​​тем, кому: запись нашего сегодняшнего разговора с АЗ, из которого можно узнать, почему Толстым интересовались русские формалисты, чему у него могут поучиться современные писатели и что Зорин, похоже, работает над новой книгой про графа — теперь уже не про «жизнь», а про «творчество».

секретное камео в четвертой «Матрице» поражает воображение

серьезно если — очень горько, что автор, лучше многих сегодня обращающийся со словами (от осеннего романа, впрочем, заранее страшно; еще вспомним плохой мем про Мартина Лутера Кинга как пример центристского юмора), обладает таким специфическим визуальным вкусом — уж не знаю, уместно ли здесь это понятие.

безо всяких, понятно, назидательных параллелей — просто в качестве риторического упражнения: представьте, чтобы Михаил Гронас (да что там — Игорь Караулов хотя бы) написал такую книжку про «Мюнхенскую речь»

​​скромная, полтора часа быстрым шагом, «Ритм-секция» Рид Морано не получит и десятой доли той славы, которая свалилась на Extraction, но вы, пожалуйста, знайте, что это довольно приличный и, главное, человеческих размеров боевик постбоинговской, скажем так, эпохи. зло — идеальным воплощением которого в наши дни стал взорванный гражданский самолет, — безнадежно распылено в пространстве и не желает сходиться в одной какой-то точке; виноваты сразу все, и уповать остается на частную, без надежды на публичное извинения, вендетту; впрочем, о том, что поджидает мстителя на этом пути, тут тоже выразительно сказано — фильм (и легшая в его основу книга) вполне мог бы называться Collateral, если бы Майкл Манн не забронировал это слово 15 лет назад. ну и есть ощущение, что все это совсем не работало бы без борновского монтажа, тряскости, резкости, свидетельствующих о том, что на тропу войны вышла не машина для убийства, а новичок, только-только разучившая боевые приемы, и эта местами не слишком убедительно (бордель, наркотики) выписанная роль очень удачно сидит на Блейк Лайвли.

что отдельно привлекает внимание современного зрителя, натренированного различать токсичность и обесценивание, — серия эпизодов о превращении затравленной, дичающейся людей (и, в особенности, мужчин) девушки в экшн-героиню. жестокий ментор, который ни во что не ставит свою подопечную, твердит, что она никогда не добьется успеха, придумывает разнообразные изнурительные упражнения (переплыть ледяное озеро, например) и тем самым помогает ей преодолеть границы своего тела и разума, — есть ощущение, что этот классический троп развлекательного кино доживает последние годы. горевать о конце богатой традиции «величие через унижение» или приветствовать обновление драматургических приемов — выбор, естественно, частный, но не говорите потом, что вас не предупреждали.

что получится, если открыть роман «Поправки» и попробовать найти в нем слово «конституция»? любопытствующий читатель попадет на диалог Альфреда с какашкой — самое слабое место этого очень хорошего в остальном романа; еще одно — уже литературное — свидетельство о том, что этим двум словам катастрофически вместе не везет:

«Старая пожелтевшая бумажонка! Дерьмо крысиное, конституция-декларация, какое мне дело! Тугозадые вроде тебя так и норовили каждое мое слово на хрен исправить, с тех пор как я вот такусенькой была. И ты, и страдающие запором педагоги-фашисты, и нацистские копы! По мне, так хоть на туалетной бумаге свою декларацию печатайте, мать ее так! Сказано: свободная страна, я тут в большинстве, а ты, приятель, в меньшинстве. Так что хрен тебе!»

​​как известно, день, когда главный книжный концерн не пытается эксплуатировать в своих целях любой мало-мальски значимый повод (в данном случае — цифровой релиз крохотного, изрешеченного всеми хоррора с Маккензи Дэвис), прожит зря, но есть границы и у моего терпения.

Повесть Генри Джеймса «Поворот винта» рассказывает о начале 1990-х – именно она легла в основу фильма «Няня» режиссера Флории Сиджизмонди, который стартовал в России в апреле., — сообщает пресс-релиз АСТ.

нет, не везет здесь американо-английскому (sic) протомодернисту; видимо, выход «Женского портрета» в «Литературных памятниках» в 1981-м — высшая точка его признания в России; никому тут не нужен «писатель для некурящих», и эта волшебная ряска, эта словесная топь.

идея для SMM-отдела «Издательства Ивана Лимбаха» — вот как нужно продавать «Перевести Данте» Ольги Седаковой

​​сообщают, что в издательстве «Симпозиум» произошла форменная манарага — сгорел склад, и, стало быть, многие наши любимые книжки исчезли в пламени или приобрели нетоварный вид. тем насущнее сейчас заказать умопомрачительную работу Дональда Бартона Джонсона про набоковские лабиринты, сборник рецензий Самуила Лурье, классические труды Жака Ле Гоффа, романы Эмиля Ажара или «Александрийский квартет» — раз сама Александрия закрыта на глухой замок.

​​набоковедческая Primavera пройдет в этом году онлайн, но лайнап вполне боевой: Стивен Блэквелл расскажет о деревьях у русского Набокова, Вера Полищук сопоставит «Изобретение Вальса» и «Гиперболоид инженера Гарина» (давно пора), а Брайан Бойд (на фото) даст открытое интервью — в «Симпозиуме» наконец выйдет перевод его Stalking Nabokov (а хорошо бы взяться и за On the Origin of Stories — такой очевидный дабл-фичер к «Внутреннему рассказчику» Уилла Сторра). когда все это смотреть, не очень понятно (фестиваль начинается в следующий вторник в 19:00, далее программа вполне себе дневная), но будем считать, что интернет запомнит все. отдельно отмечу, что набоковский дом-музей, похоже, никак в этой затее не участвует — что многое говорит в последствиях прошлогодних кадровых перестановок в Петербурге; в общем, кому скунскамера, а кому «Фула Сирина как интертекстуальный стержень романов, написанных Набоковым по-английски».

в последнее время много приходится думать об искусстве коротких описаний — сочинении лапидарных формулировок, поиску геометрически безупречных определений, созданию лукавых аннотаций, деликатных, но недвусмысленных аргументов, которые смогли бы подчинить себе человеческие саккады. многому можно научиться у западных коллег, да и в России умели некогда припечатать — в аналоговую, главным образом, эру. мало что, однако, может сравниться со сборником Мопассана «Милый друг и эротические рассказы», опубликованном в ростовском издательстве «Мапрекон» в 1992-м: где, на каком Netflix и Pornhub вы найдете эти многоточия, оплачивающие героев, эти толстовские обобщения — осознающие свою несправедливость и прячущиеся за невинным «порой».

надеюсь, в книге будет также разъяснено, что такое А.В. Марков — на должном академическом уровне.

«Водоворот» х Мария Степанова. ждем серию «Чик», в которой героиня Варвары Шмыковой читает Романа Шмаракова.

​​«Да, Набоков сформировал моё сознание — но и другие авторы тоже, и я пытался сохранить независимость. Сейчас я пишу биографию философа Карла Поппера — и это гораздо труднее, чем работа над Набоковым. Я глубоко интересовался Поппером, ещё когда писал свою диссертацию и биографию Набокова. В интеллектуальном смысле Поппер был в каком-то смысле противоположностью Набокову: оба любили свободу и бесконечные новые открытия, но один любил слова и почти не уделял времени идеям, другой — наоборот; один глубоко размышлял о смерти и бессмертии, другой писал: «Мне следует меньше думать о Вселенной, которая делает из меня несокрушимый предмет мебели». Моя преданность им обоим не позволила мне стать рабом одного из них».

благодаря «Полке» удалось свести знакомство с Брайаном Бойдом — создателем классической биографии Набокова, которой и 30 лет спустя приходится приводить в чувство вошедших в раж разоблачителей (киваю, в первую очередь, на книгу Сары Вайнман про жестокого писателя, кучеряво закрасившего реальную трагедию презренным фикшном). BB оказался в высшей степени учтивым, добросердечным и (великая роскошь) самоироничным собеседником, который не воспринимает существование других исследователей как покушение на свой символический капитал; очень надеюсь, что это его человеческое тепло и душевную щедрость удалось передать в переводе, сотрудниками-соавторами которого стали Варя, Юрий, Лев, сам Брайан, — за что я им бесконечно благодарен.

два буквально момента, на которых хотелось бы остановить внимание. Бойд довольно осторожно отвечает на вопрос про уязвимость «Лолиты» в свете культурной революции, различая авторские (безупречно, нестерпимо моралистические) интенции и гумбертовский гипноз; понятная, предсказуемая даже линия защиты. я бы отважился развить эту мысль — и отметить, что по здравому рассуждению Набоков очень ценен именно в этой социополитической ситуации; его бы на место сброшенных памятников. если условиться на том, что главный смысл происходящих сегодня событий — это радикальное требование посмотреть на мир чьими-то другими глазами, то сама структура поздних набоковских текстов, в котором всегда можно выделить гегемона-рассказчика (В., Гумберт, Кинбот, Ван и Ада), будто бы контролирующего нарратив, и субалтерна-персонажа (Пнин, Лолита, Шейд, Люсетта), вытесняемого к финалу куда-то на обочину, располагает к тому, чтобы читать эти книги политически. газлайтинг, токсичность, сепарация, мэнсплейнинг — Набоков едва ли принял бы современный словарь, но многие его тексты кружат вокруг этих тем, и хороший читатель — тот, кто сможет отринуть непрошибаемо надменный тон и внять другим каким-то звукам: все мы помним, как замечательно осыпается такое напористое, такое самодовольное повествование в романе «Взгляни на арлекинов!».

другое соображение касается Эндрю Филда — первого набоковского биографа, который, тесно работая со своим героем, в какой-то момент вывернул руль куда-то вбок и помчался в обратном от фактов направлении. результатом самоволки стали три книжки про Набокова — предмет всеобщего презрения в академических кругах; собственно, приход Бойда и обозначил собой новый — строгий, основанный на уважении к архивам — этап в науке о VN. и все равно что-то в этой истории не дает мне покоя; не позволяет присоединиться к гомонящей — поймал жулика за руку! — толпе. имеет ли биограф право на скепсис, на то, чтобы ставить слова объекта своего исследования под сомнение; на то, чтобы воспринимать его как ненадежного рассказчика — что вполне естественно для читателя того же «Бледного огня» и «Лолиты»? в пересказе Бойда это довольно линейная, «простая история» — в погоне за сенсацией (Набоков — правнук царя, Лолита — домашнее имя его матери), Филд соврал здесь и поленился тут, но неужели умеренный издательский барыш стоил такого бесславного финала — и нет ли здесь какой-то трагической кинботовщины, вызывающей в конечном счете не насмешку, а жалость? в 1962-м 24-летний Филд перевел и издал в Random House «Мелкого беса», в 1963-м учился по обмену в МГУ, в 1966-м написал предисловие к книге Абрама Терца «Мысли врасплох» — в какой момент и почему многообещающий австралийский специалист по русскому (нео)модернизму стал посмешищем, который не знает, когда произошла Русская ревлюция? что ни говорите, а это совершенно недоразыгранный сюжет для какого-нибудь малкольм-брэдбериевского campus novel; что-то про когнитивные искажения, которые происходят при столкновении со слишком мощным гравитационным полем; не будем забывать, что Бойд занялся набоковской биографией уже после смерти писателя — имея дело не с источником, но с излучением.

​​Волобуев про Mindhunter, Карташов про The Knick, Долин (окончательно, кажется, подобревший к телевизионной форме) — про Watchmen, Зубков про реалистический роман-газету, ну а я — неожиданно для себя, в том числе — про «Малыша Кенкена»; вышел-вышел-вышел свежий номер «Искусства кино», целиком посвященный сериалам — или, цитируя аннотацию, времени-как-таковому.

условившись, что граффити с писателями и поэтами — жанр, в общем, довольно безвкусный, давайте отметим не самый очевидный выбор брянской художницы Виталии Думанской; Добычину — ура. следующие шаги, надо полагать, такие: Газданов на улице Правды, Всеволод Петров — на Маяковского, Вагинов — в доме 105 по набережной канала Грибоедова.

​​зрители Mad Men, должно быть, обратили внимание на одну странную особенность главного героя: на протяжении нескольких сезонов Дон почти не ест. случаются, понятно, все более редкие ужины с партнерами, были знаменитые ночные посиделки с Пегги, еще кое-что по мелочи, но вообще на постоянные вопросы жен, коллег, любовниц он неизменно отвечает «не голоден» — очевидное расстройство пищевого поведения, не имеющее ничего общего с пресыщенностью; скорее наоборот.

в начале седьмого сезона ДД находится в нижней точке за весь сериал — безработный, сидящий перед телевизором, дрожащий на балконе, — но как не испытать облегчения, наблюдая, как Дрейпер впивается сначала в пастрами (сцена в Калифорнии), а потом в хот-дог (Нью-Йорк): все-таки не вампир.

буквально лучшее, что можно услышать в начале очередной рабочей недели

чтд не чтд, но историей про Пелевина и клофелинщиц Андрей Лошак угощал публику еще в начале десятых — аналогичный фрагмент обнаружился в книге Сергея Полотовского и Романа Козака «Пелевин и поколение пустоты». есть там и еще один дивный момент, который не попал в интервью c Дудем:

«А потом однажды через несколько месяцев Пелевин позвонил мне на домашний и рассказал странный анекдот. Что ему написал человек из Белоруссии, которого звали ровно так же, как героя «Дня бульдозериста», и с которым в жизни произошло что-то похожее».

Юрий Трифонов про запуск Spotify в России