можно иронически сравнивать риторическое совершенство «Дара» и велеречивость «Ады». предпочитать прозрачность «Приглашения на казнь» темнотам Bend Sinister. любить худосочные русские рассказы и побаиваться неуютной двусмысленности английских. но есть при этом стойкое ощущение, что именно написанные после переезда в Америку стихи — будь то «Слава», или 999 строк «Бледного огня», или вот этот шедевр в одиннадцати строфах (написанный, вероятно, ради десятой; ищите в эпиграфах к самым пижонским книгам ближайшего времени) — и делают Набокова поэтом. не скажу первого ряда, но партера — точно.
The Room
The room a dying poet took
at nightfall in a dead hotel
had both directories — the Book
of Heaven and the book of Bell.
It had a mirror and a chair,
it had a window and a bed,
its ribs let in the darkness where
rain glistened and a shopsign bled.
Nor tears, nor terror, but a blend
of anonimity and doom,
it seemed, that room, to condescend
to imitate a normal room.
Whenever some automobile
subliminally slit the night,
the walls and ceiling would reveal
а wheeling skeleton of light.
Soon afterwards the room was mine.
The similar striped cageling, I
groped for the lamp and found the line
«Alone, unknown, unloved, I die»
in pencil, just above the bed.
It had a false quotation air.
Was it a she, wild-eyed, well-read,
or a fat man with thinning hair?
I asked a gentle Negro maid,
I asked a captain and his crew.
I asked a night clerk. Undismayed,
I asked a drunk. Nobody knew.
Perhaps when he had found the switch,
he saw the picture on the wall
and cursed the red eruption which
tried to be maples in the fall?
Artistically in the style
of Mr. Churchill at his best,
those maples marched in double file
from Glen Lake to Restricted Rest.
Perhaps my text is incomplete.
A poet's death is after all
a question of technique, a neat
enjambment, a melodic fall.
And here a life had come apart
in darkness, and the room had grown
a ghostly thorax, with a heart
unknown, unloved — but not alone.
1950
The Room
The room a dying poet took
at nightfall in a dead hotel
had both directories — the Book
of Heaven and the book of Bell.
It had a mirror and a chair,
it had a window and a bed,
its ribs let in the darkness where
rain glistened and a shopsign bled.
Nor tears, nor terror, but a blend
of anonimity and doom,
it seemed, that room, to condescend
to imitate a normal room.
Whenever some automobile
subliminally slit the night,
the walls and ceiling would reveal
а wheeling skeleton of light.
Soon afterwards the room was mine.
The similar striped cageling, I
groped for the lamp and found the line
«Alone, unknown, unloved, I die»
in pencil, just above the bed.
It had a false quotation air.
Was it a she, wild-eyed, well-read,
or a fat man with thinning hair?
I asked a gentle Negro maid,
I asked a captain and his crew.
I asked a night clerk. Undismayed,
I asked a drunk. Nobody knew.
Perhaps when he had found the switch,
he saw the picture on the wall
and cursed the red eruption which
tried to be maples in the fall?
Artistically in the style
of Mr. Churchill at his best,
those maples marched in double file
from Glen Lake to Restricted Rest.
Perhaps my text is incomplete.
A poet's death is after all
a question of technique, a neat
enjambment, a melodic fall.
And here a life had come apart
in darkness, and the room had grown
a ghostly thorax, with a heart
unknown, unloved — but not alone.
1950
последствия неумеренного чтения сайта полка точка экэдеми. ИАБ при этом скорее не люблю, но статья Варвары Бабицкой про «Темные аллеи», беседа филолога Евгения Пономарева с Иваном Толстым и пономаревские же работы, посвященные постмодернистским поискам Бунина («Перед нами нечто вроде сорокинского «Романа», но выполненного на полвека раньше и значительно тоньше» — это, если что, про «Русю»), несколько потревожили мой скепсис; проглотил до кучи — в третьем, расширенном, издании — знаменитую книгу Максима Д. Шраера о том, как поссорился Иван Алексеевич с Владимиром Владимировичем. много думал.
более-менее все, что можно было хотеть от трейлера «Сорокин Трипа»: размышляющий о феномене ВГС Андрей Монастырский, документальные кадры с огромным унитазом у Большого, писатель с трубкой — даже дочки повзрослевшие есть. на скриншоте слева — я, который в четырнадцать, что ли, лет взял в библиотеке «Первый субботник» и основательно так охуел.
Томас Гарди как идеал nobrow-литературы: в «Пятидесяти оттенках серого» Кристиан Грэй подарил Анастейше Стил первое издание «Тэсс из рода д’Эрбервиллей»; в новом фильме Тарантино Шэрон Тейт покупает тот же роман своему мужу.
внимание, неортодоксальная интерпретация постера: «Я вынимал их — буквы, слова, фразы — целыми пригоршнями из себя: я брал свои замыслы, мысленно оттискивал их, иллюстрировал, одевал в тщательно придуманные переплеты и аккуратно ставил замысел к замыслу, фантазм к фантазму, — заполняя покорную пустоту, вбиравшую внутрь своих черных деревянных досок все, что я ей ни давал».
ну что — теперь точно будет свободной
(в комментариях у Александра пишут, что Лев гулял с москвичами еще 27-го; ❤️)
(в комментариях у Александра пишут, что Лев гулял с москвичами еще 27-го; ❤️)
день репостов, простите, — но как тут удержаться и не вообразить себе форварда «Зенита», который возвращается с прогулки в камеру, открывает книжку на заложенной странице: «Мир остался прежним. Мотыльки летят к свету, мухи — к говну, и все это в полной темноте» — и улыбается; конечно же, он улыбается
открытка из времен, когда QT действительно был лучшим режиссером мира, а мы — или вы: мне в том году исполнилось 13 — воротили нос от Death Proof; сейчас, выйдя с бестолкового довольно «Голливуда», включите, пожалуйста, — и обомлеете, сколько тут мастерства и страсти.
что до Фроста, которого цитирует каскадер Майк, рассчитывая на тот самый танец, надо понимать: на (англо-)американское ухо это что-то вроде «Еще ты дремлешь, друг прелестный»; школьная хрестоматия — но и совершенно гениальные стихи, которые незадолго до смерти перевел на изумительно гулкий русский наш великий современник Григорий Дашевский. сопровождающая перевод статья — вот, вещь целиком — ниже.
Остановившись у леса снежным вечером
Чей лес, мне кажется, я знаю:
в селе живет его хозяин.
Он не увидит, как на снежный
я лес его стою взираю.
В недоуменье конь, конечно,
зачем в ночи за год темнейшей
мы стали там, где нет жилья,
у леса с озером замерзшим.
Он, бубенцом слегка звеня,
как будто бы корит меня,
да веет слабый ветерок,
пушистым снегом шелестя.
Лес сладок, темен и глубок,
но в путь пора мне — долг есть долг.
И ехать долго — сон далек,
и ехать долго — сон далек.
что до Фроста, которого цитирует каскадер Майк, рассчитывая на тот самый танец, надо понимать: на (англо-)американское ухо это что-то вроде «Еще ты дремлешь, друг прелестный»; школьная хрестоматия — но и совершенно гениальные стихи, которые незадолго до смерти перевел на изумительно гулкий русский наш великий современник Григорий Дашевский. сопровождающая перевод статья — вот, вещь целиком — ниже.
Остановившись у леса снежным вечером
Чей лес, мне кажется, я знаю:
в селе живет его хозяин.
Он не увидит, как на снежный
я лес его стою взираю.
В недоуменье конь, конечно,
зачем в ночи за год темнейшей
мы стали там, где нет жилья,
у леса с озером замерзшим.
Он, бубенцом слегка звеня,
как будто бы корит меня,
да веет слабый ветерок,
пушистым снегом шелестя.
Лес сладок, темен и глубок,
но в путь пора мне — долг есть долг.
И ехать долго — сон далек,
и ехать долго — сон далек.
любимые писатели учат, что смерть — это вопрос стиля, что она «кончена» и ее «нет больше», но как с этим примириться, когда умирает тот, кого ты не близко, но все-таки знал; ценил; старался в ужасный час поддержать. мы мало переписывались, но я, не проверяя, помню, о чем было последнее сообщение: Лена попросила верстку книги Анны Клепиковой «Наверно я дурак». очень надеюсь, этот текст ей — как-то, чем-то, для чего-то — пригодился.
мне будет вас очень не хватать
мне будет вас очень не хватать
Forwarded from Яндекс Книги
Вчера ночью пришли чудовищные новости: умерла литературный критик и редактор «Полки» Елена Макеенко. С 2017 года она героически боролась c особенно хищной разновидностью рака — не переставая при этом писать; сохраняя, насколько можно судить по ее замечательному каналу и страницам в соцсетях, оптимизм. Мы бы хотели принести соболезнования родным, близким, коллегам Лены — всем, кто ее знал, читал и поддерживал. Она была замечательным человеком и автором, и как невыносимо, что приходится говорить это в безнадежно прошедшем времени.
Что можно сделать сейчас:
— Помочь семье Лены.
— Прочитать ее статьи на «Полке», в «Горьком», «Афише Daily», «Новом мире», Esquire; берем первое, что приходит в голову, — список изданий, с которыми сотрудничала Лена, довольно велик.
— Прочитать посвященные Лене тексты Юрия Сапрыкина, Галины Юзефович и Анастасии Завозовой — людей, которые многое сделали, чтобы подарить Лене эти полтора года. Спасибо им за это, и спасибо всем, кто помогал, переживал и заботился.
Вечная память.
Что можно сделать сейчас:
— Помочь семье Лены.
— Прочитать ее статьи на «Полке», в «Горьком», «Афише Daily», «Новом мире», Esquire; берем первое, что приходит в голову, — список изданий, с которыми сотрудничала Лена, довольно велик.
— Прочитать посвященные Лене тексты Юрия Сапрыкина, Галины Юзефович и Анастасии Завозовой — людей, которые многое сделали, чтобы подарить Лене эти полтора года. Спасибо им за это, и спасибо всем, кто помогал, переживал и заботился.
Вечная память.
регулярно — ну как: примерно раз в год — перечитываю интервью Романа Волобуева Константину Шавловскому; эталонный, по-моему, разговор о профессии критика в постиерархическом мире, который с 2010-го и не устарел совсем: примерно тех же — Тарантино, Нелепо, Триер, Плахов, Содерберг, Кувшинова, Грэй, Трофименков, Джармуш, Алешичева, Хлебников, Данилкин — героев до сих пор читаем, смотрим и обсуждаем; шедевр. в этот раз решил чуть повнимательнее изучить картинки и наконец понял, что за книжка лежит в волобуевском чемодане: это «Коллекционер» Джона Фаулза, выпущенный в 2004 году в серии Vintage Classics. как говорил Гаспаров про Жолковского, «если Александр Константинович решит что-нибудь связать, то можно не сомневаться, — свяжет»; вот и тут наверняка какой-то параллельный беседе сюжет просматривается — я его пока не вижу просто.