Луна Ламмаса над мостом; портрет.

Aglais io.

Давным-давно, пятнадцать лет назад, я стала рассказывать истории про дракона — и рассказывала их десять лет. То, что их питало, кончилось в прошлой жизни, потому, должно быть, кончились и они. Но дракона временами вспоминали в комментах ностальгически.

Для всех, кто вспоминал, я собрала те истории в гугловский файл. Пусть лежат, место не пролежат, чай.

Уважаемые анонимные буйвол, барсук, аксолотль, бурундук и черепаха, читающие про дракона сейчас, уважаемые замеченные прежде слон, гепард, хомяк, морж, пингвин, лори, муравьед, кролень — и весь остальной не менее уважаемый ковчег, я не разрешила копирование текста не из жадности. Просто его воровали и перекраивали под себя ещё в жежешке, а мне от этого не по себе, он довольно личный.

Не сердитесь.

Когда я была ещё совсем юным зверьком и решительно предпочитала просветительский осьмнадцатый век романтизму, — вскоре это переменилось, мне пришёл читать романтиков человек, которому я обязана всей собой, особенно собой-литературоведом — мудрый старший товарищ заметил: "Да, это великий соблазн. У них же музыка".

У них действительно — музыка.
Слушаешь, и кажется, что они что-то знают, что у них есть какие-то ключи, что мир у них в головах устроен безошибочно верно, именно так, как задуман. В головах-то, возможно, и устроен, но мы знаем, что вовне это не проецируется, и заканчивается всё гильотиной.

И всё равно, слушаешь какого-нибудь Телемана, и, пока слушаешь, будто подключаешься к этому верному, единственно возможному гармоническому мироустройству. Это ритуальный хор, оплакивающий Адониса, из "Терпеливого Сократа", комической, в общем, оперы (целиком она лежит здесь, три с лишним часа чистого счастья, с барочной бравурой, лёгкими фиоритурами басов и прочими незапными дарами).

Две с половиной минуты абсолютной гармонии замысла и восприятия. Будто мало.

Думала снова про сказочных оборотней и чудесных супругов, в частности, лягушку-невесту (АТУ 402). И вдруг вспомнила, что сама написала в своё время сказку про лягушку, которая оказалась не тем, чем казалась — правда, там всё сложно.

Владычицу Озера, она же Дама Озера, Lady of the Lake, в современной артуриане чаще всего зовут Нимуэ — ссылаясь на то, что "так у Мэлори" — или Вивиана.

Однако, поскольку бретонская ветвь рыцарского романа изначально складывается из рукописных текстов, всё куда затейливее. Переписчики, как водится, варьируют имена: тут и Нинианна, и Нименш, и Ниниенн, и Нимиана, и Уиниана, и Ниневе, и Нивен или Нивьен, и Нивиана, и Нимиана или Ниниам... и все эти варианты умножайте на два, а то и три, потому что писаться Ниманн может как Nymanne, а может как Nimanne, или вообще Nimane. Люси Пэйтон полагает, что исходное — Ниниана, но это только версия.

У Мэлори-то, конечно, Нимуэ.
То есть, у Мэлори Nymue, Nyneue, а у Кэкстона в печатном издание Nynyue, но в винчестерской рукописи Мэлори чаще всего встречаются варианты Nynyve Nenyve, то есть, Ниниве и Нениве.

И это, в случае с Мэлори, XV век, не дописьменная архаика времён переселения народов. Вот потому я так люблю, когда люди всерьёз начинают рассуждать о точных значениях применительно к мифам и сказкам.

В XVI веке возле Болоньи была найдена римская плита с загадочной эпитафией, посвящённой Элии Лелии Криспиде. Сенатор Акилле Вольта в 1567 году заказал копию плиты, которая теперь и выставляется в музее Болоньи — с соответствующей пометкой на мраморе, высеченной копиистом.
Уже в 1548 году Марио Микеланджело опубликовал в Венеции памфлет, посвящённый этому надгробию. Граф Карло Чезаре Мальвазия в 1683 предложил сорок три ответа на загадку Элии Лелии, позднее о ней писали Карл Густав Юнг и Жерар де Нерваль. Кто-то полагал, что речь в эпитафии идёт о папессе Иоанне, кто-то — что о Лотовой жене, об умершем в утробе матери ребёнке, которого обещали в супруги ещё до его рождения, или вовсе не о человеке, но о душе, дожде, или резвом муле. Алхимики и эзотерики улыбаются со значением и кивают: уж мы-то, де, знаем — но множество ответов куда меньше одного.

Текст, собственно:

D. M.
AELIA LAELIA CRISPIS
NEC VIR NEC MULIER
NEC ANDROGYNA
NEC PUELLA NEC JUVENIS
NEC ANUS NEC CASTA
NEC MERETRIX NEC PUDICA
SED OMNIA
SUBLATA
NEQUE FAME NEQUE FERRO
NEQUE VENENO
SED OMNIBUS
NEC COELO NEC AQUIS
NEC TERRIS
SED UBIQUE JACET
LUCIUS AGATHO PRISCUS
NEC MARITUS NEC AMATOR
NEC NECESSARIUS
NEQUE MOERENS
NEQUE GAUDENS
NEQUE FLENS
HANC NEQUE MOLEM
NEC PYRAMIDEM
NEC SEPULCHRUM
SCIT ET NESCIT
CUI POSUERIT

HOC EST SEPULCHRUM
INTUS CADAVER NON HABENS
HOC EST CADAVER SEPULCHRUM
EXTRA NON HABENS
SED CADAVER IDEM EST
ET SEPULCHRUM SIBI

Dis Manibus, Манам (боги загробного мира)
Элия Лелия Криспида
Не мужчина, не женщина
не андрогин
Не ребёнок, не юная
Не старуха, не чистая
Не нечистая, не скромная
Но всё [вместе]
Унесена
Не голодом, не железом,
Не ядом
Но всем
Не в небе, не в водах,
Не в земле,
Но всюду покоится.
Луций Агатон Прискус
Не муж, не любовник,
Не близкий
Не скорбя,
Не радуясь,
Не плача,
[Воздвиг] это — не груду камней,
не пирамиду,
не склеп.
Знает и не знает
Для кого воздвиг.

Это могила,
в которой нет тела.
Это тело, могилы
вокруг которого нет.
Но тело одно
С могилой.

Последних шести строк на копии сенатора Вольты нет, они есть только в списках того же времени.
Болонскую плиту не сразу найдёшь в музее, довольно часто она закрыта экраном для проектора, на котором показывают учебные фильмы.

Почему я пишу "Элия Лелия Криспида", хотя в оригинале Aelia Laelia Crispis.

Есть такая вещь — конвенциональное написание и произношение. Традиционно античные имена на -ις/is в русском пишутся с -ид: Аρτεμις — Артемида, Θέτις — Фетида (хотя в качестве древнего моря у геологов — Тетис), Φυλλίς — Филлида и т.д. Мы так пишем и говорим не потому, что не знаем, как в оригинале, а потому что так исторически сложилось.

Как исторически сложилось, что река, получившая имя в честь однофамильца дойловской миссис Хадсон, по-русски называется Гудзон, а дед писателя Хаксли, биолог, Гексли.

Нет, можно, конечно, с учёным видом знатока произносить "Хайне", "Кляйст" и "Ÿго". Лишь бы ты, кисонька, была счастлива, как говорила моя знакомая добрая бабушка.

Тут в комментах к предыдущему прозвучало пренебрежительное, что для переводчиков и довольно внятные языковые модели — "высшая математика".

Дело известное, язык-знают-все, traduttore traditore, надмозги, был у нас толмач-немчин, мы его в кипятке и сварили. Опять же, устойчивый пейоратив, гуманитарий.

Мне случилось ещё на заре переводческой юности, студенткой, воткнуться в переводе именно что в математику — не высшую, но непростую, особенно для того, кто написал выпускную экзаменационную работу, получил вожделенные четыре балла и забыл алгебру, с началами анализа вместе, как самый страшный сон. Хотя вру, мне до сих пор иногда снится, когда заболеваю, что стою у доски в двенадцатом кабинете родной школы, тёмное январское утро, первый урок, третья четверть, вечная, как адские муки, ноет неисправный дроссель в лампе, пахнет мокрым мелом, в ответе всё выходит отрицательная дробь с товарным составом после запятой или минус бесконечность, и лучше бы умереть; правда, я научилась осознанно превращать то, что на доске, в тригонометрию, которую любила нежно, и тем спасаюсь, но сейчас о другом.

Имевшуюся в тексте математику я честно перевела, как было написано, и меня жестоко высмеял художник спектакля, — текст был пьесой, её сразу начали репетировать — инженер по образованию: такого, дескать, быть не может, эти гуманитарии тут наворотят. Юный гуманитарий насупился и пошёл к коллегам-математикам в девятый корпус, чтобы объяснили, где налажал.

А дальше началось волшебство.
Коллеги-математики, в собственное окно между парами оставшись на кафедре, два часа увлечённо объясняли юному гуманитарию, что у него за математика в пьесе, и как она работает, и почему именно так и может быть, и должно, хотя по простому учебнику не имеет права. Изрисовали графиками лист А4, который я храню бережно, словно грамоту — потому что выяснилось, что перевела я всё правильно, послушно пойдя за текстом, и мне, гуманитарию, это рассказали так понятно и так красиво, что я всё поняла, запомнила и сумела рассказать постановочной группе, немало её впечатлив.

Переводчик всегда может проконсультироваться со специалистом. И нет никакой недоступной математики, когда специалист знает своё дело. Если вы не можете объяснить восьмилетнему ребёнку научную проблему, которой занимаетесь, значит, вы шарлатан.

Нет, того, кто это сказал, звали не Альберт Эйнштейн и даже не Ричард Фейнман, это был доктор Хониккер у Воннегута.

Переменим, свет мой, речь, как говорила фонвизинская Бригадирша.

Ежегодное, неотменимое.
Август дошёл до середины, а ветер только-только меняется, похолодало до тридцати днём. Но ночами тянет уже ключевой прохладой, вишнёвым и дубовым листом, землёй и небом. Звёзды, яблоки, вечное, вдох-выдох.

Про кардинальную добродетель уременности я уже как-то писала, но и остальным трём не очень повезло, особенно с переводом названия.

Вот, например, ἀνδρεία, она же латинская fortitudo. С ней проблем больше всего, потому что она у нас и Мужество, и Сила, и кто только нет, но в христианской парадигме она, скорее, всё-таки Стойкость — способность сопротивляться обстоятельствам и стоять на своём (так, во всяком случае, считает Фома Аквинский).

Стоять на своём — на своём льве, как на этой миниатюре из бревиария XIV века, почему бы нет, тем более, что лев, похоже, не возражает; вместо льва может быть дракон или конь, любой образ стихийной необузданной силы. Можно ещё держать гербовый щит с изображением эмблемы, теми же львом, драконом или конём.

Позднейшие изображения, где добродетель рвёт льву пасть, представляют собой иконографическую контаминацию с библейскими персонажами, Самсоном, Давидом и Ванеёй, мужем сильным. Такой Стойкость пришла в карты таро и окончательно стала Силой.

А ведь этот образ, Дева, подчинившая себе Льва, связан и с одним из самых прекрасных переходов в мире — из могучего лета в щедрую осень, с вознаграждением труда недолгим покоем и изобилием, и это уже вот-вот, на днях.

Удивительно, конечно, что такую мужскую даже по имени добродетель, "андрейя", мы традиционно представляем женщиной. И ещё удивительнее, что грядущая богатая осень, смиряющая буйных львов лета не насилием, но лаской, в русском языке тоже принадлежит женщинам.

BnF, Latin 10484 f.32