«И будучи слабым и больным, он все-таки снова и снова побуждал другого помогать ближним. В «Письмах 1902-1924» можно найти много примеров этого. Эгоцентризм в любом виде был ему отвратителен. Покуда ему хватало сил, он стремился, благородно считая это само собой разумеющимся, сопереживать другим людям, деликатно делать им добро, направлять на верный путь или же доставлять радость. Его подруга Дора Димант рассказывала мне, как однажды во время совместной прогулки по городскому парку Штеглица пoд Берлином они увидели плачущую девочку. Она плакала из-за того, что потеряла куклу. Кафка стал утешать ребенка, но она не хотела утешиться. «Но ведь твоя кукла вовсе не потерялась, — вдруг сказал поэт, — она просто уехала, я ее только что видел и разговаривал с нею. Она мне твердо обещала прислать тебе письмо. Завтра в это время будь здесь, я тебе принесу его». Тут малышка перестала плакать — и на следующий день Кафка действительно принес письмо, в котором кукла рассказывала о своих дорожных приключениях. С этого началась настоящая кукольная переписка, продолжавшаяся несколько недель и закончившаяся только тогда, когда больному поэту пришлось изменить свое место жительства, отправившись в последнюю поездку: Прага — Вена — Кирлгинг. Под конец он не забыл среди всей суматохи столь печального для него переезда послать ребенку куклу представив ее как старую, потерявшуюся, которая просто от всего пережитого в дальних странах несколько изменила свой облик».

См. «Отчаяние и спасение в творчестве Франца Кафки» Макса Брода

#Кафка

Страсть? А если нет и страсти?
Власть? А если нет и власти
Даже над самим собой?

Что же делать мне с тобой.

Только не гляди на звёзды,
Не грусти и не влюбляйся,
Не читай стихов певучих
И за счастье не цепляйся —

Счастья нет, мой бедный друг.

Счастье выпало из рук,
Камнем в море утонуло,
Рыбкой золотой плеснуло,
Льдинкой уплыло на юг.

Счастья нет, и мы не дети.
Вот и надо выбирать —
Или жить, как все на свете,
Или умирать.

1930

#Иванов

«Когда выйдешь из круга ошибок и заблуждений, внутри которого совершаются поступки, занять какую-либо позицию становится почти невозможно. Для всего — для утверждения и даже для отрицания — нужна хоть капля глупости».

См. «Признания и проклятия»

#Сиоран
#Чоран
#Entwurf

Строго говоря, выйти из этого круга невозможно: это значило бы выйти из реальности. Поскольку реальность как семиотическое образование представляет из себя каскад знаковых систем, построенных как раз на различных оппозициях и допущениях. Реальность — это всегда уже в некоторой степени ошибка. Поэтому радикальный скептицизм, как отмечал в свое время Витгенштейн, «не неопровержим, а очевидно бессмысленен» (offenbar unsinnig).

Листал канал и вдруг осознал, что картина Булатова ассоциируется у меня с «Шоссе в никуда» Линча.

Мелькание разделительных полос в сфете фар. Голое присутствие движения, торчащее в разрыве между старой фантазией, успевшей схлопнуться, и новой, которая еще не родилась и, скорее всего, так никогда и не родится. Машина несется в темноту: оставшегося за рулем уже слишком мало для раскаяния и надежды.

#Entwurf
#Линч

Чтобы делать что-то, совсем необязательно верить, что все закончится хорошо. Достаточно допускать, что это хоть в какой-то степени будет красиво.

#Fetzen

Твое положение в экзистенции — ушедший в лес Юнгера.
Мое — Нагиев за черными очками в «Окнах»

#Fetzen

Пара Раб — Господин тесно связана с концептом Желания.

Комментируя гегелевскую «Феноменологию духа», Александр Кожев назвал человеческую историю «историей желаемых Желаний» /позже эту формулу активно будет использовать Лакан, говоря, что Желание — это всегда Желание Желания Другого/. «Нет в мире существа бесстрашнее младенца, и господин господствует благодаря сохранности младенческого бесстрашия, благодаря тому, что его Желание есть в себе и для себя, а самость только в себе, как не проделавшая негативную работу охвата всей действительности. Поэтому самости не удается сохранить себя путем подмены желаний или их возобновляемой отсрочки. Господин есть тот, кто категорически не понимает максимы рабского сознания (хитрости разума): не можешь достичь желаемого, научись желать достижимого, и основание его господства не исчезнет, пока он этому не научится. Раб, напротив, сохраняет себя, поскольку отказывается делать решающую ставку, поскольку никогда не отдаст пол-царства за коня. Его беспокойство духа перешло во внутренний трепет, ибо раб воистину знает, что такое страх… А именно, это сознание испытывало страх не по тому или иному поводу, не в тот или иной момент, а за все свое существо, ибо оно ощущало страх смерти, абсолютного господина. Оно внутренне растворилось в этом страхе, оно все затрепетало внутри себя самого и все незыблемое в нем содрогнулось».

#Entwurf
#Кожев
#Лакан
#Гегель

В мире таких отношений между Рабом и Господином происходил парадоксальный взаимообмен: обе фигуры что-то друг другу отдают, но, если разобраться, что именно было отдано, оказывается, что никакой «чтойности» не было, что нет субъектности, которая создавала бы суть этой «чтойности», передаваемой от Раба к Господину и обратно. Потому эта пара — не враждебный симбиоз, а элементы одной субъектности. Эта общая субъектность предваряет то, что предлагает Маркс в контексте отсроченной человеческой сущности, которая будет обретена когда-то в конце. Субъектность не обретается в отсутствии Другого, по одиночке Господин и Раб ее лишены. Господин лишает Раба его наслаждения, владеет объектом Желания Раба, но при этом сам теряет собственную независимость.

Впрочем, в пространстве психоанализа Лакана никаких Господ нет, есть одни Рабы. Только одни Рабы изображают Господ, скрываясь от нехватки в себе самих, другие грезят о милостливом Господине — который невозможен, так как невозможно замыкание Желания на себе, — а третьи концентрируются на механизмах нехватки. Нехватка, неполноценность человеческого существа оказывается принципиальной и неизбывной.

Что иронично, в одном из ранних стихотворений Блока образ Зимы уже появлялся — но тогда это, наоборот, была десексуализированная стихия, от которой он защищал свою Прекрасную Даму. Такие вот метаморфозы.

Милый друг! Ты юною душою
Так чиста!
Спи пока! Душа моя с тобою,
Красота!
Ты проснешься, будет ночь и вьюга
Холодна.
Ты тогда с душой надежной друга
Не одна.
Пусть вокруг зима и ветер воет —
Я с тобой!
Друг тебя от зимних бурь укроет
Всей душой!

8 февраля 1899

#Блок

Люди, которых шокирует платье Дани Милохина или крашеные ногти Моргенштерна, вероятно, не читали французских сюрреалистов. Вот они реально были практически без тормозов. Чего стоит их признания в любви Изидору Дюкассу — графу де Лотреамону, создателю «Песен Мальдорора»:

««Изидор Дюкасс. Этих нескольких слогов достаточно, чтобы в течение часа я пребывал в гармонии с самим собой... Изидор (...) я хочу стать твоим покорным педикюрщиком, следящим, как клубится дым твоей последней затяжки» — писал в 1925 Филипп Супо. Или признание Рене Кревеля: «Лотреамон, я был счастлив благодаря тебе. Лотреамон, нас хранит твой рассветный перстень».

Пожалуй, Лотреамон и психоанализ — две вещи, любовь к которым у французских сюрреалистов длилась максимально долго.

#Лотреамон

Вообще, читать «Песни» сложно. Этот текст можно сравнить с горькой настойкой, которая, может быть, и полезна, но залпом ты ее не выпьешь. Он во всех смыслах пересенасыщен. Юностью, талантом, болезнью, самолюбованием. По степени последнего рядом можно поставить разве что Отто Вейнингера.

#Entwurf
#Лотреамон
#Вейнингер

«…И настоящее человечество так именно живет, мимо путей сообщения, в смертном, безысходном молчании отсылая вести прямо туда, в черную дыру».

Из дневника, 1.6.96

12 декабря 2004 года ушел Владимир Бибихин.

Он понимал слишком много. Вероятно, больше, чем был способен вынести. Всю жизнь Владимир Бибихин искал эти самые «пути сообщения». Нашел ли то, что найти по определению невозможно? Не знаю.

#Бибихин

В «Признаниях и проклятиях» Сиоран заметил: «Человек живет не в стране, он живет внутри языка. Родина — это язык и ничего больше». Он знал, о чем говорил: много десятилетий Чоран изживал из себя румына и только в конце жизни понял, что это невозможно. От языка, усвоенного вместе с молоком матери, никак не уйти.

Интересно, что схожая мысль о тождестве языка и Родины встречается у Шекспира в трагедии «Ричард II». После того, как король приговаривает герцога Норфолка к вечному изгнанию, тот произносит следующий монолог (в пер. М. Донского):

О государь, суров и неожидан
Ваш приговор.
Надеяться я мог
Из рук монарха получить награду
Ценней, чем мне назначенная участь, –

Отверженным бродягой стать навек.
Ужель я в детстве речь учил родную
Затем, чтоб в сорок лет ее забыть?
К чему же мне тогда язык во рту?
Нет пользы в нем, как в арфе, струн лишенной,
Как в редкостном и дивном инструменте,
Когда он под ключом иль дан невежде,
Который не умеет им владеть.
Вы заперли во рту язык мой бедный
Решеткою двойной зубов и губ;
В тюремщики ему – непониманье
Тупое, равнодушное вы дали.
Я стар, чтоб вновь учить слова от няньки,
По возрасту не годен в школяры.
Речь предков у скитальца отнимая,
Твой приговор жесток: в нем – смерть немая.

#Сиоран
#Шекспир
#Entwurf

За одну сцену с канатной дорогой, по которой кабинка двигалась над холодной бесснежной Ялтой, Сергею Соловьеву можно простить вообще все.

#проходящее

Как там было?

По рецепту фенибут, по прописке ПНД
Ветки бережно скребут раму на моём окне

#Fetzen
#MurdaKilla

Едва ли специфика понимания Лаканом психоаналитической практики раскрывается в чем-то лучше, чем в его прочтении образа святого:

«Дело в том, что с точки зрения объективной лучше всего его позицию /позицию психоаналитика/ можно было бы определить исходя из того, что называлось некогда «быть святым». При жизни святой отнюдь не внушает уважения, доставляемого порой ореолом святости. Никто не замечает его, ибо следует он правилу Бальтазара Грасиана: не бросаться в глаза — тому самому, что ввело в заблуждение Амело де ла Уссэ, решившего, будто пишет Грасиан о придворном.

Хочу объяснить: святой не творит милости, не делает ничего на потребу. Скорее он становится сам отребьем, он непотребствует. Пытаясь тем самым осуществить то, чего требует сама структура, — позволить субъекту, субъекту бессознательного, принять его за причину своего желания.

Собственно, именно омерзительность этой причины и дает пресловутому субъекту возможность в структуре, по меньшей мере, сориентироваться. Для самого святого все это не так уж весело, но, на сколько я представляю себе, для некоторых телезрителей сказанное мною в странную картину существования святых прекрасно вписывается.

Что следствием этого является наслаждение — кто знанию сему и сладости сей непричастен? И лишь святой остается ни с чем, с пустыми руками. Именно это в первую очередь и поражает. Поражает тех, кто присматривается и воочию убеждается: святой — это отброс наслаждения.

Порою, однако, бывают и у него передышки, которыми он, как и весь мир, скромно довольствуется. Он наслаждается. На это время он упраздняется. Конечно, лукавые недоброжелатели подстерегают его, чтобы извлечь из этого повод покрасоваться самим, — не без этого. Но святому на это наплевать, как наплевать ему и на тех, кто воображает, будто в наслаждении этом его награда и состоит. Что, разумеется, просто смешно.

Ибо на справедливость распределения ему тоже наплевать — именно с этого без различия все для него часто и начинается.

На самом деле святой не видит за собой никаких заслуг, что не означает отсутствия у него всякой морали. Окружающим досадно одно: они не видят, к чему это все может его привести.

Что касается меня, то я мыслю до умоисступления, ради того чтобы подобные им появились вновь. Наверное оттого что мне не удалось достичь этого самому.

Чем больше святых, тем больше люди смеются — вот мой принцип. Больше того, это и есть выход из дискурса капиталиста — что большим достижением отнюдь не станет, разве что для некоторых».

См. «Телевидение»

#Лакан

Для меня лично весь Жак Мари Эмиль Лакан — с его гениальностью, мудачеством, жесткостью, эпатажем, горечью, чуткостью, тоской, любовью — в этой фразе: «Что касается меня, то я мыслю до умоисступления, ради того чтобы подобные им появились вновь. Наверное оттого что мне не удалось достичь этого самому».

Отец 9-летней девочки, проходящей обучение на психфаке МГУ, напал на ее завкафедрой.

Хочется просто подытожить это мемной подписью directed by Robert B Weide.

Хайп — штука, к которой в полной мере относится цитата из «Алисы…» Кэролла: «Нужно бежать со всех ног, чтобы только оставаться на месте». Он либо постоянно увеличивается, либо очень быстро схлопывается. И Евгений Тепляков, отец 9-летней первокурсницы, это отлично понимает. Марафон ток-шоу — в которых от выпуска к выпуску его дочь выглядела все более болезненной — может когда-то кончиться, если не будет новых инфоповодов. Времени осталось мало: совсем скоро конец семестра, и уже ясно, что факультет не собирается закрывать глаза на проблемы девочки с посещением и ее плохую успеваемость. Поэтому Евгений будет выжимать эту историю до конца. А как все это скажется на дочке, его вряд ли интересует. В конце-концов, у него еще шесть детей в запасе.

#проходящее

«Ничто не сравнится с приливом тоски в самый момент пробуждения. Он отбрасывает вас на миллиарды лет назад к первым знакам, к предвестникам бытия, в общем, к самым истокам тоски».

См. «Признания и проклятия»

#Сиоран
#Чоран

Возвращение в мир, расчерченный предвечной потерей.

Вчера появилась информация, что Анатолию Москвину в очередной раз продлили срок принудительного лечения. Мне лично его история запомнилась двумя моментами.

Во-первых, прекрасной иллюстрацией к понятию схизиса: «Он относит начало заболевания ко времени, когда «пытался понять, почему Ленин жил, жив, и будет жить, как Ленин умер, при этом живёт, и ещё любит детей. И государство решило показать нам пример — в мавзолее лежит кукла».

Во-вторых, трогательным признанием отца одной из девочек: «Я бы с Москвина ничего не взял, это жена настояла. Он ведь к моей дочери после ее смерти относился лучше, чем я при жизни. Наряжал ее, спать укладывал, сказки читал, мультики показывал».

А еще Москвин написал местами неплохую книжку про историю свастики.

#проходящее

Мало, кто понимал в проблеме освобождения речи от конвенциональных языковых норм больше, чем Розанов:

«…иногда кажется, что во мне происходит разложение литературы, самого существа ее. И, может быть, это есть мое мировое «emploi». Тут и моя (особая) мораль, и имморальность. И вообще мои дефекты и качества. Иначе, нельзя понять. Я ввел в литературу самое мелочное, мимолетное, невидимые движения души, паутинки быта. Но вообразить, что это было возможно потому, что «я захотел», никак нельзя. Сущность гораздо глубже, гораздо лучше, но и гораздо страшнее (для меня): безгранично страшно и грустно. Конечно, не бывало еще примера, и повторение его немыслимо в мироздании, чтобы в тот самый миг, как слезы текут и душа разрывается, — я почувствовал неошибающимся ухом слушателя, что они текут литературно, музыкально, «хоть записывай»: и ведь только потому я записывал («Уединенное», — девочка на вокзале, вентилятор). Это так чудовищно, что Нерон бы позавидовал; и «простимо» лишь потому, что фатум. Да и простимо ли?.. Но оставим грехи; таким образом, явно во мне есть какое-то завершение литературы; литературности; ее существа, — как потребности отразить и выразить. Больше что же еще выражать? Паутины, вздохи, последнее уловимое. О, фантазировать, творить еще можно: но ведь суть литературы не в вымысле же, а в потребности сказать сердце. И вот с этой точки я кончаю и кончил. И у меня мелькает странное чувство, что я последний писатель, с которым литература вообще прекратится, кроме хлама, который тоже прекратится скоро. Люди станут просто жить, считая смешным, и ненужным, и отвратительным литераторствовать. От этого, может быть, у меня и сознание какого-то «последнего несчастия», сливающегося в моем чувстве с «я». «Я» это ужасно, гадко, огромно, трагично последней трагедией: ибо в нем как-то диалектически «разломилось и исчезло» колоссальное тысячелетнее «я» литературы».

См. «Опавшие листья. Короб второй и последний»

#Розанов

К теме прошедшего Рождества. Muttergottes von Stalingrad, «Сталинградская Мадонна».

Рисунок немецкого военного врача Курта Ройбера, выполненный углем на оборотной стороне советской школьной географической карты в ночь с 24 на 25 декабря 1942 года. Рядом с изображением слова: «Рождество», «В котле», «свет», «жизнь», «любовь», «крепость Сталинград».