А я напоминаю, что уже послезавтра мы будем говорить в Иностранке о фениксе.

Организаторы напоминают, что в центральные ворота проходить не надо, а надо сразу идти в правое крыло, где всех встретят, обласкают, запишут в список и проводят, куда следует — и просят на всякий случай захватить паспорт для предъявления охране внизу.

Немного красоты, ухваченной сегодня.
Молельная комната в особняке Рябушинского, роспись арки и стены.

А вот и книга, для которой я искала, как ещё называется по-русски тысячелистник — потому что он в стишок не лез. Обещают к декабрьскому Non/fiction, там и представим, и поговорим о всякой готике и о том, почему мы так любим страшные сказки.

И нас в который раз выгнали из библиотеки по доброй традиции.

Не в традиции то, что я даже не добралась до Шекспира. Так стосковалась по живой аудитории, — шутка ли, четыре года сплошной онлайн! — что разболталась, как старый Мазай в сарае.

Продолжение следует, увидимся в декабре
____

На фото я интересуюсь, где профессор Дамблдор получал диплом. Фениксы у него, вишь ли, мн. ч.

#осеннее_ночное_радио сегодня выходит в эфир с одной из самых любимых моих музык — ораторией Микеланджело Фальветти "Навуходоносор", найденной и возрождённой обожаемым Леонардо Гарсией Аларконом и его Capella Mediterranea. Живой, горячий, шероховатый сицилийский семнадцатый век, послушаешь четыре минуты — и уже не оторваться.

Если не слышали, я вам даже завидую, вам оно только предстоит.

— Не понимаю, — покачал головой дракон. — Не-по-ни-ма-ю. Ты же всемогущая. Ты же могла...

Альцина сделала глубокий вдох, выпрямилась и уставилась в небо, стараясь не моргать. Это не помогло: слёзы, стоявшие у неё в глазах, вышли из берегов, полились по щекам, из носа потекло. Капли срывались с подбородка и, ударяясь о камни и траву, превращались в переливчатые жемчужины; они раскатывались прочь, убегали под горку, прыгали, радужно сияли на солнце. Юный темнокожий паж, сидевший у ног феи, заворожённо проводил взглядом особенно яркую слезу, потом повернулся и тихо произнёс:

— Госпожа...
— Не лез бы ты к ней сейчас, — посоветовал дракон. — Она не в себе, беды не оберёшься.

Альцина прижала пальцы к глазам, с усилием провела по лбу вверх, зачесала волосы за уши. В лазоревых прядях сверкнули золото и медь, и дракон в который раз поразился, как сестра умудряется быть зимородком даже в человеческом обличье.

— Нет, — сказала фея. — Нет, так это не работает. Он должен был остаться, сам. Он должен был захотеть.
— Но ты могла бы хоть папу попросить! Остановить ветер, куда проще!

Дракон раздражённо хлестнул хвостом по траве, скосив цветущие ландыши. Альцина рассеянно подняла один стебелёк, поднесла его к носу.

— Он бы одумался, — продолжал дракон, — он бы остался. Ты же сама понимаешь.
— Но он ушёл, — еле слышно ответила фея, перебирая белые колокольчики.

По её лицу так и текли слёзы.
Паж, с тоской смотревший на госпожу, поднял руку, поймал в ладонь крупную каплю. Она замерцала, обретая форму, и юноша вдруг лизнул радужный шарик.

— Плюнь! — рявкнул дракон. — Плюнь сейчас же, нельзя!

Но было поздно.
Розовый язык пажа вытянулся, нос вырос и стремительно покрылся шерстью, смоляные кудри упали длинными ушами, пальцы превратились в когти... через мгновение у ног Альцины сидел чёрный пудель, недоумённо смотревший на собственный хвост с кисточкой на конце.

— Госпожау?.. — проскулил он, с непривычки причавкивая длинной челюстью.
— Бедный ты мой, — Альцина горестно погладила пуделя по голове. — Бедный мальчик.
— Дурак, — подытожил дракон. — Слёзы феи, ты о чём думал? Теперь триста лет будешь в пуделях.

Медоро опустил морду, поглядел на свои неуместные красные штаны на сафьяновом поясе, на алмазные пуговицы камзола — и скорбно завыл.

— Мало нам было печали, — сокрушённо произнёс дракон. — Теперь ещё с этим возиться.
— Он славный мальчик, — печально улыбнулась Альцина.
— Но ты его не выбрала. Ты выбрала этого, — дракон покрутил хвостом. — "Долг! Честь! Благородство!". Оловянный солдатик.

Пудель Медоро зевнул, показав белые острые зубы, и отозвался:

— Стекляунный, оловяунный, деревяунный...
— Сокройся, адское созданье, — фыркнул дракон.

Альцина, которая только что превратила ландыш в нитку серебряных бубенцов и теперь прилаживала её пуделю в качестве ошейника, задумчиво подняла взгляд.

— Деревянный, — прошелестела она. — Деревянный. А что, если пойти дедовским путём? Сотворить его из дерева, дорастить до человека... Может быть, тогда?..

Дракон закатил глаза.

— Дожили, ты решила делать голема. Какие тебе деревянные человечки, ты посмотри на себя! Ты — дочь бога, ты — богиня, он тебя даже понять не сможет. Разобьёт тебе сердце, как всегда, умрёшь опять... Ну зачем?

Фея покачала головой — её синие волосы взметнулись крыльями, поймали солнце, так что дракон сощурился от их металлического блеска — и неожиданно улыбнулась.

— Я могу перестать быть богиней. Я могу стать такой же, как он.
— Деревянной? — хмыкнул дракон.
— Стекляунной, оловяунной, деревяунной, — повторил пудель.
— Не обязательно, — ответила Альцина. — Например, так.

И она щёлкнула пальцами.
Дракон не успел ничего сказать. Воздух дрогнул, поплыл, подёрнулся серебром и янтарём, потёк вокруг феи, заструился всё быстрее, свиваясь в смерч. Медоро припал к земле, уткнулся мордой в лапы и закрыл глаза. Дракон смотрел, как густеет сияние, скрывая Альцину, как сливаются в сплошной свет лазоревые крылья зимородка, медь, золото, серебро и янтарь — потом кружение замерло, свет рассыпался искрами и осел на траву.

На камне сидела фарфоровая кукла с нежным бесстрастным лицом, эмалевыми глазами и голубыми волосами.

— Да ты с ума сошла, — выдохнул дракон. — Ты же с ним не справишься такая. Тебя такую любой в магазине купит, причёсывать начнёт и касторкой поить.

Кукла молчала. Чёрный пудель поднялся, потоптался на месте и сел рядом с ней.

— Ну что, пёс, — очень серьёзно сказал дракон. — Головой за неё отвечаешь.
— Готов! — пролаял пудель.

И у дракона не было причин в нём усомниться.

Поскольку сейчас время тёмных сказок, и рассказывать их до солнцеворота, написала немного о том, кто такая на самом деле Снежная Королева.

Текст висит вконтакте, но просили перенести и сюда.

#осеннее_ночное_радио нынче выходит в эфир на четыре с половиной минуты с тем, к кому я всегда иду, когда дышать никак и в сердце чёрная мышь.

Для меня эта музыка очень о многом: об упорстве хрупкого, о том, что нежного слабей жестокий, о том, что в страхе есть мучение, о лёгкости, которая точность, которая появляется лишь от последовательного усилия, от сосредоточения всего существа в каждом шаге на твёрдых пуантах, на сбитых в мясо пальцах.

О бумажной балерине, которая не летит в огонь, но просто летит, и падает, уже обрастая законами физики, плотью и болью, и снова встаёт, спину прямее, голову выше, руки круглее, снова разгибается, как росток в учебном фильме, продолжает движение — на боль, через боль, поверх неё.

Именно текучий, струящийся Перайа, не канонический Гульд, потому что — the quality of mercy is not strained, it dropeth as a gentle rain from heaven.

И об этом тоже.

Дождалась я, моё время.

Не могу не показать здесь эту Фортуну.

Жизнь придавливает венценосного льва, собака-хватайка теряет всё, скоро ей отправляться в город Бремен, мартышка, глупая, лезет вверх, карабкается, лис накопил мешок чего-то и думает, что молодец... а осёл крутит колесо, крутит.

И богиня занавесилась волосами — глаза б её на это всё не глядели.