезает. Гуманно лишь безразличие. Все прочее — это грызня за утилизацию, колеблющаяся между садизмом и мазохизмом.

«Натюрморт» Бродского именно об этом. Отношения превращают человека в объект — нечто радикально противоположное das Ding Лакана, Вещи. Остается лишь набор плоскостей: пустая коробка, оболочка. Мертвая природа, натюрморт. В этом вся трагедия: отношения структурно устроены таким образом, что они чаще всего лишь отчуждают от того, по поводу чего возникают. Обратная сторона тяги к живому — постоянное тиражирование насилия и смерти. Почти невозможно быть чьим-то, оставшись при этом живым.


9

Вещь. Коричневый цвет
вещи. Чей контур стерт.
Сумерки. Больше нет
ничего. Натюрморт.

Смерть придет и найдет
тело, чья гладь визит
смерти, точно приход
женщины, отразит.

Это абсурд, вранье:
череп, скелет, коса.
«Смерть придет, у нее
будут твои глаза».


10

Мать говорит Христу:
— Ты мой сын или мой
Бог? Ты прибит к кресту.
Как я пойду домой?

Как ступлю на порог,
не поняв, не решив:
ты мой сын или Бог?
То есть, мертв или жив?

Он говорит в ответ:
— Мертвый или живой,
разницы, жено, нет.
Сын или Бог, я твой.

#Entwurf
#Бродский

«Лакан же, напротив, разделяет желание и любовь, понимая последнюю именно как дар: любить — это не просто пассивно воспринимать и поддерживать свою нехватку, а дарить эту нехватку, принимать на себя контрабандистский риск перепродавать то, что тебе самому не принадлежит, риск, связанный с прекращением не только самой логики владения, но и с выходом за пределы своей субъективности. Опыт любви позволяет найти нечто по ту сторону самого себя, нечто более себя, поэтому для Лакана он неотделим от психоанализа.

Давать то, чего не имеешь — это и значит передавать обжигающую пустоту Вещи, das Ding, которая «в тебе более тебя», Вещи как объекта-причины-вдохновения. Помещать в Другого не объект желания, а обнаруживать отсутствие этого объекта, ту промежность Реального, которая разверзается между субъектом и объектом. Соприкасаться с Реальным посредством Другого, с обличённой в другого пустотой — вот, что представляет из себя опыт любви».

#Ольшанский
#Лакан

Вы этого поэта, вероятно, не знаете. Но очень прошу — присмотритесь. На необъятном ландшафте русской поэзии большинство авторов ассоциируются с теми или иными художественными течениями, нарративами и особенностями эпох.
И в то же время существуют вневременные поэты, будто бы пришедшие из ниоткуда и удалившиеся в никуда, между делом сотворив свои прозрачные миры. Леонид Аронзон — безусловно, номер один в этом списке (а еще оцените по фотографиям, каков красавец!).

О, Азии презенты — анаша,
оазис для ума, любви оазис,
и ты, узбечка, столь ты хороша,
что пред тобой и ангел безобразен.

Так говорю, хоть я богобоязнен.
Я быстро жил, так быстро, что душа
бессмертная рассыпалась в проказе
и сникла плоть, которою грешат.

Но светлый день в средине октября,
на два щипка пыльцы марихуаны,
но нежности твоей благодаря
я воскресаю........................

О, если бы я мог, о, если бы я мог
старательно........................,
то жил бы я не зря.

Таким было последнее стихотворение Аронзона — спустя полвека после смерти год за годом встающего на пьедестал «короля петербургских неподцензурных поэтов» 60-х годов, обгоняя превратившегося в фигуру масскульта Иосифа Бродского. К слову, их отношения оставили множество недомолвок. Поначалу Аронзон дружил с Бродским, но их отношения прекратились после того, как часть окружения называла поэзию Леонида более метафизической, а Иосифа — более тяжеловесной. Что символично, именно Бродский помог попасть поэту в геологическую экспедицию, после которой Аронзон едва не лишился ноги, но остался инвалидом.

Сохрани эту ночь у себя на груди,
в зимней комнате ёжась, ступая, как в воду,
ты вся — шелест реки,
вся — шуршание льдин,
вся — мой сдавленный возглас и воздух.

Образ Рая — одна из ключевых тем поэзии Аронзона, умевшего заниматься его поиском в серости ленинградских коммуналок. Видимо, этому способствовала столь «несоветская» внешность древнегреческого бога.

Ненавистная работа сценариста научно-популярных фильмов, ранняя инвалидность и отсутствие всяческих перспектив раздражали социальную составляющую жизни, зато преисполняли метафизическую. Нередко обращение не только к надмирным материям, но и к наркотикам и полублатным мотивам.

Я жил, пока не умер,
покуривал гашиш,
что со стихами в сумме
был праздником души.

Стихи, гашиш да баба,
да баба да гашиш —
вся жизнь моя, мой табор
и больше — ни души!

Употребление — ещё один из постоянных мотивов творчества великого петербуржца. Но антидепрессант из нее вышел неидеальный. В 1969 году 30-летнего поэта окончательномсразила депрессия, признанная даже советскими психиатрами. А через год он загадочным образом погиб от выстрела охотничьего ружья. Был ли это суицид — неясно до сих пор.
На днях поэту исполнилось бы 84 года.

И нет ни шороха, ни звука — лишь пустота в ночи звенит
Да повторяется по кругу кровавый, жуткий алфавит

Беспрецедентный и ужасный —
Он всё настырней, всё сильней
В нем лишь согласные без гласных —
От этого еще страшней

#Fetzen
#Никонов

«Человек умирает, песок остывает согретый, и вчерашнее солнце на черных носилках несут. Пушкин это вчерашнее солнце. Солнце русской поэзии закатилось. Черное солнце русского постмодернизма».

См. «Реальность как ошибка»

#Руднев

Изображение — посмертная маска Александра Пушкина из Государственного исторического музея.

Вот и кончилось лето — как тихо оно шелестело
на прощанье листвой. Потому и стою оробело
в голом сквере моем, на засыпанной снегом дорожке,
по колено в любви и тоске. Подожди хоть немножко,
хоть немного, прошу. Я еще не успел оглядеться
и прижаться щекой. Потому и хватаюсь за сердце,
что не видел цветов твоих синих, и желтых, и алых -
не срывал их в бою комарином, в руках не держал их.
Думал все, что успею еще, добегу и успею,
На последней пустой электричке доеду, успею.
Оказалось, что я опоздал. Оказалось иначе.
Потому и за сердце держусь я. И видимо, плача:
«Все могло быть иначе, неделю назад оглянись я —
и цветы и, не знаю, такие зеленые, листья»

#Рыжий

Несколько слов о насилии

Источник любого насилия — это бессилие. В насилии всегда читается недостаток власти. Но этот недостаток парадоксален: полная власть над Другим как над объектом, буквальное сведение его до вещи, не разрешает, а, наоборот, лишь усиливает отчаяние этого бессилия. Насилие несет разрыв в самом своем основании. То требование, которое в нем звучит, не может быть удовлетворено из-под палки, едва ли может быть удовлетворено осознанно, даже если есть такое желание, и, строго говоря, не может быть удовлетворено в принципе. Любовь нельзя выбить из Другого ни одним из доступных способов, это прямое следствие базовых констант мира, в котором мы живем (отсюда все эти вечные проблемы с приворотными манипуляциями). Как принудить к ней, если любить — давать то, чего у тебя нет? Потому насилие обречено на навязчивое воспроизведение в силу того, что в действительности оно никогда не достигает своей цели.

Прекрасной иллюстрацией этого противоречия, лежащего в основании насилия, служит фильм «Монстр» Хидэо Накаты. Одиночество безымянного антагониста безмерно именно в свете того, что с рождения он обладает способностью управлять человеком или группой людей одним взглядом. Его насилие совершенно и безусловно. Впервые в жизни столкнувшись с тем, кого он не в силах контролировать, Безымянный никак не может его убить, каждый раз останавливаясь буквально в шаге от цели. Проникновение в его мир Другого, чужой субъектности, которую он не может свести до вещи, шокирует его, интерпретируется им как угроза и становится для него соблазном. В конце, вопреки всякой прагматике спасенный своим противником, он впервые в жизни плачет.

#Entwurf
#Filmkunst

В эссе «Сверхъестественный ужас в литературе» Говард Лавкрафт так размышлял о природе ужасного:

«Проявлением наибольшего милосердия в нашем мире является, на мой взгляд, неспособность человеческого разума связать воедино все, что этот мир в себя включает. Мы живем на тихом островке невежества посреди темного моря бесконечности, и нам вовсе не следует плавать на далекие расстояния. Науки, каждая из которых тянет в своем направлении, до сих пор причиняли нам мало вреда; однако настанет день и объединение разрозненных доселе обрывков знания откроет перед нами такие ужасающие виды реальной действительности, что мы либо потеряем рассудок от увиденного, либо постараемся скрыться от этого губительного просветления в покое и безопасности нового средневековья».

Интересно сопоставить эту концептуализацию с лаканианской, согласно которой подлинным источником страха является не тот или иной объект, а то, что не может стать объектом — то, что не поддается встраиванию в символическо-воображаемый порядок реальности, разрыв в нем. Иначе говоря, дыра, сквозняк. Отметина того, что претензии человека на контроль и порядок, насколько бы насыщенными они ни были (а наука почти всегда аффективно насыщена), рано или поздно терпят крах.

#Лавкрафт
#Лакан