А вот и книга, для которой я искала, как ещё называется по-русски тысячелистник — потому что он в стишок не лез. Обещают к декабрьскому Non/fiction, там и представим, и поговорим о всякой готике и о том, почему мы так любим страшные сказки.

И нас в который раз выгнали из библиотеки по доброй традиции.

Не в традиции то, что я даже не добралась до Шекспира. Так стосковалась по живой аудитории, — шутка ли, четыре года сплошной онлайн! — что разболталась, как старый Мазай в сарае.

Продолжение следует, увидимся в декабре
____

На фото я интересуюсь, где профессор Дамблдор получал диплом. Фениксы у него, вишь ли, мн. ч.

#осеннее_ночное_радио сегодня выходит в эфир с одной из самых любимых моих музык — ораторией Микеланджело Фальветти "Навуходоносор", найденной и возрождённой обожаемым Леонардо Гарсией Аларконом и его Capella Mediterranea. Живой, горячий, шероховатый сицилийский семнадцатый век, послушаешь четыре минуты — и уже не оторваться.

Если не слышали, я вам даже завидую, вам оно только предстоит.

— Не понимаю, — покачал головой дракон. — Не-по-ни-ма-ю. Ты же всемогущая. Ты же могла...

Альцина сделала глубокий вдох, выпрямилась и уставилась в небо, стараясь не моргать. Это не помогло: слёзы, стоявшие у неё в глазах, вышли из берегов, полились по щекам, из носа потекло. Капли срывались с подбородка и, ударяясь о камни и траву, превращались в переливчатые жемчужины; они раскатывались прочь, убегали под горку, прыгали, радужно сияли на солнце. Юный темнокожий паж, сидевший у ног феи, заворожённо проводил взглядом особенно яркую слезу, потом повернулся и тихо произнёс:

— Госпожа...
— Не лез бы ты к ней сейчас, — посоветовал дракон. — Она не в себе, беды не оберёшься.

Альцина прижала пальцы к глазам, с усилием провела по лбу вверх, зачесала волосы за уши. В лазоревых прядях сверкнули золото и медь, и дракон в который раз поразился, как сестра умудряется быть зимородком даже в человеческом обличье.

— Нет, — сказала фея. — Нет, так это не работает. Он должен был остаться, сам. Он должен был захотеть.
— Но ты могла бы хоть папу попросить! Остановить ветер, куда проще!

Дракон раздражённо хлестнул хвостом по траве, скосив цветущие ландыши. Альцина рассеянно подняла один стебелёк, поднесла его к носу.

— Он бы одумался, — продолжал дракон, — он бы остался. Ты же сама понимаешь.
— Но он ушёл, — еле слышно ответила фея, перебирая белые колокольчики.

По её лицу так и текли слёзы.
Паж, с тоской смотревший на госпожу, поднял руку, поймал в ладонь крупную каплю. Она замерцала, обретая форму, и юноша вдруг лизнул радужный шарик.

— Плюнь! — рявкнул дракон. — Плюнь сейчас же, нельзя!

Но было поздно.
Розовый язык пажа вытянулся, нос вырос и стремительно покрылся шерстью, смоляные кудри упали длинными ушами, пальцы превратились в когти... через мгновение у ног Альцины сидел чёрный пудель, недоумённо смотревший на собственный хвост с кисточкой на конце.

— Госпожау?.. — проскулил он, с непривычки причавкивая длинной челюстью.
— Бедный ты мой, — Альцина горестно погладила пуделя по голове. — Бедный мальчик.
— Дурак, — подытожил дракон. — Слёзы феи, ты о чём думал? Теперь триста лет будешь в пуделях.

Медоро опустил морду, поглядел на свои неуместные красные штаны на сафьяновом поясе, на алмазные пуговицы камзола — и скорбно завыл.

— Мало нам было печали, — сокрушённо произнёс дракон. — Теперь ещё с этим возиться.
— Он славный мальчик, — печально улыбнулась Альцина.
— Но ты его не выбрала. Ты выбрала этого, — дракон покрутил хвостом. — "Долг! Честь! Благородство!". Оловянный солдатик.

Пудель Медоро зевнул, показав белые острые зубы, и отозвался:

— Стекляунный, оловяунный, деревяунный...
— Сокройся, адское созданье, — фыркнул дракон.

Альцина, которая только что превратила ландыш в нитку серебряных бубенцов и теперь прилаживала её пуделю в качестве ошейника, задумчиво подняла взгляд.

— Деревянный, — прошелестела она. — Деревянный. А что, если пойти дедовским путём? Сотворить его из дерева, дорастить до человека... Может быть, тогда?..

Дракон закатил глаза.

— Дожили, ты решила делать голема. Какие тебе деревянные человечки, ты посмотри на себя! Ты — дочь бога, ты — богиня, он тебя даже понять не сможет. Разобьёт тебе сердце, как всегда, умрёшь опять... Ну зачем?

Фея покачала головой — её синие волосы взметнулись крыльями, поймали солнце, так что дракон сощурился от их металлического блеска — и неожиданно улыбнулась.

— Я могу перестать быть богиней. Я могу стать такой же, как он.
— Деревянной? — хмыкнул дракон.
— Стекляунной, оловяунной, деревяунной, — повторил пудель.
— Не обязательно, — ответила Альцина. — Например, так.

И она щёлкнула пальцами.
Дракон не успел ничего сказать. Воздух дрогнул, поплыл, подёрнулся серебром и янтарём, потёк вокруг феи, заструился всё быстрее, свиваясь в смерч. Медоро припал к земле, уткнулся мордой в лапы и закрыл глаза. Дракон смотрел, как густеет сияние, скрывая Альцину, как сливаются в сплошной свет лазоревые крылья зимородка, медь, золото, серебро и янтарь — потом кружение замерло, свет рассыпался искрами и осел на траву.

На камне сидела фарфоровая кукла с нежным бесстрастным лицом, эмалевыми глазами и голубыми волосами.

— Да ты с ума сошла, — выдохнул дракон. — Ты же с ним не справишься такая. Тебя такую любой в магазине купит, причёсывать начнёт и касторкой поить.

Кукла молчала. Чёрный пудель поднялся, потоптался на месте и сел рядом с ней.

— Ну что, пёс, — очень серьёзно сказал дракон. — Головой за неё отвечаешь.
— Готов! — пролаял пудель.

И у дракона не было причин в нём усомниться.

Поскольку сейчас время тёмных сказок, и рассказывать их до солнцеворота, написала немного о том, кто такая на самом деле Снежная Королева.

Текст висит вконтакте, но просили перенести и сюда.

#осеннее_ночное_радио нынче выходит в эфир на четыре с половиной минуты с тем, к кому я всегда иду, когда дышать никак и в сердце чёрная мышь.

Для меня эта музыка очень о многом: об упорстве хрупкого, о том, что нежного слабей жестокий, о том, что в страхе есть мучение, о лёгкости, которая точность, которая появляется лишь от последовательного усилия, от сосредоточения всего существа в каждом шаге на твёрдых пуантах, на сбитых в мясо пальцах.

О бумажной балерине, которая не летит в огонь, но просто летит, и падает, уже обрастая законами физики, плотью и болью, и снова встаёт, спину прямее, голову выше, руки круглее, снова разгибается, как росток в учебном фильме, продолжает движение — на боль, через боль, поверх неё.

Именно текучий, струящийся Перайа, не канонический Гульд, потому что — the quality of mercy is not strained, it dropeth as a gentle rain from heaven.

И об этом тоже.

Дождалась я, моё время.

Не могу не показать здесь эту Фортуну.

Жизнь придавливает венценосного льва, собака-хватайка теряет всё, скоро ей отправляться в город Бремен, мартышка, глупая, лезет вверх, карабкается, лис накопил мешок чего-то и думает, что молодец... а осёл крутит колесо, крутит.

И богиня занавесилась волосами — глаза б её на это всё не глядели.

Исключительно прекрасная Фортуна из Нидерландов XV века.

Wilhelmi Walteri de Zirixsee
Denoscriptio Terre Sancte
Утрехт, XV век.

Herzog August Bibliothek Wolfenbüttel
Cod. Guelf. 18.2 Aug. 4°; Heinemann-Nr. 3133, 123r

Один сказал:

Вопрос вот одиннадцатый — (если знаешь,
Вафтруднир, дай мне ответ):
Где храбрые в бой каждый день собираются,
(Убитые в битвах земных)?

Вафтруднир сказал:

С зарёю на бой собираются храбрые
Во владеньях Владыки Побед.
Друг друга убив, и, воскреснув, обратно
Для дружного пира в Валгаллу спешат

— это, ясное дело, фрагмент из "Речей Вафтруднира" в переводе Свириденко.

А это из "Алисы в Зазеркалье" в классическом переводе Демуровой:

— Я очень бледный? — спросил Труляля, подходя к Алисе, чтобы она привязала ему шлем к голове. (Труляля называл его шлемом, хотя шлем этот, по правде говоря, походил больше на сковородку).

— Пожалуй... бледноват, — осторожно ответила Алиса.
— Вообще-то я очень храбрый, — сказал Труляля, понизив голос. — Только сегодня у меня голова болит!

Но Траляля его услышал.

— А у меня болит зуб! — закричал он. — Мне больнее, чем тебе!
— Тогда не деритесь сегодня, — обрадовалась Алиса. Ей так хотелось их примирить.
— Слегка подраться всё же нам придётся, — сказал Труляля. — Но я не настаиваю на долгой драке. Который теперь час?

Траляля взглянул на свои часы и сказал:
— Половина пятого.
— Подерёмся часов до шести, а потом пообедаем, — предложил Труляля.
_____________________________

Нет, я не спрашиваю, откуда у мистера Доджсона такие картинки — не уверена, что хочу это знать.

По известной легенде при первой публикации "Я не увижу знаменитой Федры..." вместо "слабо пахнет апельсинной коркой" напечатали "слава пахнет апельсинной коркой", и Гумилёв, пришедший в восторг от столь прямого и явного вмешательства мироздания в текст, уговаривал Мандельштама так и оставить; но честный Мандельштам отказался. Это моя любимая история и про Гумилёва, и про Мандельштама, даже если она выдумана — журнал с опечаткой так и не нашёлся.

Но вот "я жизни своей не люблю, не боюсь, я с весом своим ни за что не борюсь" у Бродского в "Под вечер он видит, застывши в дверях..." — это ист., двухтомник "Форма времени", изданный в 1992 году в Минске, стоит у меня на полке, и я эту опечатку нежно люблю.

А нынче понадобилось заглянуть в "Пироскаф" Баратынского, и я, ленясь лезть в шкаф, пошла в интернет. И обрела:

С детства влекла меня сердца тренога
В область свободную влажного бога:
Жадные длани я к ней простирал...

Пишут, приводится по изданию "Русские поэты. Антология в четырех томах". Москва: Детская литература, 1968. У кого под рукой, гляньте: там правда тренога, или распознаватель текста так изумительно сбойнул?

#осеннее_ночное_радио закрывает сезон хором из "Юдифи Торжествующей" Вивальди.

Нечто краткое и безусловно прекрасное, как сама осень — снег уже шёл, а завтра на закате холмы затворятся. До будущего года.

Готовимся.

Элизабет Сиддал, которую лучше всего знают как "Офелию" Милле, и сама была художницей.

Вот её "Зачарованный лес", 1856 года. Очень ко времени.