Дыхнуло вайбом какой-то картофельной грусти от фильма Friendship.

Это история клерка, страдающего проблемами с социализацией. Хотя и жена у него симпатичная, и сын-зумер чувствительный. Ан нет: кризис среднего возраста атакует героя желаниями стать альфа-догом. По соседству вдруг появляется раскрепощенный мужик-метеоролог, в котором клерк буквально заставляет себя увидеть соулмейта. Разглядывает — и прорываются все неврозы, подспудные мачистские тревоги, страх одиночества.

Специфический эффект фильма обеспечен его суперпозицией: представьте, что двадцатые (и даже десятые) не наступили, а нулевые зашли на второй (и даже третий) круг. Главный герой аккумулирует кринж, который началу века был органичен, да и окружающие не отстают, но что-то вокруг неуловимо нормализовалось. И кто-то еле-еле успевает перестроиться, пригладить свой флоу, пропеть оссану терапевтичности. Протагонист же, бедный-несчастный, желает в чужих глазах наливаться солидностью, отчего непрестанно не попадает в интонацию ситуации. И выглядит мудаком, высмеивающим малознакомых людей, замалчивающим страхи, кичащимся любовью к Марвел и престижной офисной рутиной.

Его чертовски жаль, благо актёр Тим Робинсон языку тела сообщает страдательное наклонение. Он попрал личные границы, залез в чужой дом, достал ствол на вечеринке, а тебе, зрителю, остается только прятать за смешками страх идентификации. Найти себя в герое, который «хотел как лучше, а получилось как всегда» — раз плюнуть.

Сгорбленный планктон заплутал в чаще социальных закономерностей: следующий, кто подаст ему руку, рискует наткнуться на агрессивный взгляд мангуста или хэйт-спитч. Или, чего доброго, на юмореску, которую ещё вчера он подрезал у Стифлера. Вот так, включил после рабочего дня телевизор — а там уже и Уэнсдей Аддамс выучила слово «принятие». Только ты, лох, опять отстаешь.

Вот бывают фильмы, у которых нет аналогов. Фильмы, которые, по сути своей, и есть чистое кино. Непредсказуемые, стихийные. И фильмы Кассаветиса такие (для меня).

И я всегда грустил, что на русском почти ничего нет про любимого режиссера. Только книжка от Сеанса. Но оказывается с субами есть «Вечная кузница». Такой ТВ-муви в стиле «говорящие головы». Все, кто работал с Джоном рассказывают столько сочного «внутряка». Много прямой речи самого Кассаветиса. Наконец-то!

К слову про итальянский колорит славянскими глазами.

Один из самых трогательных образов в истории кино соорудил Н.С.

В довольно нелепой картине-копродукции «Очи Чёрные» есть момент, когда герой Марчелло Мастроянни по инерции выкобенивается перед русской барышней в итальянском санатории. И лезет в грязевой бассейн за ее упорхнувшей шляпкой. В белоснежном костюме разумеется. Каникуляры, буржуа, аристократы — само внимание, щурят зенки где-то на периферии кадра. Дама, сыгранная волоокой крашихой Еленой Сафоновой, зарделась. Мастроянни же, как ни в чем не бывало, извазюканный, шлепает с ней под руку вдоль фасада римских терм.

Дальше начнется вампука, путешествие иностранца по провинциальной России, какой-то кургузый анекдот. Но сцена лично меня пленит неоднозначностью. Вот вроде и выделывается протагонист-бонвиван, ищет расположения послезавтрашней любовницы любой ценой. И тут же, отнюдь не подневольно, расписывается в каком-то чутком и интимном дендизме, словно вся романтика мира заселила этот его жест.

Сейчас, понятно, безбрежна низость европейцев, а тогда? Умели, выходит, и любить, и быть чванливыми? Или только вместе с русским духом может быть навеяно высокое чувство — и совесть заодно?

А может это была проспективная метафора — о художнике, измаравшемся в грязи, послушном не только корысти, но и какому-то лирическому импульсу? Мастроянни, лишь под конец фильма убедившийся в зловонии истины, — альтер-эго режиссёра? Сто процентов.

Жаль, что с тех пор перевелись чистые брюки.

Новость сегодняшнего дня: Министерство культуры отозвало прокатное удостоверение у драмеди Евы Виктор «Прости, детка» со 2 августа.

Написал о программе «Летнего архитектурного фестиваля». Подробно, местами — детализировано.

Вызывающе актуальны оказываются и Can Lis Йорна Утзона, и утопии Ле Корбюзье, и джентрификация далекого-предалекого Копенгагена.

Особенно советую фильм про Эйлин Грей и спроектированную ею виллу на Лазурном берегу. Этот изящный докуфикшн — не про архитектуру даже, но про боль, которая не всегда отпечатывается в ландшафте. Зато неизменно забивает поток сознания, стопорит любовь и творчество.

Сходите в кино.

Фильм с, пожалуй, лучшим вторым актом в этом году.

Даром, что первый и третий поменялись местами.

Когда так не хватает вонючей сентиментальщины — «Жизнь Чака» придёт вам на помощь.

И 7 минут танцев вдруг окажутся душеспасительными.

Обнимайте близких и не разбазаривайте достоинство.

Никаких морально-волевых на некрологи.

Просто это был выдающийся человек, чей масштаб, как часто бывает, резко контрастировал с культурным запросом — унизительно хилым для него.

Философия вместо софистики, эксперимент вместо творческого кредо. Будучи «параллельщиком», Юхаханов отстоял от коллег: как и их, его прежде изнанки спектакля интересовал сам спектакль, но, в отличии от них, в превосходной степени. В его кино, при всей авангардности, всегда сохранялся жиросжигающий драйв. Про спектакли и не говорю: многочасовой майндфак мог довести участников и зрителей до исступления, но исключительно полюбовно, даже в разгар лютого хеппенинга.

Его творческий метод, все эти фильмы на сотнях видеокассет и интегральный подход к театру, — это решение простой, примитивной даже задачи. Доказать свое присутствие — или отсутствие. Тут любой материал сгодится: Шекспир, Зидан, Еврипид, Кафка, Апулей, собственное подсознание.

В конце концов, был автор или не был — какая разница? Главное — доказал.