​​никогда, признаться, не понимал, что имеют в виду те, кто называют фильмы Дени Вильнева авторскими высказываниями — даже если опустить то, что когда кино начинает что-то высказывать, самое время переключить канал. голливудский его период казался мне доказательством нехитрой теоремы: кино больше суммы его частей, а профессионализм и дизайнерское чутье — доблести скорее студийных работников, чем аутеров, какой бы условной ни выглядела сегодня эта дихотомия. «Дюна» — большой, громкий, выразительный фильм, современный Голливуд на предельных его мощностях, и неправы те, кто, утрируя, называют это провалом; всем бы так облажаться. но можете ли вы представить себе, чтобы вокруг него сложился культ; чтобы к этой «Дюне» — несмотря на несколько завораживающих фрагментов — захотелось бы вернуться через год? я надеялся, что это правда трип по мотивам классики, ветвистый путь из точки А в уже известное Z — ну вот как тот же «Зеленый рыцарь». Вильнев оказался предсказуемее, безопаснее — оказался слишком прилежным экранизатором, не посмевшим нарисовать чертиков на полях классической книжки.

«В литературе что-то подобное проделывал, пожалуй, только Лоренс Стерн в «Сентиментальном путешествии по Франции и Италии». Манеру сюжетостроения и изложения Дэвида Чейза вполне можно назвать стерновской и в том, как он скачет с предмета на предмет, с сюжета на сюжет в попытке объять необъятное, и в том, как ирония смягчает брутальное насилие, а высокая драма, в свою очередь, купирует смешки, и в том, как он одергивает сам себя, не желая никаких внятных финалов: «В жизни так не бывает, не все истории заканчиваются, нельзя взять и повязать ленточку на всем, что тебе попадется, и сказать: ну вот, конец!» — говорит Чейз в одном из своих интервью».

Василий Степанов написал эссе в пяти главах о лучшем сериале на свете — поместив «Сопрано» в кинематографический, литературный, социологический, исторический и психоаналитический контекст. несмотря на солидный объем, получилось прямо крупными мазками – но, думается, и этого довольно, чтобы бросить все и начать смотреть заново. добавление от меня — список из шести любимых книг Дэвида Чейза.

Джером Д. Сэлинджер «Над пропастью во ржи»
Чарльз Диккенс «Больше надежды»
Фрэнсис Скотт Фицджеральд «Прекрасные и проклятые»
Роберт Грейвс «Я, Клавдий»
Альбер Камю «Чума»
Джон Гарднер «Книга Фредди»

​​I think she would have appreciated that I’m not being mean to anyone, that I love all the characters, that I’m not making fun of anyone.

журнал Wall Street Journal красиво сфотографировал Джонатана Франзена. новый роман — 5 октября.

​​тем, кто пригорюнился после вчерашнего трейлера «Ампира V» (довольно позорного, действительно; за почти десятилетие в производстве эта история успела состариться куда хуже, чем «Поколение», которое сейчас выглядит как ретро, а эта экранизация на ностальгическое высказывание о нулевых совсем не похожа), рекомендую перечитать данилкинскую рецензию на тогдашнюю новинку. здесь безупречно сформулирован набор претензий к автору на 15 лет вперед и объясняется, почему разочарование — самая естественная, даже запрограммированная, можно сказать, реакция на его тексты.

«Пелевин, который сейчас уже старше, чем Гоголь перед смертью, все более мрачен и все менее себя контролирует (иногда это выражается в фельдфебельских шутках, иногда — в гоголевских «лирических отступлениях»). Его новый глиняный пулемет безыскуснее и грубее, чем обычно; кое-какие очереди из него сошли бы за завещание. Пелевину уже неинтересно выписывать портреты, выискивать типажи эпохи, подробно прорисовывать образы. Люди, даже самые эксцентричные, по существу, одинаковы; в секторах целевой аудитории пусть разбираются маркетологи, а писателю это ни к чему. Мир, населенный жертвами одного и того же агитпропа, так однообразен, что писателю остается не описывать фрагменты этого мира, а всего лишь точно позиционировать их в пространстве и контексте».

​​дичь. ждем триумфальное появление Томаса Пинчона на обложке London Review of Books.

а как так вышло, что я никогда не видел, возможно, лучшую журнальную обложку с русским классиком

Джонатан Франзен проведет эксклюзивный стрим с российскими читателями сегодня в 21 мск. нажимайте на колокольчик, жмякайте кнопку с долларом

​​к вечным, не подлежащим девальвации ценностям. живой, настоящий, красивый, 66-летний Владимир Сорокин дал интервью Татьяне Щербине, в котором сравнил Достоевского с бомжом и обратился к человечеству по-настоящему ласково: мудаки. и даже ни разу, на наше счастье, не назвал Россию «Эльдорадо для писателя» — водится за ним такое клише. также мы узнали, как выглядит его новый переводчик на английский Макс Лоутон, в чьем переложении скоро выйдет роман Blue Lard — и, будем надеяться, шокирует англоязычного читателя до глубины души.

последний, похоже, подарок студии MGM, едущей в пасть Amazon. кино is coming home

​​первые рецензии на «Не время умирать» пока сильно лучше, чем предполагалось (по традиции довольна, как слон, британская пресса; если верить местному Долину Питеру Брэдшоу, получился нелепый, большой и сентиментальный фильм), а значит, самое время вспомнить два знаковых текста про 007 на русском.

Александр Проханов расшифровывает послание «Казино Рояль», читая фильм как сказ об исторической миссии Путина:

«Бонд в казино обыгрывает злодея, становится обладателем несметных, миллиардных сокровищ. У него возникает искушение бежать из "Игры", обмануть судьбу, опровергнуть Пифию. Он бросает разведку, пишет прощальное письмо своей благодетельнице "М". Готов со своей возлюбленной безымянно раствориться в мире, где столько дивных лазурных лагун, чудесных ландшафтов, недоступных замков. Не надо убивать, не надо стаскивать с израненного тела окровавленную рубаху и мыть изрезанные руки. Не так ли и Путин, благополучно "процарствовав" два президентских срока, избегнув личных катастроф, став благодаря Газпрому "президентом-олигархом", намерен оставить Кремль? Скрыться из политики, предоставив преемнику "расхлебывать" неизбежные катастрофы русской и мировой истории? Не так ли и Путин желает ускользнуть от фортуны, обмануть Судьбу-Благодетельницу?»

Лев Данилкин объясняет, как франшиза преломляет историю и современность и почему Бонд никогда не пытался построить демократию в России или Китае:

«Бонд, таким образом, ведет себя не как экономист или политик, а как географ, осознающий, что он может регулировать только те проблемы, которые правда могут быть решены. Вы можете — понимают зрители в Лондоне, Москве, Нью-Йорке и Тегеране — воевать с террористами, но бессмысленно пытаться разрушить то, что формируется по не зависящим от нас причинам; не стоит, по примеру Ксеркса, сечь плетками море. Этот «географический» подход к истории и современности, который воплощает Джеймс Бонд и который реализован в сценариях бондианы, — несомненно, один из факторов долгосрочного успеха. Бонд не верит в то, что все дело в экономике и техническом прогрессе, в теорию «плоского мира», в то, что моря и горы не имеют значения и логика финансовой глобализации вот-вот нейтрализует все существующие различия. Бонд знает, насколько важна для Англии ее географическая изоляция — и, более того, понимает, что самому ему в плоском мире, мире без конфликта, делать нечего, он там не нужен. Помните тот единственный раз, когда Бонд запропал на шесть лет? Это произошло между 1989-м и 1995-м, ровно в тот момент, когда людям показалось, что конфликт двух цивилизаций сошел на нет, история — закончилась и мировой дух наконец познал себя. «Конец истории» — конец Бонда; 007 похоронили под сурдинку; к счастью, быстро выяснилось, что моря и горы, хоть ты тресни, никуда не делись, и, соответственно, история — продолжается, и, раз так, Бонд — участник холодной войны, но не пережиток ее — может вновь заняться своим старым хобби — воскресать».

​​12 апреля 2022 года в переводе все того же Макса Лоутона выйдет английский перевод, возможно, самой брутальной сорокинской вещи; на обложке — снова, как и почти 20 лет назад, — кубики: решение довольно очевидное, но все-таки не такое лобовое, как огромный глаз на новом «Соглядатае» только бы не плиточки для скрэббла на «Аде, или Отраде»— я прошу об этом, стоя на коленях)

очень понравился новый фильм Алексея Октябриновича Шредера — скупой и дисциплинированный. никаких ужимок, попыток понравиться, встроиться в какой-то правильный — ну, например, «антиимпериалистический» — контекст; и при этом безжалостно честный. «Холодный расчет», уже на российских стримингах.

​​пожалуй, было бы преувеличением сказать, что «Сцены из супружеской жизни» как-то радикально разочаровывают: у Романа Волобуева в связи с «Тринадцатью друзьями Оушена» была нехитрая метафора про выдохшееся, но вполне пристойное шампанское, которое не грех допить и утром; так, в общем, и тут.

при этом у Хагая Леви был уникальный шанс улететь в вечность — лучшие, каких себе только можно представить, артисты, обсуждающие, возможно, единственную важную тему, — а получился просто элитный продукт, который было не всегда интересно смотреть, но неизменно любопытно обсуждать, всякий раз сетуя на идиотское, настаиваю, решение добавить в каждую серию остраняющие, «ах мы все это не всерьез», элементы.

с другой стороны, «Сцены...» — с их скульптурными репликами, как бы хаотичными, но продуманными перемещениями по замкнутому пространству, многозначительными паузами и очень искусственным переключением температуры внутри эпизода (я люблю тебя, поди к черту) — убедительно доказывают нам, что даже самый изысканный театр, где «все по-настоящему», бесконечно ниже «иллюзорного», «сновидческого» кино.

​​думал какое-то время назад над феноменом великого русского сборника рассказов — в противовес великому американскому роману («Повести Белкина», «Записки охотника», «Конармия», «Голубая книга», «Первый субботник»; это то, что первым приходит в голову), — а потом Егор попросил прислать десять любимых русских рассказов, написанных в XXI веке. получился такой топ-50; читайте Левкина, Горбунову, Мещанинову, Гаврилова — и всех остальных.

не потерять вкуса к жизни и работе. находить в себе силы вставать каждое утро с кровати, чтобы командовать осветителями и массовкой, раздавать указания артистам, вникать в подробности событий, случившихся 700 с лишним лет назад. верить в то, что эти загримированные люди в до нелепости длинных плащах — средневековые рыцари и дамы, и заражать этой уверенностью зрителей. «Последняя дуэль» сообщает нам, что на определенных этажах искусства возраста не существует и что иногда, при величайшем напряжении таланта, моральный пафос не досадный довесок, а сама материя произведения. новый, грозный фильм Ридли Скотта чем-то напоминает толстовское «Воскресение» — может быть, своей страстью и неумолимостью, которую невозможно спутать с резонерством

​​что почитать вместо интервью Брета Истона Эллиса российскому Esquire, которое напоминает, что самое грустное для пожилого панка — когда его собственный голос становится неотличимым от того, что говорит сидящий перед ним подражатель:

— ироничный, но, скорее, доброжелательный профайл Эллиса в The Guardian, приуроченный к выходу сборника эссе White: писатель пытается объяснить свою анти-антитрамповскую позицию, рассказывает об отношениях с партнером-миллениалом и вводит превосходное определение style-free zone — так он охарактеризовал «Женщину в окне» и «Девушку в поезде».

— русский перевод эссе tweeting, опубликованный «Пыльцой». Эллис — знатный твиттер-шитпостер, недавно передавший свой аккаунт бойфренду Тодду, — объясняет, зачем он написал тот самый твит про Кэтрин Бигелоу и почему его так бесит культ Дэвида Фостера Уоллеса — печального гения в бандане, которого очень комфортно любить на расстоянии:

«Но в фильме ни разу не упоминается о другом Уоллесе: презрительномф спорщике, завистливом засранце с жестокой жилкой, безжалостном критике — обо всем том, что некоторым из нас казалось в нем самым интересным. Фильм предпочитает святого Дэвида, автора кеньонской речи «Это вода», — речи, которую трудно переварить даже некоторым его убежденным защитникам — и даже бывшим редакторам, заявляющим, что ничего хуже он не писал, хотя в итоге именно она и стала вирусной мини-сенсацией. Этот Уоллес — голос разума, мудрец, и фильм скатывается в культ очаровательности, хотя настоящий Дэвид громил других людей и наверняка жаждал славы — да и нет ничего такого уж необычного в том, что писатели с подозрением относятся к литературному признанию и одновременно с удовольствием гадают, что с ними будет дальше. Уоллес был сварливым, мог стать злым и ехидным, но этот Дэвид Фостер Уоллес уже стерт, поэтому фильм и получился такой категорически монотонный и искренний».

«Беккет: Путь вычитания» Анатолия Рясова — хорошая книга с той же полки, что и «Красный нуар Голливуда» Михаила Трофименкова и «Поланский» Станислава Зельвенского; очень хочется, чтобы такого компетентного, бесстрашно заходящего на чужую как будто делянку культурологического нон-фикшена было больше. интернет у нас пока общий, и нет, в общем, никаких причин, почему исследователь из России не мог бы написать что-то веское про сериал «Лучше звоните Солу», Джулиана Барнса или Филипа Сеймура Хоффмана.

еще подумалось, что настоящая литературная контркультура сегодня — это, осознав завоевания высокого модернизма, «нового романа», концептуализма, зебальдианства, да даже автофикшена, выбрать все-таки другую дорогу; не пестовать, то есть, ситуацию Невозможности Слова, а что-то с этой депрессивной немотой наконец сделать. что амбициознее — сочинять «проэзию», прислушиваясь к журчанию родной речи (и ловить себя на мысли, что у Соколова и Беккета получалось лучше)? изобретать новые вариации «теоретического романа» — формата, позволяющего замаскировать неспособность рассказать историю, как бы консервативно это ни звучало? или, признав немыслимую техническую сложность задачи, написать убедительный роман с персонажами, сюжетом и идеями (последнее, как мы понимаем, необязательно), который, натурально, «будут читать теперешние дети лет через 20 и будут над ним плакать и смеяться и полюблять жизнь»? есть подозрение, что только так — фанатами «архаичных» Стерна (Толстой), Свифта (Джойс), Гете (Кафка), Сен-Симона (Пруст), Пушкина (Набоков), литература подвигалась два предыдущих века, и, может статься, найдет в себе силы решительно сдвинуться сейчас.

​​по небу раскатился вой: новая редакция перевода «Радуги тяготения», выполненная Максимом Немцовым и Анастасией Грызуновой, предварительно выйдет в декабре в «Азбуке». обложка, как знает всякий пинчонозавр, не отлетевшая, а вполне классическая (но любим мы другую); в собрание сочинений, к слову, не верю — просто ждем вторым-третьим темпом V, Vineland и Inherent Vice, уже выходившие на русском.