за перипетиями культурной войны интересно следить и по тому, как за последние восемь лет в сериалах про героев-писателей изменились литературные отсылки. мужлан Ноа в The Affair ставит Франзена выше Энн Пэтчетт. Ханна Хорват в Girls периодически напоминает окружающим о величии Филипа Рота и, если ничего не путаю, живописует своим малолетним ученикам роман «Прощай, Коламбус». в Mrs Fletcher (получасовое драмеди, которое один HBO и умеет делать: смотреть незачем, смотреть — продолжаешь) сменившая пол преподавательница литературного мастерства цитирует — конечно же — Зэди Смит. все это, понятно, не означает, будто ЗС проходимка, а ДФ — здорово и вечно (осторожно предположу, что «Белые зубы» и «Поправки» располагаются примерно на одной полке); просто занятно.
увидев с утра приуроченный к лев-данилкинскому юбилею материал, весь день, без преувеличения, размышлял над тем, что написал бы по этому поводу сам — если б спросили. воспоминания о том, как мы бродили по Иркутской области, обсуждая бондиану, Линча и Чернышевского, кажется, лучше оставить для другого раза; читательские наблюдения — за тем, как автор остроумных заметок о современных британских романах погружался в русское психо, — вероятно, будут интересны еще меньше. Данилкин-автор (и здесь я не делаю большой разницы между критической и биографической его ипостасями) — это особенное устройство фразы, хищный синтаксис, иронический прищур, страсть к диковинам и нулевая толерантность к общим местам и кумирам; собственно, про отношения писателя С. и рецензента Д. можно написать отдельный текст — доберись мы сейчас до статьи студента Данилкина о сорокинском «Романе». посему — четыре текста, к которым мне довелось приложить руку как редактору и как автору:
— «Безгрешность», прочитанная через Ленина; образцовый политэкономический разбор новой классики — абсолютно причем актуальный.
— приуроученный к выходу «Пантократора» разговор, отчего-то приведший многих моих знакомых в ужас; можно не соглашаться вообще ни с чем, но эмоция (для постоянного, по крайней мере, читателя) странная.
— самая резкая рецензия на «Манарагу» — отмеченная Марком Липовецким в сборнике статей о Сорокине и заставившая еще раз задуматься о том, как радикалы становятся «литературными полицейскими».
— превратившееся в монолог интервью для Esquire — из которого мы, в частности, узнаем, что на этом свете прежде «Человека с яйцом» и «Юрия Гагарина» могла появиться биография Виктора Пелевина.
с днем рождения! фото: Максим Балабин.
— «Безгрешность», прочитанная через Ленина; образцовый политэкономический разбор новой классики — абсолютно причем актуальный.
— приуроученный к выходу «Пантократора» разговор, отчего-то приведший многих моих знакомых в ужас; можно не соглашаться вообще ни с чем, но эмоция (для постоянного, по крайней мере, читателя) странная.
— самая резкая рецензия на «Манарагу» — отмеченная Марком Липовецким в сборнике статей о Сорокине и заставившая еще раз задуматься о том, как радикалы становятся «литературными полицейскими».
— превратившееся в монолог интервью для Esquire — из которого мы, в частности, узнаем, что на этом свете прежде «Человека с яйцом» и «Юрия Гагарина» могла появиться биография Виктора Пелевина.
с днем рождения! фото: Максим Балабин.
возвращение дорогого книжного веб-сериала: всю неделю Arzamas будет публиковать мой список к non/ficiton. начинаем — снова — с Долинина; впереди еще 9 серий.
среди книг, о которых я писал для «Полки», были давние, много раз читанные фавориты («Приглашение на казнь»), ключевые — и прошедшие в свое время мимо — произведения любимых писателей («Хаджи-Мурат») и вещи, когда-то казавшиеся чем-то бесконечно второстепенным в сравнении с настоящими шедеврами тех же авторов («Три сестры»). чего не было, так это текста, который бы в момент работы над ним вдруг оказывался страшно созвучным внутреннему моему состоянию — будучи совершенно чужим, далеко отстоящим от любезного мне типа письма. этой осенью я читал и много думал про «Господ Головлевых» — может быть, самом некомфортном русском романе XIX века.
«Жизнь Ерофеева — а она, при всей своей внешней бестолковости, конечно же, была опытом жизнетворчества — представляла собой поиск такого же рода взрывной реакции: того метода разрушения себя и других, в котором разрешились бы противоречия, возник бы новый, совершенный стиль существования (подобный делириумному изяществу его поэмы). События, мысли, люди в такого рода жизни не встраиваются в последовательную канву биографии, их цель, скорее, сгореть в пламени этого эксперимента».
лучшую, как принято в наше постданилкинское время, рецензию на книгу победителей «Большой книги»-2019 Олега Лекманова, Михаила Свердлова и Ильи Симановского написал Игорь Гулин; перечитал сейчас с огромным удовольствием — чего и вам желаю.
лучшую, как принято в наше постданилкинское время, рецензию на книгу победителей «Большой книги»-2019 Олега Лекманова, Михаила Свердлова и Ильи Симановского написал Игорь Гулин; перечитал сейчас с огромным удовольствием — чего и вам желаю.
если кто следит — в «Издательстве Ольги Морозовой» републиковали книгу (эссе, «манифест») Михаила Шульмана «Набоков, писатель», которую довелось читать в свое время на «Вавилоне». не могу не отметить бессовестный довольно — учитывая полиграфические свойства издания — ценник (690 в «Москве», больше тысячи в интернете); перевыпущенная «Истинная жизнь писателя Сирина» обойдется читателям Сирина в такую же примерно сумму; про какой-нибудь заоблачный The Garland Companion to Vladimir Nabokov я даже не говорю. все это вроде бы свидетельствует о потенциальной финансовой привлекательности набоковедения (что, конечно, великое заблуждение), а с другой, исподволь работает на образ элитарного, не для всех, автора, которого поди пойми, — очень, на самом деле, неточный и вредный.
пересмотрев вслед за «Брачной историей» «Фрэнсис Ха», приходишь к выводу, что в егор-беликовском голосовании за лучшего режиссера десятилетия выбирать стоило, конечно, Баумбаха — вот автор, который, сохраняя собственную манеру, проделал самый захватывающий путь: куда-то в большие американские романисты; и как же стыдно за брошенные четыре года слова о том, что НБ не сладил бы с «Поправками» — его материал, абсолютно. жизнь-соло, пересмотр традиционного семейного контракта, госпожи (Гервиг) и господа (Драйвер) Америка и уходящая молодость (так ли хорош While We’re Young, как запомнился? надо проверить) — сейчас особенно заметно, насколько Баумбах умнее и тоньше Андерсона, в чьей тени он долгие годы обретался: собственно — в массовом сознании — до 2010-х.
это не значит, что я одинаково люблю все его фильмы (закрывающий нулевые «Гринберг» кажется затянувшейся сверх меры шуткой: герой, украсивший бы второй план любой другой его картины, получил — из авторской исключительно сентиментальности — свою), и все-таки: Баумбах — никакой не король хипстеров, исчезнувших за очередным историческим поворотом (ну или попросту выросших — и ставших кем-то другими) и не алленовский эпигон; тут (всегда было) что-то свое — выстраданное и воспетое.
это не значит, что я одинаково люблю все его фильмы (закрывающий нулевые «Гринберг» кажется затянувшейся сверх меры шуткой: герой, украсивший бы второй план любой другой его картины, получил — из авторской исключительно сентиментальности — свою), и все-таки: Баумбах — никакой не король хипстеров, исчезнувших за очередным историческим поворотом (ну или попросту выросших — и ставших кем-то другими) и не алленовский эпигон; тут (всегда было) что-то свое — выстраданное и воспетое.