Хуже пикетов у посольств — только флешмобы в социальных сетях. Отсутствие всякого риска лишает протест ценности, превращает его в имитацию, чистую утилизацию инфоповода. А, значит, утилизацию жертв. Пока вы стоите с гневными личиками, держа в руках свои плакатики — на которых символика ваших сообществ занимает больше места, чем сами призывы, — и позируете перед журналистами, которых сами же заранее и вызвали, их, под чьим именем вы выходите, забивают камнями. Им своим выходом вы не даете ничего. Только себе. Да, иногда лучше промолчать.
#проходящее
Особенно гротескно эта акция воспринимается в контексте того, что посольство, перед которым активисты стояли с плакатами, никакого отношения к талибам не имеет.
#проходящее
Особенно гротескно эта акция воспринимается в контексте того, что посольство, перед которым активисты стояли с плакатами, никакого отношения к талибам не имеет.
Сними с меня усталость, матерь Смерть.
Я не прошу награды за работу,
но ниспошли остуду и дремоту
на мое тело, длинное как жердь.
Я так устал. Мне стало все равно.
Ко мне всего на три часа из суток
приходит сон, томителен и чуток,
и в сон желанье смерти вселено.
Мне книгу зла читать невмоготу,
а книга блага вся перелисталась.
О матерь Смерть, сними с меня усталость,
покрой рядном худую наготу.
На лоб и грудь дохни своим ледком,
дай отдохнуть светло и беспробудно.
Я так устал. Мне сроду было трудно,
что всем другим привычно и легко.
Я верил в дух, безумен и упрям,
я Бога звал — и видел ад воочью, —
и рвется тело в судорогах ночью,
и кровь из носу хлещет по утрам.
Одним стихам вовек не потускнеть,
да сколько их останется, однако.
Я так устал! Как раб или собака.
Сними с меня усталость, матерь Смерть.
#Чичибабин
Почему-то в связи с этим стихотворением вспоминается фрагмент из песни «Тот день» группы «Грязь»:
Я не смерти боялся, а что смерть —
это еще не конец. И я прав оказался.
Я не прошу награды за работу,
но ниспошли остуду и дремоту
на мое тело, длинное как жердь.
Я так устал. Мне стало все равно.
Ко мне всего на три часа из суток
приходит сон, томителен и чуток,
и в сон желанье смерти вселено.
Мне книгу зла читать невмоготу,
а книга блага вся перелисталась.
О матерь Смерть, сними с меня усталость,
покрой рядном худую наготу.
На лоб и грудь дохни своим ледком,
дай отдохнуть светло и беспробудно.
Я так устал. Мне сроду было трудно,
что всем другим привычно и легко.
Я верил в дух, безумен и упрям,
я Бога звал — и видел ад воочью, —
и рвется тело в судорогах ночью,
и кровь из носу хлещет по утрам.
Одним стихам вовек не потускнеть,
да сколько их останется, однако.
Я так устал! Как раб или собака.
Сними с меня усталость, матерь Смерть.
#Чичибабин
Почему-то в связи с этим стихотворением вспоминается фрагмент из песни «Тот день» группы «Грязь»:
Я не смерти боялся, а что смерть —
это еще не конец. И я прав оказался.
Модерн начался тогда, когда разрыв, лежащий в основании человеческого существа и мешающий ему сойтись как с другими, так и с самим собой, начал концептуализироваться как проблема, которую можно решить в нашем подлунном мире: Бог как субъект перестал быть для этого обязательным. Нужно только выявить и затем исправить то самое исторически возникшее разъединяющее искажение. А потом настанет торжество. В зависимости от течения модерна оно носило разные имена. Не столь важно, какое: коммунизм, тысячелетний рейх или «новая эра» футуристов — везде это состояние описывалось как всеобщее единение и актуальная возможность как индивидуальной, так и трансиндивидуальной полноты. В мире такого торжества не останется места для одиночества.
Стратегии достижения состояния этой полноты различались. Пока одни чистили язык — как логические позитивисты или поэты-символисты, — другие буквально прореживали население по классовому или расовому признаку. Позже пути к снятию разрыва искали в безудержном сексе и эмансипации от рациональности через использование психоактивных веществ. Все было тщетно и тех, кому не посчастливилось умереть в апогее этих исканий, в итоге пожирала меланхолия. Впрочем, это не могло и не может никого остановить: поиски продолжаются до сих пор. В этом смысле никакой постмодерн так и не наступил. Больше, чем полтора века, мы изнываем от тоски и имеем дерзновение и глупость думать, что мы в силах от нее когда-нибудь полностью избавиться: нужно только найти верный путь, необходимую последовательность действий. И тогда мир станет по-настоящему лучше.
#Entwurf
Стратегии достижения состояния этой полноты различались. Пока одни чистили язык — как логические позитивисты или поэты-символисты, — другие буквально прореживали население по классовому или расовому признаку. Позже пути к снятию разрыва искали в безудержном сексе и эмансипации от рациональности через использование психоактивных веществ. Все было тщетно и тех, кому не посчастливилось умереть в апогее этих исканий, в итоге пожирала меланхолия. Впрочем, это не могло и не может никого остановить: поиски продолжаются до сих пор. В этом смысле никакой постмодерн так и не наступил. Больше, чем полтора века, мы изнываем от тоски и имеем дерзновение и глупость думать, что мы в силах от нее когда-нибудь полностью избавиться: нужно только найти верный путь, необходимую последовательность действий. И тогда мир станет по-настоящему лучше.
#Entwurf
Stoff
Модерн начался тогда, когда разрыв, лежащий в основании человеческого существа и мешающий ему сойтись как с другими, так и с самим собой, начал концептуализироваться как проблема, которую можно решить в нашем подлунном мире: Бог как субъект перестал быть для…
Одной из наиболее востребованных путеводных нитей таких поисков в последнее время стала тема гендера. Не может не восхищать, как на практически любых публичных мероприятиях, посвященных этой теме — в том числе и на том, которое состоялось вчера в клубе «Клуб» на Покровке — понятие гендера наделяется поразительной амбивалентностью: гендер, рассматривающийся как нечто сугубо производное, социально обусловленное и потому поддающееся/требующее коррекции, подспудно приобретает фактически метафизическое значение ключа от всех дверей, кадуцея. В этих пространствах без конца воспроизводится фантазм о том, что радикальная деконструкция — не в смысле Деррида — и последующая пересборка категории гендера позволит достичь если не рая на Земле, то, как минимум, конца истории. Теория возвращается к своей основной функции — становится вместилищем для аффекта. Присутствуя на таких мероприятиях, это можно наблюдать, как в театре, воочию: даже если спикеры стараются заземляться, работать с конкретной областью психологии или социологии, публика, в конце-концов, поблескивая глазами и подрагивая голосами, все равно сведет все обсуждение к положениям типа «каждый мужчина должен ориентироваться на себя», «правильно строить отношения», «не надо рассеиваться», «быть собой». Подобные высказывания поражают, умиляют и ужасают одновременно: если бы все это было возможно сделать так просто, по воле субъекта /Я/, человек не был бы человеком. И не было бы ни поэзии, ни философии, ни психоанализа. Хотя бы ради того, чтобы лишний раз вспомнить об этом, стоило вчера прийти в «Клуб».
А «Гвоздик» можно поздравить с прекрасным дебютом. Не только из-за качественного алкоголя, обаяния Кирилла Мартынова и множества приятных людей. Организаторам удалось нечто очень редкое, в наше время почти исключительное: было создано по-настоящему инклюзивное интеллектуальное пространство, дистанцированное от той или иной конкретной тусовки, уютное и открытое для всех.
#Entwurf
#проходящее
А «Гвоздик» можно поздравить с прекрасным дебютом. Не только из-за качественного алкоголя, обаяния Кирилла Мартынова и множества приятных людей. Организаторам удалось нечто очень редкое, в наше время почти исключительное: было создано по-настоящему инклюзивное интеллектуальное пространство, дистанцированное от той или иной конкретной тусовки, уютное и открытое для всех.
#Entwurf
#проходящее
Telegram
Бахчисарайские гвоздики
«Идиотизм цивилизации предохраняет от самоубийства, — превращает естественную потребность человека оставаться человеком от первого и до последнего дня в простую пляску на кромке безумия. «Решить, стоит ли или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить, — значит ответить на фундаментальный вопрос философии», — утверждение, которое имеет ценность только для философии, с ее вопросами и такими же ответами. Не о «проживании» жизни заботится обычный самоубийца, а о «возможном» ее абсолютном завершении, единственном и неизбежном, завершении, которое для философии представляет собой противоречие в определениях.
«Абсолютное завершение», - единственная возможность для самоубийства сохранять достойное лицо, — не затянувшаяся деструкцию личности, не аутоагрессия, не абсолютное зло, а естественный процесс подведения итога; завершения дел, мыслей, забот, самой жизни.
Абсолютное завершение, — потребность слишком человеческая. «Завершить жизнь» не значит исчезнуть, абсолютно уйти в небытие. Дать сбыться целому, т.е. создать его, пройти, вычерпать до дна вдохновение жизнью и только потому исчезать, что больше нечего добавить, досказать, дописать. Некуда и не к кому больше идти, все вычерпано до дна и отдано тем, кто начинает новую жизнь или продолжает свое неспешное дело на этой земле. Но для кого-то все дело сделано, — от первого крика при рождении, до последнего вздоха удовлетворения.
Философия — заложник материального тела рукописной культуры. Собственно, ее существование невозможно вне миллионов страниц текстов. Ей всегда есть что дописать, что добавить, что досказать. И сами «философствующие» растворены в бумажном пространстве текстов, а потому их смыслы и цели - белоснежные бумажные замки, инкрустированные черной сажей».
См. «Черный феномен свободного сознания»
#Роганов
В своей трактовке самоубийства как «абсолютного завершения» Роганов близок Лакану, видевшему в этом акте прежде всего форму речи, последний крик собственной субъектности.
Философия же, по Роганову — онанистическое занятие бес-смертных, великая сплетница.
«Абсолютное завершение», - единственная возможность для самоубийства сохранять достойное лицо, — не затянувшаяся деструкцию личности, не аутоагрессия, не абсолютное зло, а естественный процесс подведения итога; завершения дел, мыслей, забот, самой жизни.
Абсолютное завершение, — потребность слишком человеческая. «Завершить жизнь» не значит исчезнуть, абсолютно уйти в небытие. Дать сбыться целому, т.е. создать его, пройти, вычерпать до дна вдохновение жизнью и только потому исчезать, что больше нечего добавить, досказать, дописать. Некуда и не к кому больше идти, все вычерпано до дна и отдано тем, кто начинает новую жизнь или продолжает свое неспешное дело на этой земле. Но для кого-то все дело сделано, — от первого крика при рождении, до последнего вздоха удовлетворения.
Философия — заложник материального тела рукописной культуры. Собственно, ее существование невозможно вне миллионов страниц текстов. Ей всегда есть что дописать, что добавить, что досказать. И сами «философствующие» растворены в бумажном пространстве текстов, а потому их смыслы и цели - белоснежные бумажные замки, инкрустированные черной сажей».
См. «Черный феномен свободного сознания»
#Роганов
В своей трактовке самоубийства как «абсолютного завершения» Роганов близок Лакану, видевшему в этом акте прежде всего форму речи, последний крик собственной субъектности.
Философия же, по Роганову — онанистическое занятие бес-смертных, великая сплетница.
Фрагмент Алена Бадью о тоталитарном шествии демократии:
«Насколько может судить философия, «демократия» — слово спорное. Вызывающее противоречия. Несколько примеров таких противоречий: для греков демократия — это либо место (ассамблея магистратов), либо, главным образом, особая форма принятия военных решений, которые находились тогда в центре проблем, для решения которых собирали народ. Великие якобинцы почти не употребляют это слово, их лозунги — республиканские, субъективность, воодушевляющая их, есть добродетель. В предложениях либералов «демократия» означает прежде всего юридические и правовые свободы (свобода слова, прессы, собраний, предприятий…). В «классической» революционной традиции делается упор на демократические ситуации, общие собрания, демократию масс, а также на переходные организационные формы: клубы, советы, профсоюзные комитеты и т. д. В нынешней пропаганде «демократией» называют в основном определенную форму государственного устройства, парламентское «представительство», основным признаком которого являются выборы, а местом воплощения — система многопартийного государства, которая противопоставляется системе однопартийного государства. Заметим, что такая система не была бы признана демократической, например, Руссо, который считал, что организованное разделение общей воли создает систему группировок, и что назначение «представителей» означает конец всех субъективных требований, а стало быть всякой политики.
Поскольку царит путаница, нужно определиться со словами. То, что называют «демократией» и чей триумф всемирно празднуется, на самом деле должно быть обозначено как парламентаризм. Парламентаризм — это не только объективная институциональная форма (выборы, исполнительная власть, зависящая, впрочем, в очень разных степенях, от законодательной и т. д.). Это также особая политическая субъективность, обязательство, для которого «демократия» — это термин, приносящий одобрение, пропагандистское наименование. Это обязательство обладает двумя характеристиками: — оно определяет политике единственное место для воплощения: государство (единственный «коллективный» политический акт — это назначение государственного персонала) и, таким образом, фактически аннулирует политику как мысль. Отсюда получается, что действующими лицами парламентаризма являются не те, кто мыслит политику, а политиканы (как сегодня говорят, «политические деятели»);— оно требует в качестве регулирующих условий автономию капитала, наличие собственников и рынка.Назовем нашу демократию для большей точности ее описания капитало-парламентаризмом.
Тогда гипотеза, скрытая за лозунгами о победе демократии будет звучать следующим образом: в политическом смысле, мы живем в режиме Единого, а не множества. По своей тенденции, капитало-парламентаризм — уникальная модель политики, единственная способная сочетать экономическую эффективность (а значит, прибыли собственников) и народный консенсус.Если принять всерьез эту гипотезу, необходимо будет признать, что отныне — или, по крайней мере, на протяжении нынешнего временного отрезка — капитало-парламентаризм служит политическим определением для всего человечества.И если довольствоваться этой гипотезой, если возрадоваться при мысли, что капитало-парламентаризм — есть та, наконец-то найденая политическая модель, в которой может разумно реализоваться все человечество, это означает прежде всего, что мы считаем этот мир, мир, где мы, люди «Запада», живем, исключительным в том смысле, что он достоин всего человечества. Или, что капитало-парламентаризм может быть соотнесен с Идеей человечества. Это именно то, с чем философ не может согласиться».
См. «Тайная катастрофа»
#Бадью
«Насколько может судить философия, «демократия» — слово спорное. Вызывающее противоречия. Несколько примеров таких противоречий: для греков демократия — это либо место (ассамблея магистратов), либо, главным образом, особая форма принятия военных решений, которые находились тогда в центре проблем, для решения которых собирали народ. Великие якобинцы почти не употребляют это слово, их лозунги — республиканские, субъективность, воодушевляющая их, есть добродетель. В предложениях либералов «демократия» означает прежде всего юридические и правовые свободы (свобода слова, прессы, собраний, предприятий…). В «классической» революционной традиции делается упор на демократические ситуации, общие собрания, демократию масс, а также на переходные организационные формы: клубы, советы, профсоюзные комитеты и т. д. В нынешней пропаганде «демократией» называют в основном определенную форму государственного устройства, парламентское «представительство», основным признаком которого являются выборы, а местом воплощения — система многопартийного государства, которая противопоставляется системе однопартийного государства. Заметим, что такая система не была бы признана демократической, например, Руссо, который считал, что организованное разделение общей воли создает систему группировок, и что назначение «представителей» означает конец всех субъективных требований, а стало быть всякой политики.
Поскольку царит путаница, нужно определиться со словами. То, что называют «демократией» и чей триумф всемирно празднуется, на самом деле должно быть обозначено как парламентаризм. Парламентаризм — это не только объективная институциональная форма (выборы, исполнительная власть, зависящая, впрочем, в очень разных степенях, от законодательной и т. д.). Это также особая политическая субъективность, обязательство, для которого «демократия» — это термин, приносящий одобрение, пропагандистское наименование. Это обязательство обладает двумя характеристиками: — оно определяет политике единственное место для воплощения: государство (единственный «коллективный» политический акт — это назначение государственного персонала) и, таким образом, фактически аннулирует политику как мысль. Отсюда получается, что действующими лицами парламентаризма являются не те, кто мыслит политику, а политиканы (как сегодня говорят, «политические деятели»);— оно требует в качестве регулирующих условий автономию капитала, наличие собственников и рынка.Назовем нашу демократию для большей точности ее описания капитало-парламентаризмом.
Тогда гипотеза, скрытая за лозунгами о победе демократии будет звучать следующим образом: в политическом смысле, мы живем в режиме Единого, а не множества. По своей тенденции, капитало-парламентаризм — уникальная модель политики, единственная способная сочетать экономическую эффективность (а значит, прибыли собственников) и народный консенсус.Если принять всерьез эту гипотезу, необходимо будет признать, что отныне — или, по крайней мере, на протяжении нынешнего временного отрезка — капитало-парламентаризм служит политическим определением для всего человечества.И если довольствоваться этой гипотезой, если возрадоваться при мысли, что капитало-парламентаризм — есть та, наконец-то найденая политическая модель, в которой может разумно реализоваться все человечество, это означает прежде всего, что мы считаем этот мир, мир, где мы, люди «Запада», живем, исключительным в том смысле, что он достоин всего человечества. Или, что капитало-парламентаризм может быть соотнесен с Идеей человечества. Это именно то, с чем философ не может согласиться».
См. «Тайная катастрофа»
#Бадью