Виктор Гинзбург снимает «Ампир V» со скоростью Хржановского, но причина в данном случае совсем банальная: нехватка баблоса. судя по этому репортажу, дело близится к концу: с криптоинвесторов стрясли 3 миллиона евро, Оксимирон-Митра свои сцены уже отыграл, скоро подъедет Бондарчук (неужели Брама?), сейчас работают над балом халдеев — с германовской, как уверяют, скрупулезностью. выяснилось, что режиссер планирует заняться и сиквелом — сериалом по «Бэтману Аполло», — но это, кажется, для самых преданных поклонников: я к этому slow-burn заочно с подозрением. есть, кроме того, ощущение, что Гинзбург упускает действительно увлекательный сюжет: как теперь — после реплики Бронислава Виногродского — не фантазировать про китайский вояж Пелевина и Африки.
Года три назад сей даровитый паренек, случайно прогуливаясь в дремучих саянских предгорьях, обнаружил под навесом скалы небольшую, полтора на полтора, колонию розоватых, с просинью, на шаткой ножке высотою с палец и, как оказалось, мыслящих грибов. Неизвестно, что именно происходило в них в тот час — месса, митинг или коллективная медитация — но в бормотанье их, если зажмуриться, то ясно прослушивались характерные стридулирующие фонемы раннего санскрита. Они-то и вдохновили даровитого ученого на докторскую диссертацию с заключеньем, что дрожавшие тогда у ног его в ожидании неминуемой расправы скромные создания являются истинными предками человечества. Напрасно совестливые старцы молили Шатаницкого не смывать библейскую позолоту с молодежи, которая, оказавшись во вседозволенной срамоте, такие вертепы учредит на родных могилах, что, как говаривали в старину, упокойнички во гробах спасибо скажут, что умерли, — и в крайнем случае, если нельзя отменить приговор науке, то хотя бы малость повысить родословную людишек на уровень гриба съедобного, в пределах от боровика до рыжика. Но тут один из гостей, древней и ядовитей прочих, костяным пальцем пригрозил, что непрестанная пальба по святыням недосягаемой дальности кончится однажды соразмерным откатом той же пушки, которая расплющит главного канонира со всей его компашкой заодно.
по дороге на родину начал читать леоновскую «Пирамиду»: по первым ощущениям — высокая, на 50 лет растянувшаяся, болезнь, гениально-безобразно, невероятными какими-то предложениями написанная книга, недостающее звено между «Розой Мира», «Доктором Фаустусом» и «Властелином колец»; не оторваться.
по дороге на родину начал читать леоновскую «Пирамиду»: по первым ощущениям — высокая, на 50 лет растянувшаяся, болезнь, гениально-безобразно, невероятными какими-то предложениями написанная книга, недостающее звено между «Розой Мира», «Доктором Фаустусом» и «Властелином колец»; не оторваться.
за что Набоков не любил Эйзенштейна, из-за кого мы так и не увидели «Камеру обскура» Балабанова и почему у Фассбиндера получилось лучше, чем у Кубрика, — про отношения ВВН и кино (равно синхронные и нет) можно писать книгу, но я ограничился несколькими довольно известными сюжетами.
further reading/watching:
«Революция зримого» Юрия Левинга
авторский сценарий «Лолиты» с предисловием переводчика Андрея Бабикова
Nabokov and the Movies, версия The New Yorker. в конце страшно заманчивое про Кроненберга, засматривавшегося одно время на «Бледный огонь», но, похоже, не судьба
«Набоков, шахматы, кино» — а это уже «Сеанс»
как Антон Долин — который, по собственному признанию, любит у автора только «Подвиг» и рассказ «Облако, озеро, башня» — 18 лет назад защищал «Защиту Лужина» с Туртурро и Уотсон
Кристофер Пламмер играет Набокова, читающего лекцию о «Превращении». вообще не шучу сейчас.
further reading/watching:
«Революция зримого» Юрия Левинга
авторский сценарий «Лолиты» с предисловием переводчика Андрея Бабикова
Nabokov and the Movies, версия The New Yorker. в конце страшно заманчивое про Кроненберга, засматривавшегося одно время на «Бледный огонь», но, похоже, не судьба
«Набоков, шахматы, кино» — а это уже «Сеанс»
как Антон Долин — который, по собственному признанию, любит у автора только «Подвиг» и рассказ «Облако, озеро, башня» — 18 лет назад защищал «Защиту Лужина» с Туртурро и Уотсон
Кристофер Пламмер играет Набокова, читающего лекцию о «Превращении». вообще не шучу сейчас.
ничего нет в искусстве нестерпимее, чем наблюдать, как люди, казавшиеся твоими соратниками, играют мимо партитуры и бесконечно тривиализируует ваши общие (если вообще допустить, что между художником и зрителем возникает временами какая-то телепатия) заветные идеи.
«Синонимы» — безупречное название для фильма о выкресте, который грезит глобальной культурой, постепенно осознавая, что навсегда останется для нее диковинкой с пальцем в заднице, поставщиком экзотических сюжетов, идеальным — в том числе чисто антропометрически — Другим. безупречное — но как же дурно это, оказывается, сделано: кино-вопль, обрамленный для верности двумя примитивными — нагота и закрытая дверь — символами, чтобы допетрил и тот, кто ошибся сеансом.
конспирологический детектив «Под Сильвер-Лэйк», который заочно хотелось обнять, пырнул при встрече куда-то в бочину: перегревшийся на солнце ПТА, два-двадцать бесконечно утомительного блуждания по чужим фильмам в сопровождении совсем необаятельного — то ли дело Док Спортелло — Вергилия; не так мы себе представляли экранизацию диагноза mania referentia. в защиту фильма хочется сказать, что он не особенно стремится понравиться, не заглядывает по-собачьи — choose me — в глаза, а прет черт знает куда, совершенно в тебе не нуждаясь. Дэвид Роберт Митчелл, будем ждать вас обратно.
«Синонимы» — безупречное название для фильма о выкресте, который грезит глобальной культурой, постепенно осознавая, что навсегда останется для нее диковинкой с пальцем в заднице, поставщиком экзотических сюжетов, идеальным — в том числе чисто антропометрически — Другим. безупречное — но как же дурно это, оказывается, сделано: кино-вопль, обрамленный для верности двумя примитивными — нагота и закрытая дверь — символами, чтобы допетрил и тот, кто ошибся сеансом.
конспирологический детектив «Под Сильвер-Лэйк», который заочно хотелось обнять, пырнул при встрече куда-то в бочину: перегревшийся на солнце ПТА, два-двадцать бесконечно утомительного блуждания по чужим фильмам в сопровождении совсем необаятельного — то ли дело Док Спортелло — Вергилия; не так мы себе представляли экранизацию диагноза mania referentia. в защиту фильма хочется сказать, что он не особенно стремится понравиться, не заглядывает по-собачьи — choose me — в глаза, а прет черт знает куда, совершенно в тебе не нуждаясь. Дэвид Роберт Митчелл, будем ждать вас обратно.
не опять, а снова: выудил — как видите, в неожиданном месте — переведенного на русский «Идиота» Элиф Батуман и недоумеваю: почему АСТ совсем не рекламирует эту писательницу; для чего топит нашего человека в Стэнфорде среди прочих своих новинок; зачем тогда вообще покупали права — если не хотят соединить автора и ее (не такую уж малочисленную, надо полагать) аудиторию? роман издан на отвратительной, как теперь принято, бумаге (ладно цвет: открываешь, и буквы плывут); на задней обложке — цитата из моей (не единственной, надеюсь) рецензии на «Бесов» — очень славную книгу, ради которой не грех временами драть горло.
не претендуя на кинокнижные прозрения — об этом кое-где да писали, — обращаю внимание на проходную, в общем, сцену из первого «Джона Уика»: охранник читает роман «Шибуми» — давний и, как выясняется, все еще популярный триллер о зловещей Компании и ассасине, который, выйдя в отставку, практикует осознанность в восточном духе — японский садик, вдумчивая диета, «крайне эзотерический секс с наложницей» (чарующий слог Википедии); до поры до времени, само собой. ни одна собака, кажется, не пострадала.
любопытно складывается кинокарьера большого русского писателя Александра Терехова: два года назад он сочинил учителевскую «Матильду» (под псевдонимом Александров; от интервью отказался); сегодня из Канн докладывают, что он соавтор «Дылды» Кантемира Балагова, частично основанной на «У войны не женское лицо» Светланы Алексиевич. в общем, пока вы почем зря пинаете старика Мартина, хочу обратиться к автору любимого «Каменного моста»: заждались!
на восьмом десятке и в окружении не слишком, вероятно, благодарного потомства планирую днями напролет читать дневники Михаила Пришвина: это из особенно темного, как считается, тома 1950-1951 гг., открытого на случайной странице.
ну и хочется в связи с этим напомнить про статью Григория Дашевского о дневниковой прозе МП — и замечательный ее финал:
Пришвин словно пропускает сквозь себя разные возможности думанья и чувствованья, формулирует эти возможности точно и умно — но они остаются возможностями. У его дневника в каком-то смысле нет силы и значения свидетельства, потому что нет окончательного свидетеля. Все эти записи скорее хочется цитировать со словами: "А вот как в 1937 году можно было думать" или "Вот как мог думать умный, наблюдательный, много видевший человек, желавший смириться с необходимостью и ее оправдать, но не делать подлостей" и т. д. — эти определения можно уточнять и уточнять, но все равно ключевым тут останется слово "мог" — именно "мог думать", а не "думал".
ну и хочется в связи с этим напомнить про статью Григория Дашевского о дневниковой прозе МП — и замечательный ее финал:
Пришвин словно пропускает сквозь себя разные возможности думанья и чувствованья, формулирует эти возможности точно и умно — но они остаются возможностями. У его дневника в каком-то смысле нет силы и значения свидетельства, потому что нет окончательного свидетеля. Все эти записи скорее хочется цитировать со словами: "А вот как в 1937 году можно было думать" или "Вот как мог думать умный, наблюдательный, много видевший человек, желавший смириться с необходимостью и ее оправдать, но не делать подлостей" и т. д. — эти определения можно уточнять и уточнять, но все равно ключевым тут останется слово "мог" — именно "мог думать", а не "думал".
в эти выходные русский человек выбирает между желтым сыщиком-кофеманом и печальным белорусом, которому перешли дорогу русские гопники. про «Детектива Пикачу» пока ничего не могу сказать, а вот «Джон Уик» к третьему фильму, кажется, окончательно себя нашел. предыдущую серию хотелось описать набоковской (простите!) фразой «недобросовестная попытка пролезть в следующее по классу измерение»; эту — с радостью — «и не кончается строка».
«Он квадратный и банальный, а я не квадратный и не банальный. Он застрял на физическом, а я преодолел физическое».
ЭВЛ о настоящем своем поколении, ученике Прилепине и свежих французских впечатлениях. не могу пройти мимо толстовских совершенно пассажей: «Он ответил с удовольствием человека, могущего при желании обрушить на нас все свои знания»; «Не понимая языка, они поняли важность происходящего, суть сказанного человеком в жилете от них ускользала, но важность они чувствовали» — это автор «Истории его слуги» или «Холстомера»?
ЭВЛ о настоящем своем поколении, ученике Прилепине и свежих французских впечатлениях. не могу пройти мимо толстовских совершенно пассажей: «Он ответил с удовольствием человека, могущего при желании обрушить на нас все свои знания»; «Не понимая языка, они поняли важность происходящего, суть сказанного человеком в жилете от них ускользала, но важность они чувствовали» — это автор «Истории его слуги» или «Холстомера»?
а вообще (в этом месте — и неважно, что дальше будут, по большей части, эмоции, — положено предупреждать о спойлерах; спойлеры), едва ли не самый пресный финал, какой себе можно было представить — особенно в сравнении с тем, как на наших глазах заканчивались другие значительные сериалы. высокая гармония Breaking Bad. не обещающая, похоже, никакого счастливого выхода развязка Mad Men. опустошающий The Knick: это что же — все? мистический катарсис The Leftovers. радикально проблематизировавший отношения между искусством и реальностью «Твин Пикс», понятное дело.
другой еще вопрос — насколько на рецепцию последних сезонов «Игры престолов» повлияла необычайно развившаяся культура рекапа, прозорливость сетевых масс, бродившие по чатам сливы. взять, к примеру, «Мир Дикого Запада», который три года назад раскусили к шестому эпизоду — и, надо полагать, навсегда потеряли к нему интерес. есть ощущение, что так же — несмотря на впечатляющие маркетинговые усилия — досматривали GoT: гори, это все.
другой еще вопрос — насколько на рецепцию последних сезонов «Игры престолов» повлияла необычайно развившаяся культура рекапа, прозорливость сетевых масс, бродившие по чатам сливы. взять, к примеру, «Мир Дикого Запада», который три года назад раскусили к шестому эпизоду — и, надо полагать, навсегда потеряли к нему интерес. есть ощущение, что так же — несмотря на впечатляющие маркетинговые усилия — досматривали GoT: гори, это все.
забалдел, как вы, должно быть, заметили, от сериала «Чернобыль», но первые — безоговорочные — восторги сменились более сложной эмоцией. по-прежнему, впрочем, не считаю третью серию провалом: горняки — выпуклые, смерть — страшная, Щербина и Легасов стали бы идеальными running mates на выборах президента РСФСР.
много думаю об образе Горбачева — точнее, о том, нарочно ли он таким необаятельным здесь выведен. веером разложенные выпуски Die Welt и Los Angeles Times, телефонные звонки оттуда — этот человек, может, и не потворствует глупостям, но слишком уж переживает за то, чтобы хорошо выглядеть в глазах партнеров. по «Чернобылю» кажется, что желание нравиться Западу (а не заботиться о соотечественниках) и было его основной политической мотивацией, и от этого как-то особенно тяжело на сердце.
другое соображение — о местной культуре подвига, которую не хочется сводить к успехам пропаганды; не в одной политической индоктринации дело. в России любят поговорить об отсутствии профессиональной этики, трагическом презрении к ежедневному труду, генетическом, а как же, разгильдяйстве. и тут хорошо бы держать в уме, что ликвидаторы аварии — взять тех же комичных шахтеров, — это, в первую очередь, специалисты, чья бесспорная самоотверженность есть производная от квалификации. по-видимому, без этой головокружительной подземной операции вполне можно было обойтись, но проделать ее их обязывал долг — в равной степени человеческий и трудовой.
много думаю об образе Горбачева — точнее, о том, нарочно ли он таким необаятельным здесь выведен. веером разложенные выпуски Die Welt и Los Angeles Times, телефонные звонки оттуда — этот человек, может, и не потворствует глупостям, но слишком уж переживает за то, чтобы хорошо выглядеть в глазах партнеров. по «Чернобылю» кажется, что желание нравиться Западу (а не заботиться о соотечественниках) и было его основной политической мотивацией, и от этого как-то особенно тяжело на сердце.
другое соображение — о местной культуре подвига, которую не хочется сводить к успехам пропаганды; не в одной политической индоктринации дело. в России любят поговорить об отсутствии профессиональной этики, трагическом презрении к ежедневному труду, генетическом, а как же, разгильдяйстве. и тут хорошо бы держать в уме, что ликвидаторы аварии — взять тех же комичных шахтеров, — это, в первую очередь, специалисты, чья бесспорная самоотверженность есть производная от квалификации. по-видимому, без этой головокружительной подземной операции вполне можно было обойтись, но проделать ее их обязывал долг — в равной степени человеческий и трудовой.