Так начинается голод:
с утра просыпаешься бодрым,
потом начинается слабость,
потом начинается скука,
потом наступает потеря
быстрого разума силы,
потом наступает спокойствие.
А потом начинается ужас.

1937

#Хармс

— Вот, например, ты пишешь: «коллективное бессознательное». А ты знаешь, что это такое?
Татарский пошевелил в воздухе пальцами, подбирая слова.
— На уровне коллективного бессознательного, — ответил он.
— А ты не боишься, что найдется кто-то, кто знает отчетливо? Татарский шмыгнул носом.
— Господин Азадовский, — сказал он, — я этого не боюсь. Потому не боюсь, что все, кто отчетливо знает, что такое «коллективное бессознательное», давно торгуют сигаретами у метро.

См. «Generation «П»»

#Пелевин

Эдвард Мунк, «Глаза в глаза». 1894

«Порой мне кажется, что они умерли и никто не желает их хоронить. Из трусости мы считаем их пока еще живыми и продолжаем вдыхать их вонь, не зажимая носа. А ведь их уже, собственно, и нет, они больше ничего не выражают. Когда подумаешь обо всех ртах, сквозь которые они прошли, обо всех загрязнивших их дыханиях, обо всех случаях, когда они были произнесены, можно ли пользоваться хотя бы одним-единственным из них, не пачкаясь?

Нам их швыряют уже пережеванными, но ведь никто из нас не станет глотать пережеванную другими пищу. От физического акта, сопровождающего произнесение слова, просто тошнит, а ведь достаточно кратковременного раздражения, чтобы в любом слове различить привкус чужой слюны.

Чтобы освежить язык, человечеству следовало бы перестать говорить: ему полезно было бы прибегнуть к знакам или, еще лучше, к молчанию. Проституирование слова — самый очевидный симптом его деградации: не осталось ни одного чистого слова, как не осталось и чистой артикуляции. При этом словесная грязь остается и на том, что слова обозначают, и даже смысл деградирует под влиянием повторений. Почему бы каждому поколению не изобретать новый язык хотя бы для того, чтобы наполнять предметы свежим соком? Как можно любить и ненавидеть, веселиться и страдать, используя обескровленные символы? «Жизнь», «смерть» — какие штампы метафизики, обветшалые загадки... Человеку пора бы создать для себя новую иллюзорную действительность и ради этого выдумать новые слова, потому что его словам давно не хватает крови, а переливание крови на стадии агонии уже невозможно».

См. «Искушение существованием»

#Сиоран
#Чоран

В конце концов, стремление «освежить язык», выдумать новые слова — ни что иное, как протест против склонности означающих отсылать прежде всего к другим означающим, отчаянная попытка восстановить их связь с означаемым, которая как будто бы всегда слишком истончена.

Собственно, функция Отца заключается в том, чтобы увлечь порядком сублимации, встроить в него. Сублимации в том широком смысле, в котором это понятие использовал Лакан: возведения объектов в статус Вещи. Хороший Отец убеждает, что потерю сверхценного объекта, предшествующую человеческой истории, можно компенсировать сексуальными приключениями, творчеством или подъемом по социальной лестнице. Эта позиция позволяет спокойно скоротать жизнь за выбором одежд для голого короля.

#Entwurf
#Лакан

«Критики, которые упрекают нас, что мы переняли технику, но не ее дух, или даже только продукты техники, но не ее саму, не переняли суть передовой цивилизации, должны понять, что наша цель не в подражании им, а в том чтобы не промахнуться, не упустить разыграть перед глядящим пьесу не меньшего размаха, пусть совсем другую. Если окажется, что размаха не получится без вещей, показанных Западом, то взять их».

См. «Введение в философию права»

#Бибихин

За этот размах мы попадем в рай, а они, как известно, просто сдохнут — вот наше право.

Прочитай моих стихов
Замечательных строницы
Не для сука блядь хи-хи
Но лишь для полета птицы

#Fetzen
#Пидоренко

Мои читатели

Старый бродяга в Аддис-Абебе,
Покоривший многие племена,
Прислал ко мне черного копьеносца
С приветом, составленным из моих стихов.
Лейтенант, водивший канонерки
Под огнем неприятельских батарей,
Целую ночь над южным морем
Читал мне на память мои стихи.
Человек, среди толпы народа
Застреливший императорского посла,
Подошел пожать мне руку,
Поблагодарить за мои стихи.

Много их, сильных, злых и веселых,
Убивавших слонов и людей,
Умиравших от жажды в пустыне,
Замерзавших на кромке вечного льда,
Верных нашей планете,
Сильной, весёлой и злой,
Возят мои книги в седельной сумке,
Читают их в пальмовой роще,
Забывают на тонущем корабле.

Я не оскорбляю их неврастенией,
Не унижаю душевной теплотой,
Не надоедаю многозначительными намеками
На содержимое выеденного яйца,
Но когда вокруг свищут пули
Когда волны ломают борта,
Я учу их, как не бояться,
Не бояться и делать что надо.

И когда женщина с прекрасным лицом,
Единственно дорогим во вселенной,
Скажет: я не люблю вас,
Я учу их, как улыбнуться,
И уйти и не возвращаться больше.
А когда придет их последний час,
Ровный, красный туман застелит взоры,
Я научу их сразу припомнить
Всю жестокую, милую жизнь,
Всю родную, странную землю,
И, представ перед ликом Бога
С простыми и мудрыми словами,
Ждать спокойно Его суда.

#Гумилев

«…Фрейд, как может, восстанавливает правду того Отца, страх перед которым — не игрушечный, не искусственный, а прохватывающий до костей, пробирающий до спазма. Кто нас породил, тот нами распоряжается вполне. От этой правды мы можем только спрятать голову в песок. Он, не мы, был в начале. Он — первый, мы — маленькие и всегда останемся детьми. Осмелимся сказать, что Фрейд, похоже, только один во всем XX веке еще помнит, что такое настоящий страх, от страха перед которым богословие раскрасило себя в розовые тона. Фрейд имеет потому право издеваться над исследователями, с высоты Бога заранее считающими, что проблемы мира решены».

См. прим. переводчика к «Человек Моисей и монотеистическая религия»

#Бибихин
#Фрейд

В этом смысле значение Фрейда для современной теологии, как и Ницше, сложно переоценить.

Черниговская и Шульман схожи тем, что обе очень, до приторности понятно рассуждают о принципиально непонятном, хаотичном. О том, специфика чего, вообще-то, и заключается в том, что оно лежит по ту сторону понятности, по ту сторону поддающихся рационализации символических порядков. Обе обвешаны званиями и прочими знаками принадлежности к корпорации, что наделяет их слово для слушателя извне дополнительной значимостью. Обе удовлетворяют нашу тянущуюся из детства тоску по мудрой женщине-воспитателю, которая и поддержит, и наставит, и сказку перед тихим часом прочитает.

Но Екатерина Михайловна в этом отношении все-таки смотрится как-то достойнее. Она четко ограничивает пространство, с которым взаимодействует: изымает из политического как раз то, что хорошо поддается систематизации и рационализации. Она работает с конкретной областью и почти не выходит за ее пределы. В отличие от Черниговской, для которой «нейронаука» — просто легитимация бесконечных нравоучений обо всем подряд, говорения, переполненного ну запредельным самолюбованием. Иначе говоря, Шульман хотя бы ученая, Черниговская же давно превратилась в гуру и коуча, якобы имеющего прямой доступ к тому, что и для величайших людей оставалось Тайной.

#проходящее

Когда в стремительной ракете,
Решив края покинуть эти,
Я расшибу о стенку лоб,
Поняв, что мир — закрытый гроб.

#Fetzen
#Одарченко