Итак, про лебедей.
Вернее, поскольку "про лебедей" и толстой книги будет мало, про один лебединый сюжет в нашей цивилизации — лебединое оборотничество, превращение в этих птиц. Сюжет это древнейший и повсеместный, если вам скажут, что у него есть точно установленное происхождение, не верьте; истории о том, как перекидываются по своей или по чужой злой воле лебедями, рассказывают по всему Старому и Новому Свету, совершенно независимо друг от друга. И сказка Андерсена "Дикие лебеди", по которой, в основном, мы его и знаем, в этом семействе из самых младших.

О том, почему так важны именно лебеди, чуть позже, но лебеди — не единственный вариант. В указателе Аарне-Томпсона-Утера сказочный сюжет о сестре, ищущей братьев, которые превратились в птиц, идёт под номером 451, и он универсален. Братья бывают и голубями, и утками, и журавлями, и аистами, и дроздами, и кем только не — но чаще всего фигурируют лебеди и вороны. И те, и другие есть в сказках братьев Гримм, восходящих к этой модели ("Двенадцать братьев", "Шесть лебедей", "Семь воронов"), в лебедей превращаются принцы в сказке, записанной в 1823 году датским фольклористом-любителем Маттиасом Винтером, возможно, именно она и легла в основу текста Андерсена. Наконец, в сказании о судьбе детей Лира — не короля, старшего из сидов (ши), обидевшегося на то, что его не выбрали королём — тоже фигурируют лебеди. Здесь вообще есть все элементы, характерные для этой сюжетной модели: второй брак, ревность мачехи к детям, её колдовство, которое превращает троих сыновей и дочь Лира в лебедей на трижды по триста лет, до тех пор, пока не явится в Ирландию человек по имени Тайлкинн, и не будет разрушено древнее волшебство. Тайлкинн — это Патрик, лебеди снова станут людьми, примут крещение и умрут, поскольку одряхлели за много столетий, пусть и были долговечнее смертных.

Интересно, что зачарованные дети Лира сохраняют человеческую речь и обретают способность петь, как никто в Ирландии, особенно печальные песни. Поющий и пророчащий лебедь — образ очень древний, отсюда наша "лебединая песнь". Но у Андерсена королева, проклиная принцев, говорит: "Станьте птицами без голоса", — то есть, речь о лебедях-шипунах, привычных нам по декоративному разведению, из них же, судя по всему, происходит Гадкий Утёнок. Характерный крик издают лебеди-кликуны, у которых шея не гнётся так изящно, буквой S, но сейчас не об этом.

Лебедь — птица Аполлона, как и ворон. Они образуют своего рода эмблематическую пару: оба связаны с пророчествами, с состояниями перехода, нижним миром и смертью; лебедь как водоплавающий, ворон как падальщик. Это единство пения-прорицания и близости к смерти с лебедем ассоциируется очень устойчиво, важно и то, что лебедь для греков — птица нездешняя, гиперборейская (Аполлон, как известно, удаляется в Гиперборею), чем и удивительна. Лебедь всегда маркирует уникальность и избранность, быть лебедем среди поэтов ли, мудрецов ли означает быть отмеченным богами.

А теперь следите за руками. В землях северных лебедь — и ворон, опять они парой ходят — отсылает нас к шаманскому путешествию, к тому же переходу между мирами, над которым в северной Европе властен Один. И лебедями одеваются, в буквальном смысле, облачаются в лебединые рубашки, становясь птицами, дочери Одина валькирии; их называют "лебедиными девами", в именах Сванхильд и Сванхвит этот "лебедь" присутствует непосредственно.

Так кем была первая жена короля, подарившая ему сыновей, способных обернуться лебедями? Сказание о судьбе детей Лира отвечает однозначно — дочерью, пусть и приёмной, короля сидов, как и её младшая сестра, проклявшая племянников. Или валькирией, сорвавшейся через годы супружества "исполнить свою судьбу", как им это свойственно.

Архиепископ, считавший Элизу ведьмой, был не так уж неправ, если вдуматься. Потомственная, по крови.

Меня тут спросили: что, и Царевна-Лебедь тоже?

Да, конечно. Лебединая дева, вещающая судьбу и творящая чудеса, и явилась она герою, заметьте, после того, как тот снял крест, чтобы сделать из шнурка тетиву для лука. То есть, переход в пространство языческой архаики маркирован более чем отчётливо.

Есть и ещё одна интересна деталь. Звезда во лбу — мотив традиционный, такая же звезда была у младшей принцессы, тринадцатого ребёнка в сказке братьев Гримм "Двенадцать братьев", где принцы превращались в воронов. Из-за её рождения король велел убить сыновей, чтобы все земли достались дочери... "матриархат! матрилокальный брак!" кричат отличники, но мы не поощряем выкрики с мест.

К звезде во лбу обычно прилагаются по локоть ручки в золоте, по колено ножки в серебре, этой чудесной внешностью обладают дети из сюжета 707 по указателю АТУ, "Золотые дети, правдивая птица и т.д.". Пушкин мог быть с ним знаком не только по фольклорным источникам, но и по сказке мадам д'Онуа "Принцесса Прекрасная звезда" (1698), которая, в свою очередь, основана на сказке "Анчилотто, король Провино" из "Приятных ночей" Страпаролы (третья сказка четвёртой ночи), изданных в 1550-1553 гг. Обе сказки начинаются с подслушанного разговора о том, что бы сделали девицы, если бы на них женился король; да, как и "Сказка о царе Салтане".

Но вот дальше избранница короля рожает чудесную тройню, двух мальчиков и девочку, со звёздами во лбу — и золотыми волосами, и в золотых ожерельях, тут возможны варианты, но звёзды во лбу есть всегда. Королеву оговаривают, дети потеряны, но правда выйдет наружу, тут без вариантов.

Итого, в традиционном сюжете дева со звездой во лбу — сестра оборотней (и, возможно, обладает тем же даром, в одном из сюжетов он связан с золотыми ожерельями, которые братья сняли, чтобы искупаться лебедями в озере, а сестра своё сохранила) и дочь той, что обещала монарху чудесных детей. То есть, то, что безымянная Лебедь со звездой во лбу — оборотень, похоже, не главная проблема князя Гвидона.

А вот, смотрите, как интересно.
Это иллюстрация чешского художника Артуша Шайнера (у нас его традиционно зовут Артуром Шейнером) к, да, "Диким лебедям" Андерсена.

Король находит Элизу в пещере — хотя он тут, скорее, султан. Логика прямая: отец Элизы и принцев-оборотней правит "далеко-далеко, в той стране, куда улетают от нас на зиму ласточки", т.е., либо в Африке, южнее Сахары, либо на Индийском субконтиненте. Принцы летят с Элизой через море — Красное или Персидский залив. Вот вам и король в восточных одеждах.

Но при этом у него есть архиепископ, что даёт нам на выходе христианское королевство на Ближнем Востоке.

Вам, любители конспирологии и тамплиеров!

А вообще, если посмотреть на семейство Лузиньянов, — мы тут в комментах рассуждаем о том, что Элиза, сестра лебедей, вполне могла выйти на кого-то из Иерусалимского королевства, Лузиньяны первыми в голову приходят — так вот, если посмотреть на их семейную историю, становится ясно: первый закон благополучной жизни — оставь свою женщину в покое.

Вот закрылась она в субботу у себя, улеглась в ванну, нанесла маску, положила огурцы на глаза — ну, змеиный хвост, и что, тебе плохо было все эти годы? Дай жене хвост расправить, она его потом подберёт и пойдёт опять тебе замки строить.
Или, скажем, таскает она крапиву с кладбища и плетёт из неё рубашки — что с того, тебе какой урон? Ну, хобби у неё такое, рукоделие, хэнд-мейд. В остальном-то золотая жена, ни словечка поперёк.

Но нет, надо всё испортить.

А вот Келли Макморрис Андерсена читала внимательно, и у неё Элиза — дочь махараджи. Ласточки и правда улетают из Европы зимовать в том числе на западное индийское побережье, всё по тексту.

Внезапно выяснилось, что в этой тележке уже больше тысячи постов — я проскочила круглое число, не заметив. Оно, к тому же, попало на середину альбома, а не на отдельную запись. Вот на эту работу Розалинд Лайонс, And These Are Not Fairies.

И это не феи, да.

Раз уж Розалинд Лайонс оказалась для меня юбилейной, повешу ешё одну её работу. Это Оливия и Виола-Цезарио. Такую закованную в драгоценные одежды, как в доспехи, перебелённую до потери человеческого облика Оливию я вижу впервые — и она очень шекспировская, ей предстоит выйти из заточения и задышать.

Столько тревоги, столько печали, столько обещания, и такой славный мальчик вышел из явной девочки Виолы. Такой была разве что Имоджен Стаббс у обожаемого моего Тревора Нанна.

Продолжаем упражнения на верный ритм.

Вспомнила любимую "Двенадцатую ночь" — разумеется, просто так от неё не уйдёшь. Немного о Себастьяне, он заслужил.

К давешнему.
Из всех Фортун, являющихся Боккаччо на средневековых миниатюрах, — их изрядно, сочинение "О благородных кавалерах и дамах" любили, пересказывали-переводили не раз — больше всего я люблю вот эту, с иллюстрации к французскому переложению Лорана де Премифе, сделанную в начале XV века.

И слепая, и многорукая, и крылатая, и одеяние из разноцветных полос. Шут Фесте, любовь моя, советовал Орсино пошить дублет из переливчатой тафты, for your mind is the very opal, ум ваш — истинный опал; т.е., играет разными цветами, стоит только поменять угол.

Не ум такой, жизнь такая, как бы говорит нам безымянный французский миниатюрист.

Bibliothèque de l’Arsenal, Ms-5193 réserve, fol. 229r.

Входим в август.

Луна Ламмаса над мостом; портрет.

Aglais io.

Давным-давно, пятнадцать лет назад, я стала рассказывать истории про дракона — и рассказывала их десять лет. То, что их питало, кончилось в прошлой жизни, потому, должно быть, кончились и они. Но дракона временами вспоминали в комментах ностальгически.

Для всех, кто вспоминал, я собрала те истории в гугловский файл. Пусть лежат, место не пролежат, чай.

Уважаемые анонимные буйвол, барсук, аксолотль, бурундук и черепаха, читающие про дракона сейчас, уважаемые замеченные прежде слон, гепард, хомяк, морж, пингвин, лори, муравьед, кролень — и весь остальной не менее уважаемый ковчег, я не разрешила копирование текста не из жадности. Просто его воровали и перекраивали под себя ещё в жежешке, а мне от этого не по себе, он довольно личный.

Не сердитесь.